Покрывало со стёртым узором…
Помнишь в детстве, на пляже его
Расстилали – звучавшие хором
Воды счастья несли торжество.
Покрывало теперь на диване,
По узору рукой проведёшь,
Жизнью собственной ранен, и ранен
Тем, что более счастья не ждёшь.
* * *
И Баяна Ширянова жалко,
Сколь бы ни был он мерзок – как грех,
И бомжа, водку пьющего жадно
Из горла – малых нас, жалко всех.
Всё про свет я твердил запредельный…
Где же он, коли жизнь такова?
И ложатся, пусты и бесцельны,
На бумагу простые слова.
…СОВСЕМ, СОВЕРШЕННО, ТОТАЛЬНО
(стихотворение в прозе)
Возится с роскошным своим, дорогим, с массивными толстыми шинами велосипедом на лестничной площадке; возится кропотливо, упорно, ибо в квартире царят приехавшие тесть с тёщей, следят за малюткой дочкой, играют с ней, везут гулять.
Он – хозяин квартиры – жизнелюб, гедонист, ему приезды родни помеха, но не возражает пока: с дочкой обычно занимается нянька, сейчас отпущенная, а ему ближе – велосипед, пинг-понг, бильярд: жить есть на что…
-Привет! – вздёрнув руку, машет соседу. – С великом тут копаюсь…
-Ага. Погода – блеск. Поедешь куда, или уже вернулся?
-Катался уже. Вечером второй раз поеду. Лето быстро догорает…
Вдруг в сознанье соседа лентой промелькнёт воспоминанье: недавно въехали в этот дом, едут в лифте – он с мамой, а этот здоровяк, возящийся ныне с велосипедом, тогдашний мальчишка – с властною бабушкой.
И он говорит: Мальчик, раз мы соседи, не мешало бы нам познакомиться!
-Давай, — отвечает.
После во дворе показывал ружьё: Вот, недавно живёт у меня.
Бегали вокруг котельной, и твердил:
-Это будет наш сейф. Или – банк, а? Или – мы гангстеры?..
-На пинг-понг-то ходишь? – спрашивает пожилой сосед, прикоснувшийся к ленте воспоминания.
-А то, — разгибается другой, такой же пожилой, мающийся спиною.
-А у меня тоже спина…чего-то…
-Знакомо, знакомо всё. Сходи рентген сделай.
-Да надо.
Они прощаются, и один едет вниз на лифте – как тогда с мамой; только всё теперь не, как тогда, не так совсем, совершенно, тотально…
* * *
Две линии в душе у пожилого
Поэта: и не надобен успех –
Успеть своё бы жизнь отправить слово! —
И хочется успеха жаркий мех
Познать… И эти линии различно,
Не параллельно движутся в мозгу.
А хлебом уток я кормил привычно,
Стоял на замечательном мосту.
УТРАЧЕННОЕ ПАРЕНЬЕ
(стихотворение в прозе)
Мысли текли, стилистически оформлялись изящно, и парение души сочинителя было прервано звонком в дверь: пузатый сосед, имевший обыкновение ходить в трениках и без майки, сообщил, что плато искрило, и он вызвал электриков.
Действительно, двое восточных людей, распахнув щиток, ковырялись в его недрах; сочинитель бросился было к компьютеру, но свет погас, и монитор гляделся пресловутым квадратом.
-Надолго? – спросил.
-Да минут десять-пятнадцать.
-А что было-то?
-Говорю ж, плато искрило.
Мысль ушла, парение прекратилось, компьютер казался мёртвым.
Сочинитель сидел на диване, думая, что покрывало на нём когда-то было пляжным, знало горячий песок, выцвело – как жизнь прошла.
Некто, зыбко покачиваясь и будто рея в пространстве, как своеобразный стяг, молвил:
-Прошла настолько, насколько ты сам ощущаешь это.
Испуга не было – в конце концов, в детстве персонажи любимых книг забредали в его комнату.
-Я ощущаю только то, что ощущаю, — сказал сочинитель, вглядываясь в проявленную сущность.
-Что ж, твоё право.
Компьютер мертвенно тёк чернотою; накатывала дремота, и гость улыбался, плавясь во вливавшемся в комнату через открытую балконную дверь мареве…
Потом снова позвонил сосед, спросил 200 рублей, ибо общее плато меняли.
Он отдал, вздохнул, включил компьютер, и долго сидел, конденсируя в себе утраченное паренье.
* * *
Выдумывает своего –
Хитёр донельзя – бога, ищет
Тех, что стал неудаче пищей,
Стяжать мечтая торжество.
