Следом за мужчиной и женщиной Иван вошел в метро. Мужчина, высокий, в старомодном сюртуке и накрахмаленной сорочке со стоячим, тоже старомодным, воротником, в одной руке несет дипломат, другой рукой, легко касаясь одними пальцами, поддерживает локоть спутницы. Женщина в длинном платье и шляпке с вуалью – открыты только нежный овал подбородка и треугольник шеи за воротником, расшитым белым бисером. Спускаясь на эскалаторе, он легко шагнул на ступеньку вниз и повернулся к ней лицом. Иван стоял двумя ступеньками выше. Лицо мужчины ему не понравилось – неприятные белки глаз, пушистые, как у Буденного, усы, зачесанные назад, прилизанные, масляные волосы. «Вы первый раз в метро?», – спрашивает он. «Да – отвечает она. – И надеюсь, в последний». «Это уж точно», – говорит он, вперив в нее выпуклые белки. Странный разговор, подумал Иван, следуя за ними. По мраморному холлу они шли медленно, словно прогуливались по воскресному бульвару. Шли молча, прямо глядя перед собой, всем видом выказывая полное пренебрежение к толпам граждан, осаждающих вагоны поездов. Иван шел следом. Он не знал, куда идет, ни о чем не думал, не обращал внимания на снующих по перрону людей. Он точно знал только то, что должен войти в вагон, в который войдут они. Еще на эскалаторе мужчина многозначительно посмотрел на него, словно давая что-то понять. Что именно? Неизвестно. Ивану тогда почему-то стало стыдно – он знал, или думал, что знает, что в дипломате у мужчины, но сделал вид, что он все понял, знает, что должен молчать и что мужчине в сюртуке не следует беспокоиться на его счет.
Между тем с той минуты, как они вошли в метро, в душе Ивана зазвучала какая-то сбивчивая, тревожная нота. Время от времени она смешивалась с сутолокой других звуков, но потом они, эти суматошные звуки, разбегались и исчезали в пространстве, оставляя звучать только одну ноту, словно кто-то несколько раз пробежал пальцами по всей клавиатуре пианино, и остановился на одной клавише, утопив в ней большой палец. Наконец, они вошли в вагон, и стали протискиваться к середине, он впереди, поминутно перед кем-то извиняясь, она следам, держа его за руку. Иван стоял рядом, видел, как трепещет от частого дыхания вуаль. «Пора», – сказал мужчина, набирая на замке дипломата неизвестный шифр. «Хорошо, милый», – ответила она. Поезд тронулся, набрал скорость, и в этот момент прозвучал взрыв. Впрочем, взрыв – это не точно сказано, это, скорее, напоминало хлопок лопнувшего шара. Тем не менее, помещение вагона в одно мгновение наполнилось горячим, терпким дымом, словно кто-то бросил в него дымовую шашку. Поезд, едва набрав скорость, резко затормозил, отчего пассажиры повалились на пол, цепляясь друг за друга, крича, задыхаясь и выкатывая от ужаса глаза. Взрывной волной Ивана отбросило к концу вагона, причем так далеко, что, казалось, вагон, вытянувшись, стал намного длиннее. Тем меньше стала картинка, где произошел взрыв. Загадочные мужчина и женщина, с которыми Иван вошел в вагон, сразу погибли. Их кровоточащие тела лежали рядом, женщина, по-прежнему, держала мужчину за руку. Густой дым медленно рассеивался. Молодая женщина ошалелыми глазами смотрела на посиневшего ребенка, умершего у нее на руках. Задыхаясь, она раз за разом била ногой по телу лежавшего на полу мужчины с алой, как цветок, осколочной раной на бритом затылке. Один из осколков сочно впился в плечо Ивана. От нестерпимого жара и дыма горело лицо и слезились глаза. Он выдернул из разбухшей мякоти плеча кусок метала, и от резкой боли потерял сознание. Затем все стало происходить, как в калейдоскопе, словно кто-то быстро мотал ленту вперед: санитары, носилки, холл метрополитена, куда приносили и укладывали мертвых и раненных, клубящийся черный дым, эскалатор, спасительная автомашина скорой помощи, теплая кровь, затекающая за спину, мокрая рубашка и горячее от жаркого дыма лицо.
Пришел в себя в больничной палате. Прищурился от яркого света, полоснувшего по глазам. Солнечно, да еще свет в палате горит. Пахнет чем-то кислым, неприятным, казенным – мускусом, спиртом, перемешенными с головокружительными летучими эфирами жасмина и розы. У стола с приборами, мензурками и колбами колдует медсестра – молоденькая блондинка с зелеными глазами. Она подходит к нему. Со шприцом, на острие иглы которой повисла маленькая, цвета ртути, капелька жидкости.
– Повернитесь на живот.
Иван подчинился.
После укола она возвращается к столу.
– Как вас зовут? – спрашивает Иван.
