Она присела на качели.
Тут ветер закрутил листву.
Спросил мужчина: В самом деле? –
Как будто всё не наяву.
-Да, в самом деле, — отвечала,
Покачиваясь, но чуть-чуть.
Всё скучно и ничтожно стало,
В тупик завёл как будто путь.
-Казалось, жили мы не плохо.
Подруга резко поднялась.
Ему – закончилась эпоха,
Ей – просто завершилась связь.
* * *
Лучи, как мысли звёзд, но мне
Их воспринять едва ли всё же.
Внутри луча побыть вполне
Занятно. Это непохоже
На явь, и мысли звёзд светлы,
И наполнения густого.
А мне бессонницы узлы
Не развязать руками слова.
* * *
Сад фресок Древнего Египта,
И новгородская икона.
И розово-густая глина
Людская… лепит кто из оной?
Что получаем в результате
Непредставимой нами лепки?
Есть факты, что великолепны,
Но и дурных с избытком хватит.
А каково быть глиной? Фрески
И формулы рекут об оном.
Агрессия снижает резко
Весь интерес к людским законам.
И ЗАВИТУШКИ ЛИСТЬЕВ ХРУСТЯТ ПОД НОГАМИ
(стихотворение в прозе)
30? Да 30 лет назад ходил заниматься атлетической гимнастикой в клуб при заводе, иногда шёл пешком, любуясь осенними городскими пейзажами, иногда подъезжал на троллейбусе, стоя у задних окон, и глядя на уходящий вдаль город – как теперь из метафизического троллейбуса жизни смотрит на уходящую судьбу.
Зеркала в зале гладко блестели, покрывая одну из стен, отражая разной степени тренированности тела; и шум штанги, гантелей, гирь был изряден…
Найдёт ли сейчас – полуседой, проживший почти полвека, узнавший едкую растраву множества разочарований и почти не отведавший мёда жизненной радости – это место?
За станцией метро, возле которой торговый разлив – а тогда, в другой стране, рухнувшей в пресловутом девяносто первом – не было ничего подобного – надо свернуть, минуя стелу (осталась на месте) здание художественной школы (её не было).
Постой, а отец был жив, когда ты стал ходить в клуб? Отец так любил спорт, всё удивлялся, что ты ничем не занимаешься, и вот пошёл…
Нет, отца уже не было – он умер месяца за два.
Вот сюда – в переулок между двумя старыми, многоэтажными, громоздкими домами, сюда – и листья осенние скорлупками уже крошатся под каблуками.
А ведь это ряды тех же самых деревьев! Надо ж! не меняетесь – старые знакомые.
Вот уж видны корпуса завода, вроде всё также, но улочки эти казались тогда более широкими, пространными.
Сюда, ещё раз свернуть, вдоль стен высоких спешил с сумкой… А дальше?
Одни заборы.
Вон же – явно спортивное строение, наверное и остался тут зал – переоборудован, платный, конечно; машины теснятся рядами – легковушки, газели, тогда не было такого изобилия.
30 лет.
Поворачивается, идёт обратно, думая, как в миг осознания, что прошло тридцать лет вместилось так много – от распада огромной державы до собственной не удавшейся жизни.
И завитушки листьев хрустят под ногами.
НА СМЕРТЬ ЗУРАБА СОТКИЛАВЫ
Сладкогласый Соткилава умер,
Оперу осиротив – сошёл
В бездну неизвестных мозгу сумерек.
Нет – он совершенный свет обрёл!
Музыка – вибрации восторга,
Души укрепляющие, им
Давшие паренье… Но не только:
Музыка дыханием своим
Представляет панорамы неба.
И певец приоткрывает нам
Данности, в каких не надо хлеба,
Где не будет косных, низких драм.
Соткилава растворился в звуке,
Всем ролей оставив каталог,
Чтобы исцеляли нас от муки
Жизни – ибо отдал всё, что мог.
КЕМ СЕБЯ ОЩУЩАЕШЬ
(стихотворение в прозе)
Смотрели телевизор, пёс лежал на коврике, рядом с креслом старика, иногда начинал волноваться, вертелся, носом тыкался в руку… Что ты? Что ты? – спрашивал старик; пёс вертелся, потом ложился, вытягивался… Лента текла, текла – шли утром гулять, покупали хлеб, возвращались, старик варил овсянку себе и псу; лента текла. Старик читал газету, пёс дремал у ног – бывший дворовый пёс, ставший псом старика.
…он умрёт, конечно – старик, и ты, поэт, писал об этом – как пёс проснётся ночью от разрывающей слух тишины, как будут ломать дверь от его многочасового воя, как он будет метаться между чужими ногами, путаясь в неприятных запахах – писал об этом трагичном, тяжёлом, заурядном, бытовом одиночестве, зачем же повторяться?
