КУРЕНИЕ НА ЛЕСТНИЧНОЙ ПЛОЩАДКЕ
1
Дым к потолку привычно льнёт,
Свиваются круги и кольца.
Какая от куренья польза?
Вреда довольно горький плод.
Решёткой можно погреметь
Перед окном. Снега мерцают.
Не стоит размышлять про смерть,
Пусть мысли просто так петляют.
Не стоит размышлять про смерть.
Тепло тебе от батареи.
Незримая всех ловит сеть,
Что ей дела, слова, идеи…
2
(стихотворение в прозе)
Много лет куришь на лестничной площадке, много лет под потолок уходит, серея и белея,
седой, как твоя борода теперь, дым.
Можно погреметь решёткой перед широким окном, за которым мерцает зима.
Малышок, одно время любивший выбегать с тобой, забирался за решётку, тыкал пальчиком в окно, спрашивал: это что? а это?
Когда-то выходил курить с приятелями: часто компании собирались дома, но с тех времён прошли века.
Они прошли, и всё осталось по-прежнему, хотя и изменилось немного.
Кто-то умер, кто-то уехал – обычное перемещение человеческой плазмы; и только дым, седея, как раньше, уходит под потолок…
ДОМ С ЕГО НАЧИНКОЙ
(стихотворение в прозе)
Дом насуплен – по-стариковски, добродушно; людская плазма в нём густа, и круг рождений и смертей привычен дому, как людям – его кирпичная кладка.
Выносят те, с кем пил, и гроб неудобно спускать по лестнице; ничего, на днях вернутся из роддома, и отец, держа пышный кулёк со спящим сынком, скажет в лифте: Ну, здравствуй, сынок.
Некогда во дворе был фонтан, потом отключили, дальше и вовсе снесли.
-Зачем? – недоумевает старик, сидя на скамейке у подъезда.
-Не всё тебе равно, Иваныч! – говорит другой, доставая из внутреннего кармана толстой куртки чекушку.
Собаки лают, носятся, следы их рисуют загадочные орнаменты на снегу, они вплетаются в птичью, трёхпалую скоропись, в человеческие, сбившегося с дороги, рифлёные следы…
Двор обширен, он ярусно поднимается к спортивной площадке, и малыши любят брести по парапетам; двор идёт дальше – к площадке детской: пёстрой, как рай, хотя сегодня рай зимний.
Дети кидаются снежками, и некто староватый, приближаясь к резвящимся взрослому и малышу, говорит, улыбаясь:
-Расстрелял снежками дедушку? Молодец.
Пожилой отец, привыкший к тому, что часто путают, не отвечает.
Дом глядит – глядит по-стариковски насуплено, дом принимает людскую плазму – с её страстями, вскипающими воронками, грошовыми радостями и победами, пьянками и трезвостью, религиозностью и безбожием…
НУ
(стихотворение в прозе)
Редактору многих изданий – в некоторых печатал этого поэта, поэт послал частушки для юмористического сайта, и тотчас получил ответ: Этот материал не подходит.
Написал: Ну, извините, что отнял время.
Пришло сразу: Ну, пошла моя лошадка. Больше ничего не присылайте.
Прочитал, опешив, не зная, не понимая, как адекватный человек может так среагировать на обычное «ну»…
…Ну, ещё хочешь? Получай! Ну, ещё? – и спрашивали «деды» и спрашивали, и били снова и снова, и нукали, нукали…
Поэт, вышедший гулять, нарезал круги по двору, не зная, как восстановить отношения, нарезал, разрывая следами лёгкий снежок, потом вернулся, сочинил очень осторожное, аккуратно-вежливое письмо.
И вечером пришёл ответ: Всё нормально.
Поэт вспомнил, как классик умер от того, что перенесли его подборку из номера в номер, вздохнул, и отправился на кухню – пить чай.
* * *
Дом с плазмою начинки,
Где ссоры, радость, смех,
Банальные картинки,
Что так милы для всех.
Рождения и смерти
Организуют круг
Бурленья плазмы, верьте,
Не происходит вдруг
Хоть что-то, без причины –
Ни выпивка, ни стих.
