ПОХОРОНЫ И НЕБО ВСЕОБЩНОСТИ
Шелест шёпота вился в каменном мешке двора:
-У мама такие онко-маркеры были, что уже никаких шансов..
Дочь – худая, рыжая, деловитая – говорит тётке, приехавшей из Екатеринбурга.
Двое сотрудников с бывшей работы – парень постоянно курит, а полненькая девушка теребит цветы.
Двор больницы в одном из московских проулков, кривых и колоритных, двор тяжёлый, давящий…
-Саш, дай закурить! – дочка подходит к парню с работы мамы.
-Ты разве куришь?
-Иногда.
-Да ты мои, наверно, не будешь – крепкие для тебя. – Он достаёт пачку, она передёргивает плечами: Сойдут.
Щёлкает зажигалка, и рыжий огонёк пламени возникает, словно маленькое копьецо.
Дочка отходит к распорядителю похорон; потом все спускаются в поминальный зал, кладут цветы в лодку гроба.
Восковая кукла, думает парень, вспоминая кусками: вот он, восемнадцатилетний, приходит на службу в библиотеку: нелюдим, книжный, домашний ребёнок, и она, похожая теперь на восковую куклу, видя его постоянно с книжкой – делать особенно нечего – заговаривает о книгах, о литературе…
Вот у неё в гостях, и муж её ещё жив, выпивают, говорят…
А вот – едут за пуделем, который живёт у него теперь – маленький, славный, рыжий комочек: отдавали знакомые…
Снова выходит во двор, закуривает бессчётную сигарету…
Гроб грузится в машину, и жара плывёт, июльская московская жара калит жесть, плавит асфальт.
Сотрудница подходит к нему:
-Саш, я на кладбище не поеду, а?
-Как хочешь. Я съезжу. На поминки вот вряд ли останусь.
Несколько человек рассаживаются, машина трогается: она пролетает переулок, внедряется в потоки пёстрые других машин, становится частью бесконечной ленты движенья, и жара льётся в открытые окна, а ехать далеко — за город.
…у каждого свои воспоминанья: рвутся лоскутками, проносятся облачками смысла, сестра утирает глаза…
Город то тишает, то расширяется, мелькают перелески, и речки проносятся стальною синевой, и, чтобы попасть на кладбище, надо свернуть на жёлтую просёлочную дорогу, неровную, кривую…
Сосны мощно рвутся в небо, и парень несёт табличку, пока рабочие впереди тащат гроб.
Небо синеет клоками меж густых древесных веток, и пасть могилы раскрыта алчно, а гроб на подставке открыт.
Прощание кратковременно.
Что-то говорит дочь, выглядящая на удивление спокойно.
Вся в себе, думает парень.
Земля стучит о крышку, потом падает тише – рабочие закапывают привычно-быстро, умело, делают холм, втыкают венки, набрасывают цветы…
Меж других могил люди возвращаются к автобусу, и парень, вглядываясь в фотографии умерших, всё силится представить себе чужие жизни – с мелочью огорчений, вспышками радости, грошовыми успехами, и думает о всеобщности, о едином движении всех людей, о грандиозном покое роскошного неба над нами.
…петляет машина, вновь просёлочная дорога, вновь едущие потоки, и вот Москва – наваливается громадой зданий, проносятся знакомые дома; путь в ресторан, где будут поминки, идёт по улице, где детство парня и прошло, ибо жили тогда в коммуналке, в огромном, старинном доме – сейчас оставшимся позади.
Парень просит высадить его у метро: на кладбище сказал дочке, что не пойдёт в ресторан – мол, дома, сам помяну.
Он прощается, выскакивает у метро, ныряет в густую людскую плазму, растворяется в ней ничего не значащей каплей, чтобы выйти на своей, такой привычной, станции, и, зайдя в магазин, где возьмёт чекушку, идти домой…
Мама ждёт с обедом, расспрашивает, как и что.
Он пьёт, отвечает, немного пьянеет…
Среди воспоминаний становится тоскливо, томительно, а дальнейший день пуст, как выпотрошенный мешок, и тогда звонит однокласснику, живущему в соседнем доме, предлагает пройтись…
Покупает ещё литровую баклагу пива, и идут в лесопарк, где дорожка вьётся возле стены возносящихся ярусами деревьев, и золото солнца стекает по их пышно-зелёной листве.
-Похоронили?
-Ну да. – Он пьёт пиво, отхлёбывает из горлышка.
-Не люблю я похороны.
-Кто же их любит? – отвечает наигранно-бодро, вновь думая о всеобщности, мало сознаваемой людьми.
-А я новую модель присмотрел. – Коллекционер, помешан на модельках автомобилей.
И – разливается, живописуя, предвкушая, как поедет покупать.
Под аркой древесной листвы некто лысоватый, в спортивном костюме останавливает их:
-Так, господа, не узнаёте что ль?
Одноклассник.
Не виделись года два.
Рукопожатия.
-Лысина моя многих смущает. Не узнают.
-А я с похорон вот. На поминки не остался. – Глотает пиво из горлышка. – Да ты мог знать эту даму: помнишь, полная такая, в библиотеке со мной работала.
Учился в вузе, где в тишине живёт оная библиотека, говорит, что помнит, но глаза мерцают серым равнодушием.
Они идут вдоль реки, вспоминают школьные были, перебирают, точно листают книгу, имена, кто, где теперь обсуждая; они идут вдоль серо-коричневой, ленивой, как стяг, речки; пиво кончается, и пустая баклага летит в урну, и у горбатого моста он – вернувшийся с похорон – говорит:
-Ладно, домой мне пора. Пока.
Прощаются, эти двое хотят ещё пройтись.
А он поднимается на мост, спускается, минует гаражи, и растворяется в гирлянде дворов – роскошно-запутанных, пестреющих детскими площадками, и фонтана слюдяные струи взлетают в одном из дворов, и небо плывёт июльской густотой синевы…