Кто его знает… просто, вероятно, ощущаешь себя стариком и его псом одновременно.
МЕТАФИЗИЧЕСКАЯ ГРАНЬ
(стихотворение в прозе)
За рулём пойманной ими машины был седовласый, благороднолицый грузин, на вопрос: Курить можно? Ответивший: Курить можно, пить можно, петь можно, танцевать можно! И один из приятелей предложил ему сигарету, а второй сказал: Пить только едем.
Сегодня у них есть щиты против яви.
Движение в центре густо, пестро, и в кафе оно продолжается, хоть и приглушённо, и двое, вспомнив весёлого грузина, заказывая очередную порцию водки, смеются тем смехом, который даёт только опьянение.
Общежитие, в котором они оказываются потом, огромно, но жизнь в сегментах комнат похожа: учебники, выпивка, смех, романы, карты, бельё сушится, гости, приятели приятелей, и Сева, пробовавший перебраться из окна в окно по стене, упал, разбился.
Во дворе снимают кино – щиты, камеры, суета, команды, змеящиеся провода.
-Пойдём, попробуем сняться!
-Ха-ха!
Всё же идут, толкаются возле съёмочной группы, допивают что-то из горлышка спрятанной в пакете бутылки.
Им весело и странно: будто перешли метафизическую грань: вот она: сплошной поток витрин на той стороне улицы, опускающиеся сумерки, длинная змея автомобилей…
* * *
Фотон, иль квант в том месте будут,
Где наблюдатель оных ждёт.
Для всех живущих солнце в бубен
Ударит, золото зажжёт.
Гипотезу не можно Бога
Не брать в расчёт, мир изуча-
я понимаю это строго.
А жизнь сама внутри луча,
Объём какого не постигнуть.
Лабораторией и жизнь
Представлена… Ей не погибнуть,
Верша крутые виражи.
* * *
В день ветреный в Москве банкноту Фиджи
Купить, и в лесопарке на неё
Глядеть, как будто в рай земной я вышел,
Оставив за спиной житьё-бытьё.
Иллюзия, пустая и смешная,
Банкнота убирается в карман.
Идёшь, порывы ветра прободая
Собой, и представляешь океан.
* * *
В калейдоскопе детском своды
Волшебные, игра цветов,
И ощущение свободы
От скудных яви берегов.
Причудливо узор слоится,
Расходятся наборы дуг,
Меж них не выявлены лица,
Которых в жизни тьма вокруг.
Что их в калейдоскопе нету
Порадует, коль мизантроп.
Реальности не стоит ветку
Искать среди мечтаний троп.
* * *
Под густеющим варевом туч
Пролетает ворона: паренье
Безусловное, как вдохновенье,
Чей известен сиянием луч
Наблюдателю, — ибо полёт
Перепутать способен со строчкой.
Ветер сильный.
И вряд ли пойдёт
Ливень – крепкий, мятущийся, сочный.
* * *
Миллионы единиц еды,
И машин бессчётно вариантов.
Внешний мир предстал невероятным
В изобилье, в нём потерян ты.
Но идей бессчётно то ж теперь
И поэтов, скажем, или фильмов,
Банков, денег, преступлений, фирм и
Партий, кинотеатров, и т. п.
Выдраться к себе, пробиться внутрь
Мир не позволяет, соблазняя.
И церковная сверкает утварь
Пышно-золотая.
КАПЛЯ ПАМЯТИ
1
Соседку по даче Лидия Александровна звали,
Бабушка с ней дружила, в гости ходили часто.
Дети – братья двоюродные – выдумщиками были,
Крались кустами, чтоб выкрикнуть, выскочив: Нас вы
Забыли… Соседка в гости ходила.
Столько годов спустя в библиотеке работал долго.
Заведующая: Лидия Александровна – в отношеньях хороших были.
Уволился – в службе не было никакого толка.
Ба давно умерла, соседка по даче.
Вдруг в пятьдесят почти – их одинаково звали
Точно стукнуло! Прошлое, в сознанье маяча,
Вечно имеет оттенок печали.
Сколько всего в годы жизни вместилось!
Миг странный: двух женщин одинаково звали,
Будто значит нечто, будто в сознанье жимолость
Странная расцвела дочерью горизонтали.
2
СТИХОТВОРЕНИЕ В ПРОЗЕ
Лидия Александровна звали соседку по даче, они ходили с бабушкой друг к другу в гости,
обсуждали розы, детей, внуков, сидели около дома на скамеечке; а маленькие двоюродные братья, играя в сыщиков, следили за ними: они крались за кустами, шипели друг на друга: Тиша! А потом выпрыгивали и кричали что-то, смеясь.