Он психологию за жизнь
Изрядно изучил людскую.
Экстаз и навороты лжи:
Обманываю – существую.
И собирает снова тех,
Кто обеспечат жизнь в комфорте.
И что ему понятье – грех,
Коль холодно в душе, как в морге.
* * *
Ларец окажется пустым.
Искатель в тупике иллюзий,
Жизнь ощутит свою, как дым,
А думал, бедный, будет в плюсе.
Искателем предстать любой
Возможет – маг, поэт, учёный,
Простец, чей сын – такой родной –
Сегодня чёрный заключённый.
Ларец подобный может быть
Любым, его наличье манит.
И никогда не позабыть
Мечтаний собственных орнамент.
* * *
Она проходит – что ты ждал?
Но школьнику казалось – нету
Пятидесяти, ибо лету
Жизнь вверена – зачем финал?
На перемене у окна
Стоял, взирая на деревья.
И было за спиной движенье
Игры. И понял – жизнь одна.
Она проходит – жизнь, и ты
Другие варианты даром –
Заложник собственной мечты,
Измыслить пробовал. Не дали.
Она проходит. Есть, что есть –
Обыденность и матерьяльность.
И всякая потянет весть
На обветшавшую банальность.
* * *
Тот свет совсем не представляя,
За оный держишься, блажной,
А сей, извечно обижая
Всех малых, яркий и большой,
Мучителен – как в заключенье
В нём, и амнистия страшна.
Быть может, страх освобожденья
Моя вина?
ЖИТЕЙСКАЯ ПАРАЛЛЕЛЬ
(стихотворение в прозе)
В одиннадцать, когда мама и жена с малышом уже спали, в дверь позвонили.
Он заворчал недовольно, открыл.
Молодой человек сказал:
-Здрасьте. Я ваш сосед. Сказали, у вас ключи есть от щитка – у нас пробки перегорели.
Видит первый раз. Знает – соседняя квартира гостиничного типа, после того, как сосед и приятель Сашка продал её.
Утром была суета с перегоревшим плато, вызывали электриков, а он – не слишком озабоченный хозяйством – не помнит, где ключи: не маму же будить…
-У нас спят все. – Ответил недовольно. – Я не знаю, где ключи.
И закрыл дверь.
И переживал перед сном, ел себя, что вот мог бы помочь, да не помог…
Гуляли на другое утро с малышом, бродили по дворам, выбирая детские площадки поинтересней, и на одной малыш сошёлся сразу с двумя ребятками – один был Егор, другой – Амир; оба весёлые, да и затейники, как все малыши.
Установили машинки на станках для спортивной ходьбы – взрослых, естественно, — качали, катая их, пока планка сильно не задела ногу Амира, он зарыдал…
Малыш стоял рядом, грустно повторял:
-Я не хоел, не хоел…
Мама подбежала, подхватила ревущего Амира на руки…
Ехали с малышом домой, вёз, изогнувшись, его на самокате, и грустный был мальчик, совсем-совсем.
-Ты за мальчишку переживаешь, малыш?
-Дя. Я не хоел.
-Ну что ты! Там царапина маленькая, он больше испугался. Всё пройдёт.
Но малыш переживал.
Вспомнился ночное посещение неизвестного соседа, какому не дал ключи, и внезапная житейская параллель прорезала мозг алмазом.
ЗНАКИ НА ПОВЕРХНОСТИ ВОДЫ
На поверхности воды слоятся знаки,
Города мелькают между них,
Зыбь легка, и контуры Монако
Замечаешь, терпелив и тих.
Джинн из лампы, разные иллюзии,
Детские мечты даёт вода.
Наблюдатель точно будет в плюсе,
Коли замечательна среда.
Вымпелы, флажки мелькают, или
Пены завитки цветы растят.
О, воды неисчислимы силы,
И роскошен всякий водный сад.
* * *
Искусство в потолок глядеть
Довольно сложное искусство.
Сосредоточенно и грустно
В себе хранить ядро, что смерть
Разбить посмеет ли? Ответь.
От времени я отключаюсь,
Его течение отчаяньем
Рвёт постепенно мыслей сеть.
Бел потолок, а сколь белы
Сеть мысли сделавшие? Вряд ли.
Себе твердя – мол, всё в порядке,
Ты понимаешь – это враки.
Бел потолок. А мысли злы.
* * *
Сиянье солнечное каждую
Травинку нежно обоймёт.
Рай на земле – на миг покажется,
Но август солнечный пройдёт.
А силы не истратив, солнце,
Продлит наш мир, совсем не миф.
Осенний лист, упав, смеётся –
Ему и миг паденья мил.
