ПОЭЗИЯ ПАТРОФИКАЦИИ
Как – без привлечения поэтического инвентаря – можно истолковать патрофикацию?
Старый, седобородый, мудрый Фёдоров встаёт со своего сундука, но видит не жалкий короб клетушки-комнаты, но сияющие своды всеобщности, под какими смерть одновременно – и условность, и прекраснокудрая подруга, ведущая в миры, чьё смысловое и цветовое богатство не найдёт адекватного воплощения в человеческой речи – таковой, как мы её знаем… И сияет поэзия патрофикации, переливаясь смарагдами таинственности; вспыхивают смысловые сгустки, и невероятное более вероятно, чем чай и калач – ежедневный рацион мудреца – такого не-поэта, такого блистательного поэта…
КАК ЧИТАТЬ ПОЭЗИЮ
…ибо одной буквенной грамотности не достаточно для чтения и восприятия стихов; избыточно-излишней является и филологическая перегруженность, приводящая к спорам о пятой запятой в четвёртой строке определённого стихотворения…
…но то качество, определительная шкала которого не разработана ни в психологии, ни в жизненной практике – тонкость: необходима, ибо поэзия – воплощённая тонкость мира, и сущность стиха, бывает, проявляется усложнённой нюансировкой мысли и образа, а звуковая оснастка рифмованного текста соответствует миронесущим вибрациям духа; ибо поэзия жива глубиной души и изяществом ассоциаций.
Она невозможна без мысли, больше того – является кратчайшим путём между вспышкой, озарением в мозгу и воплощением оной в слове. Отсюда – афористичность поэзии.
Ибо если поэзию не читать, простите за банальность, душой – листание книжных страниц, или скольжение взглядом по монитору делаются бессмысленным времяпрепровождением; и даже учитывая неопределённость понятия «душа» — по-другому с поэзией быть не может.
Отсюда неприемлемость филологических игрищ, лишающих поэзию сущностного элемента, и стёба, низводящего её на уровень третьестепенного развлечения; отсюда же – необходимость поэзии для гармонического человеческого развития.
Поэзия, будучи суммой многих элементов, своеобразной суммой сумм, акцентирует звук, его благородство, его умную силу, и, возможно, «первоосновность», ибо звук – вибрация, а оными, пусть не зримыми и не исчисленными ещё никакой наукой, и создан явленный нам мир – отнюдь не голограмма, но выпуклое воплощение сложности.
Сложна и поэзия – даже при внешней простоте; сложна тою сложностью, какая проявлена и в строении и функционировании мозга и в бытовании души, что и доказывает сродность поэзии с хлебом, столь необходимым телу – с хлебом духа, чьё существование санкционировано субстанцией, определившей саму жизнь.
ПЕРЛЫ СТРОК
Перлы иных стихотворных строк – иногда шедевр в шедевре, иногда – шедевр в скромном стихотворении.
Иногда и строка высвечивается в качестве отдельного стихотворения, сколь бы значительно оно само не было: В твоей руке такое чудо – моя рука!
И интенсивность чувства, и защищённость его солнечностью восторженных отношений одной строкой обозначены — точно в небесном поле: сияют в небесах, вписаны в незримые скрижали.
Формулы стихотворных слов, не отменяемые данностью: Чему бы жизнь нас не учила, но сердце верит в чудеса…
Сердце не переделать, но стоит углублять его содержание, добиваясь главного – того основного, без чего жизнь просто набор рефлексов и сумма инстинктов.
Поэт, вероятно, должен природно быть склонен к вере, ибо и сам не знает, откуда приходят озарения строк. (Что подчас этого не происходит – вероятно, следствие чрезмерно раздутой самости поэтов, не позволяющей осознать природу собственного творчества).
Но строки сияют другим, ибо ситуация, когда поэты читают поэтов – и только – абсурдна.
ГОРСТКА ШЕДЕВРОВ
Учитывая общий объём поэтических произведений о Второй мировой, количество стихотворения, которые хотелось бы назвать шедеврами, удивляет своей незначительностью.
Поражающие, бьющие своей обнажённой болью по глазам и въедающиеся в душу «Валенки» Дегена… Четверостишие, начинающее стихотворение Друниной «Я только раз видала рукопашный…» — точной формулировкой дающее основное ощущение вовлечённого в войну: страх.
Чёрная от пота пехота Кульчицкого. Вечная рана, остающаяся от войны в душе, в строках Левитанского: «Я не участвую в войне…»
Простая мощь двух стихотворений Гудзенко. Кое-что у Тарковского, Липкина, Самойлова…
Поствоенное Ревича: «Видно я умру в своей постели…» – страшное своей тишиной…
Вероятно, немногое число ярких стихов на столь глобальную тему связано отнюдь не с недостатком талантливых поэтов, но с тотальным характером катастрофы, явленной войной: не в плане победного завершения, но в смысле необъятности жертв и калечения душ выживших – катастрофы, какая могла бы быть отражена только эпосом, а эпос мифологичен по определению.
Возможно также победа, присвоенная себе государственной машиной, не замечающей бессчётных трагедий, и навязывающей пафос вместо правды, победа, сама отчасти мифологизированная, и не нуждается в большем количестве выдающихся стихов.
Так или иначе, мерцающая дымка времени, всё плотнее обволакивающая чудовищное событие и труднейшую победу, не позволяет рассчитывать на прибавление поэтических перлов в будущем, оставляя глобальную антологию русской поэзии с этой горсткой шедевров.