Лидия Александровна.
Один из братьев много лет работал в библиотеке, где заведующую звали также, он стал писать, печататься, не стяжал успеха, он сильно устал к 50-ти, и вот, купая своего мальчишку – поздний сын – вдруг, точно впервые осознаёт, что соседку по даче и заведующую библиотекой звали одинаково, и эта капля памяти, точно рассмотренная под микроскопом, действует неожиданно – так, будто и жизни не было, будто длится детство, и очаровательный мальчишка, барахтающийся в ванне, и есть он сам.
НАСЕКОМЫЕ ЖИЗНИ
1
Слюдой, а после изумрудом
Легко блеснула стрекоза.
Мелькнул зигзаг над синим прудом,
И позабыть его нельзя.
Нюансы детства интересны,
И любишь до сего стрекоз.
Им воздух – солнечная бездна,
А я в свою, так вышло, врос.
2
СТИХОТВОРЕНИЕ В ПРОЗЕ
Коричневатый, компактно оформленный, с зигзагами мохнатых лапок жук-плавунец, извлечённый из пруда, сажался в алюминиевую ванну, стоявшую за дачным домом, и наблюдали дети за ним, затаив дыхание.
Ловили майских жуков – тяжёлых, опушённых снизу, прятали в спичечные коробки, выпускали.
Июньские жуки отливали зелёным золотом.
Наблюдать за пчёлами – этими летающими цветами – опасно, можно получить укус, а осы в сравнении с пчёлами кажутся примитивными.
Медведка, вылезшая раз из земли, напугала.
…кто из бесконечного пространства вселенной наблюдает за насекомыми нашими жизнями?
3
Плавунец коричневый, а лапки,
Как зигзаги интересен был.
Водомерки, что ходили гладко
По воде – на них смотреть любил.
Майские жуки весомы были,
А июньский – золотом блеснёт.
Крупная медведка – много силы…
Дачный интересен был народ
Насекомый – изучал мальчишка,
Даже жёлтых ос – пристрастно слишком,
Энтомологом не стал, поэтом
Стал… Теперь не видя смысла в этом.
* * *
Дефекты и минусы жизни
Янтарную сущность затмят –
И дети, и взрослые лживы,
И зубы, и почки болят.
Помилуй, но есть же соборы –
Игольчатой готики лес.
Есть формул, стихов коридоры,
И тут лабиринт – до небес.
Да, ладно! До этого мне ли,
Когда от безденежья жив
Едва, мало ел на неделе,
И нет никаких перспектив.
Дефекты и минусы жизни
Янтарную сущность её
Представят фантомом, кружившим
Над счастьем, пугавшим ещё…
ТРУБОЧКА КАЛЕЙДОСКОПА
(стихотворение в прозе)
Трубочка калейдоскопа предлагает сквозь точечный канал неожиданную детскую роскошь: там, играя пестротою, расходятся цветные своды, пересекаясь полудужьями и… показалось тропками…
Как дивно организованы таинственные своды: лоскутки павлиньих хвостов, гемма Византии; плащи крестоносцев мелькают, но ничего человекоподобного: ни привычно-людского движения, ни лиц, весьма утомивших, если тебе под пятьдесят.
Чуть поверни, встряхни трубку, и крылья бабочек коснутся друг друга, хотя едва ли организован полёт; или – приглядись – это подводное безмолвие, и таинственные, неведомых форм рыбы, проплывают плавно и нежно – вон клюв одной и струящиеся плавники другой; вот коричневое насекомое опустило усики в воду, точно желая передать рыбам нечто важное, а дальше опять – зигзагообразный полёт стрекоз, или бабочек…
Своды, ракурсы геометрических фигур, тонкое слоение непонятных тебе смыслов – тебе, почти пятидесятилетнему, взявшему игрушку сынка, так радовавшую его вчера…
НОВЫЕ ТРАМВАИ
(стихотворение в прозе)
Новые трамваи – будто гоночные болиды, и стекла много в них: вот они проплывают в сгущающихся сумерках сентябрьского города, просвечивая реальностью, которой всегда в избытке; вот проплывают они мимо тёмного сквера с плодами фонарей, и темнота древесных масс таинственна, они плывут дальше, и за окнами их плывут огни: те самые, что остаются на местах, когда уже промелькнул трамвай; сумеречный, — уже напоённый вечером, коли в сущности, город, мелькает, переливается, течёт, захватывает пространствами, обступает…