ВСПОМИНАЯ СВОИХ СОБАК
(стихотворение в прозе)
-И индейку теперь ест, и сырок, и ты знаешь – такая благодарная, всё мне руки лижет, вертится вокруг.
Две крупные, пожилые тётки несут крохотных, милых, пушистых собачек, говоря о них.
Человек, обходя по дорожке тёток, подмигивает маленькой псинке – круглоглазой, милой.
Он идёт дальше, вдоль виадука, мимо разливов травы с вкрапленьями человеческих тел, и вспоминает своих собак – сначала был двор-терьер Джек, потом пудель Лавруша.
Джека подобрала знакомая, у которой тогда жили три кошки, и предложила ему: принесла пушистый комок. И пёсик вступил в квартиру, будто всегда был в ней; коричневато-белый, в чудных белых чулочках, красивый такой, что на улице останавливались, спрашивали: Какая это порода?
Весёлый, встречающий всех заливистым, дружеским лаем; спал он часто с хозяином, и тепло от него текло пушисто.
Он умер – стал кашлять, в больнице сказали – Сердце, сколько проживёт, столько…
Он прожил месяц после этого, а всего – десять лет; и десять лет прожил очаровательный, подвижный, золотистый пудель Лавруша: хитрый, любитель полаять грозно, что-нибудь утащить и устроиться с этим под кроватью: погрызть.
Человек оборачивается на тёток, и трава изумрудно блестит под солнцем – как и до собак, как до этих двух десятилетий, отмеченных счастьем совместного житья.
Пожилой человек вздыхает, и, припоминая нюансы поведение того пёсика, потом другого, идёт домой.
* * *
Вид из окна за сорок лет
Наскучил, или же изучен?
Сияет августовский свет,
И даже не представить тучи.
А тополиный двор уже
Теряет листья, ветки ржавы.
И что останется в душе
От летней, золотой державы?
Слоились дни, мелькали дни,
Шумела детская площадка.
Мерцали вечера огни.
А календарного порядка
Мечты, фантазии твои
Нарушить не могли и раньше.
Грядут осенние слои –
Торжественны, не знают фальши.
И соболиная зима
Чуть позже серебра насыплет.
И праздник, радостный весьма –
На гребне синевы возникнет.
* * *
Тщившийся пробиться к патриарху
Оттеснён охраной инвалид.
Речь толкает рясоносный яркую –
Наплевать, что у кого болит.
Ко Христу какое отношенье
Властный и богатый человек
Имет? Сам объектом поклоненья
Дураков стал в напряжённый век…
Если бы отталкивал убогих
Иисус, с охраною ходил
Стал бы оный светочем для многих?
Ибо церковь ныне – ряд могил.
* * *
Ты где, душа, таишься? Как тебя
Необходимо чувствовать? Не знаю.
В крови иль в сердце? Знаешь, как судьба
Изводит, и молчишь. Не понимаю.
Я оком внутренним тебя ищу –
Какая ты? Бела, иль с чернотою,
Иль золотисто вверена лучу,
Не зримому, что говорит с тобою?
Душа, мне помощь надобна твоя,
Всё время я ввергаюсь в дебри…
В дебри
Тяжёлого, как ноша, бытия,
Дни коего не тянут на шедевры.
* * *
Среди гуляющих на лыжах
По телу августа промчит.
Он тренируется, как свыше
Судьба его ему велит.
Стук палок странен по асфальту,
А ролики влекут вперёд,
Согласно сладкому азарту.
Его зимой победа ждёт.
Никто не обернётся даже –
Своя, мол, у любого блажь.
И августа плывут пейзажи,
И так хорош любой пейзаж.
* * *
Ещё сквозь воды собственного мозга
Родную Атлантиду видел я.
Вздымались башни белые громоздко,
Не зная о кончине бытия.
Меня тоска брала о тайнознанье
Утраченном, когда в Египте жил.
Волшебной родины своей мерцанья
Один из уцелевших я – хранил.
Насколько правдой было всё? Не знаю.
Бог всё ли сохраняет? Я молчу,
Ища всегда в действительности знаки,
О возвращенье пестуя мечту.
* * *
С крюков свисают туши пищи, а
Хлеба массивны, как сыры, всё сочно.
Легионеры, для каких война
Привычна, тут скучают – это точно.
В плаще на ослике проедет сам
Начальник тайной стражи. Скоро казни.
Что было ночью… Гефсиманский сад
Поведает едва ль. Пророку разве.
Легионерам разогнать толпу
Так просто. А базар торгует бурно.
И ведать человечества тропу
Грядущую сейчас чрезмерно трудно.