– Лера. Или Валерия. Скоро обход с профессором Филоновым. Не вставайте. Лежите смирно. После обхода я принесу вам завтрак.
– Яблочное пюре?
– Да. Вы любите яблочное пюре? Если пожелаете, я принесу вам свежих яблок.
Лера не смотрит на него, все время отводит в сторону глаза и говорит с ним, стоя спиной или боком.
– Что у меня было, Лера?
– Вам вырезали жировик. Хотите взглянуть?
– На что?
– На кусок своего тела.
– Нет. Благодарю.
– А все-таки взгляните! – неожиданно, почти в приказном тоне крикнула она, бросив ему на одеяло обтекаемый какой-то ядовито-зеленой жидкостью, размером в кулак жировик.
– Что вы делаете, Лера? – вскрикнул Иван, дрожа всем телом и глядя на медсестру.
Она повернулась к нему лицом, и Иван понял, почему она все время стояла спиной. У Леры не было глаз. В углублениях, где они должны были быть, кто-то неумело втиснул зеленые, резиновые, скомканные листья, отчего их отростки торчали во все стороны. Но самое страшное другое – несмотря на отсутствии глаз, она все видела и шла к нему, широко улыбаясь и показывая ему алый с синими прожилками язык, похожий на отвратный жировик.
– Кто вы, Лера, – дребезжащим от страха голосом спросил Иван, натянув до подбородка одеяло. – Почему вы такая?
– А ты не догадываешься?
Она уже была рядом и протягивала к его шее серые, костлявые, в грязной паутине руки.
Иван отпрянул от нее, рухнул вниз головой на пол и от острого болевого шока проснулся: «Боже, боже, хорошо, что это сон!», – подумал он, слыша, как гулко, у самого горла стучит сердце.
На стене с металлической тяжестью размеренно, как колокол, пробили часы.
«Черт! – в сердцах подумал Иван. – Впечатление такое, что в квартире, кроме меня и этих часов, никого и ничего нет. Как продолжение глупого сна: то жировик, то безглазая дура, то этот истукан. Надоело!». Он терпеть не мог эти часы. Они достались ему от отца, тому – от деда, а деду, по-видимому, от его отца и так далее. Знакомые говорили, что это (как знать?) антиквариат, можно продать и наварить денег. Иван пригласил к себе известного в Москве коллекционера. Тот внимательно осмотрел часы и сказал:
– Это не антиквариат – безделка. Начало 19-го века. Часовщик Пирожков-Пульман. Здесь его инициалы: «П. П.». Видите? Известный мошенник.
– Что вы мне за них заплатите? – спросил Иван.
– Ни гроша. Таких часов в Москве очень много.
Одним словом, нахальный псевдоантиквариат остался в квартире Ивана и продолжал стучать. Словно молотом по голове. Сегодня, со ссылкой на безглазую дуру, он едва не вышел из себя.
– Слушай, меня, гудящий чурбан, – сказал он. – Я тебя не люблю – это раз, я тебя очень не люблю – это два, однажды я выброшу тебя в мусорку – это три, тем более что ты не какой-нибудь антиквариат, а произведен мошенником Пирожковым, к тому же Пульманом – это четыре.
Спустя несколько минут, почистив зубы и одевшись, он выскочил на Зубовский. У метро Парк Культуры он сьел хот-дог и выпил стакан кофе. Небо сегодня утром – класс! И облака, белые с золотистыми подпалинами снизу, пушистые, тоже классные. Словом, погода – дар божий.
Он бросил в мусорку пластиковую тарелку, вымазанную горчицей, и вытер салфеткой руки и рот. Покончив с завтраком, он сделал несколько шагов в сторону входа в метро и остановился, пропустив вперед женщину в длинном голубом, ниже колен, платье с воротничком, вышитым белым бисером. «Где-то я этот бисер уже видел, – промелькнуло в голове. – Но где?». Рядом с женщиной шел мужчина – высокий, прилизанный, с усами казачьего атамана. В левой руке мужчина держал черный дипломат, отсвечивающий на солнце серебряными наклепками и цифровым замком. «И этот дипломат я где-то уже видел», – подумал он. Иван сделал попытку вспомнить, где и при каких обстоятельствах все это видел, но – попусту, ровным счетом ничего не шло в голову. Чтобы удовлетворить жгучее любопытство, он пошел за ними. На эскалаторе мужчина ступил на ступеньку вниз и, переложив дипломат в другую руку, повернулся лицом к женщине. И это знакомо, в особенности эти белки глаз, в которых терялись крошечные черные зрачки. Голова гудела от шума, визга грохочущих внизу электричек, рекламных объявлений и предельного напряжения. Ивану казалось, что он близок к тому, чтобы все вспомнить, поскольку это все происходило совсем недавно, может быть, вчера, или даже несколько часов назад, и достаточно найти одно связующее звено, чтобы все прояснилось. Вместе с тем в душе быстро нарастала тревога, росло бессознательное предчувствие, что все это связано с чем-то плохим, болезненным, злым. Он стоял за спиной женщины, почти вплотную, и слышал все, о чем они говорили, но ничего не мог понять.
– Тебе страшно? – спросил мужчина.
– После сирийского плена и всего, что со мной там делали, – ответила она, опустив голову,– мне уже ничего не страшно.
– Сочувствую, – сказал мужчина.
– Одно беспокоит: кто возьмет на себя ответственность за это?
– Разумеется, наши, – ответил мужчина. – Кто же еще?
– А если нет?
– Тогда… тогда…, – на секунду замявшись, сказал мужчина. – Тогда, братцы, до встречи в аду. Там и разберемся. Ты знаешь, как я могу это делать.
Женщина улыбнулась:
– Ты все такой же радикал – крайне левый и крайне неумеренный.
Сойдя с эскалатора, они пошли по холлу. Иван – следом, расталкивая встречных. Никогда еще он не был так зол на толпу в метрополитене, на нескончаемый поток людей, который с каждой минутой увеличивался. Перрон был забит людьми. Поезда брали штурмом, продавливаясь в двери, использую силу рук, ног, бедер и плеч, дыша друг другу в затылок и толкаясь локтями.
Странная парочка никуда не спешила. Мужчина и женщина прохаживались по холлу рука об руку в ожидание, когда час пик пройдет, поток пассажиров схлынет и можно будет без особых затруднений войти в вагон.
Спустя две-три минуты подошел относительно свободный поезд. Они вошли в ближний вагон. Чтобы не вызвать подозрения, Иван немного подождал, постояв у дверей, и заскочил в вагон за долю секунды до того, как они закрылись. Мужчина, поминутно извиняясь, проталкивался к середине, держа перед собой дипломат, женщина следовала за ним. Поезд тронулся. Ивана качнуло в сторону, и он опять оказался около них. Тревога в душе продолжала расти, Иван уже почти знал, что должно произойти дальше, но стоял молча, застыв, как от сильного гипноза и не отводя глаз от цифрового замка дипломата. И только когда мужчина сказал: «Пора», Иван все вспомнил. «Но как это может быть? – подумал он. – Как я мог видеть это во сне?». За секунду до взрыва Иван бросился к женщине с грудным ребенком, сидевшей в нескольких шагах от него. Вероятно, он хотел вырвать из рук матери ребенка, чтобы от удара взрывной волны отлететь в конец вагона и таким образом спасти ребенка и спастись самому. Но взрыв прозвучал чуть раньше. Иван уже был в конце вагона, похожего на длинный коридор, освещенный восковым светом случившейся трагедии.
Очнулся все в той же палате, пахнущей казенным спиртом, перемешанным запахами эфирных смол и луговых цветов. У столика с мензурками и колбами колдовала все та же Лера. Зарядив шприц, она подошла к нему. Глаза – живые, нежные добрые. Иван легко вздохнул:
– На живот?
– На животик, – поправила его Лера.
– А вы… вы…, – что-то попробовал промычать Иван
– Не бойтесь, не промахнусь.
Сделав укол, она спросила:
– Как плечо? Не болит?
– Нет. Немного ноет.
– Я сделала вам успокоительный. Скоро все пройдет. Через несколько минут будет обход, так что будьте паинькой, Иван, не пробуйте вставать.
– С профессором Филоновым?
– Кто это? У нас таких нет. Вас осмотрит профессор Рябушкин, потом я принесу вам завтрак.
– А что на завтрак? Яблочное пюре?
– Нет, мистер, – строго ответила Лера. – Обыкновенная молочная каша.
«Это уже другая Лера – подумал Иван. – Как хорошо, что другая. Но если она другая, а профессор Филонов стал профессором Рябушкиным, значит, в симметрии между сном и явью что-то изменилось? Но что?».
Он взял ее за руку – нежную, теплую, податливую.
– Сколько человек погибло?
– Точно не знаю, – ответила она. – В нашу больницу привезли тридцать человек, шестеро погибли, один из них ребенок.
– Я знаю, – сказал Иван.
– Откуда? – спросила Лера. – Вы двое суток находились в бессознательном состоянии.
– Я его видел, – тихо сказал Иван.
На ресничке Леры застыла крошечная, как бусинка, слеза:
– Как все это грустно! А вы славный. Когда вы по ночам бредили, я все думала, кого вы рветесь спасти. Теперь знаю.
– Но ведь не спас, – сказал Иван
– Этот вопрос не к нам.
– А к кому?
– Не знаю.
Когда она засобиралась уходить, Иван спросил:
– Лера, а вы верите в вещие сны?
– Конечно, верю. Все женщины суеверны, а я, как вы, надеюсь, заметили, женщина, – ответила она и вышла из палаты, плотно закрыв за собой дверь.