Поэт, твои картины
Нелепость для других.
Собака громко лает,
Гуляет с ней старик.
Дом жизни наблюдает,
И ко всему привык.
Примстится – седоватый
Дом, стар… Ах, облака
Всего нависли ватой
Поэту для стиха.
* * *
Иова истовость – сия
Драматургия, принцип оной
От греческого бытия –
Нет, до него была законной!
От греков до ромейских дней
Вместила многое реальность.
Но Бога никогда ясней
История не станет, с ней,
Мы, капли, слиты…
Ах, банальность
Судьбы моей!
Дурной моей!
Так не считай – есть макро-план,
Непостижимый мозгом нашим.
Жизнь каждая – набор полян,
И есть, и есть мечтаний краше!
Есть чёрные, есть ничего.
Любовь подъемлет к небу чаши,
Своё справляя торжество.
ИСПОЛЬЗОВАНИЕ ЭКСКУРСА
Уводит в боковые ходы
Ветвистый жизни лабиринт.
Судьбы своей познать ли коды?
Её мотая, будто бинт.
Используй экскурсы: иначе
Поглотит бездна, основной
Себя считая, все удачи
Твои на нет сведя, герой.
О, в экскурсах отдохновенье,
И вместе – смысловой напор.
Останется лишь то, что верно,
Иное выметут, как сор.
* * *
Похожи: надо пить и есть,
И самореализоваться,
Детей растить… Ещё богатство
Извечно манит…Любим лесть…
Различны: в дождь один скулит,
Другой изобретает зонтик.
А третий атмосферу зондом
Сознанья, как талант велит,
Прощупать пробует… Мы все
Похожи столь же, сколь различны.
…мне нравится паренье птичье,
И небеса в литой красе.
ПРЕДНОВОГОДНИЙ СНЕГ
(стихотворение в прозе)
Ездили в марте в этот центр, возили малыша поиграть в футбол: три с половиной ему было, подвижный, гипер-активный, неизвестно чем увлечётся, куда пойдёт вектор развития.
Центр был велик, сияли полы, и на стенах были развешены детские рисунки: те, в которых проступали уже капли дарования…
Занятия тут были разными, но родители почему-то первым делом шли в блещущее огнями кафе, впрочем, шли с ребятнёй, покупали сладости, соки…
Форму выдавали, и зал был не большой, рассчитанный на малышат.
И не футбол скорее – а вариант игрового занятия: с тренером, больше напоминающим массовика-затейника, с шуточными заданиями, какие малыша выполняли, задорно визжа, с призывом закрыть глаза, а в это время помощник тренера расставлял будто ниоткуда явившиеся воротца.
Потом детей увели во второй зал, а родителей собрали в обширной комнате, где на подобиях диванов лежали подушки: создавая ощущение «домашности», специфического комфорта, и говорили об условиях постоянных занятий; говорила девица подчёркнуто современная, играющая белозубой улыбкой, то и дело упоминающая бизнес, менеджмент.
…второй раз повезли в этот центр перед Новым годом, на… футбол-утренник: с дедом Морозом, Снегуркой…
Отец не поехал, жена написала, что всё там перестроили, долго пришлось искать, но ничего, не опоздали.
Он представил – узкая улица, загромождённая высотками, проходная бывшего завода, тёмное стекло; плутая, вышли к торцу здания, спрашивали, как и что, потом попалась мамаша, ведущая малыша очевидно не в первый раз…
Как там теперь?
Что ж, можно нафантазировать…
Но стоит ли – если так красив за окнами предновогодний снег, если деревья опушены нежно и небеса лепные, как произведение потустороннего художника.
* * *
Это почерк сестры императора!
Новонайденный документ
Прояснит ли столь смутный момент
Из истории? Надо бы, надо бы
Светом выхватить оный момент.
Но история – мир толкований.
Проще блеск самых разных монет.
Но и тут могут – без оснований —
Мненья сбиться, как льдины, когда
Ледоход на реке громыхает.
В тёмной комнате сложно кота
Отыскать, как мудрец утверждает.
* * *
Сегодня Мопассан рыбак –
Бутыль с вином, хлеб с колбасою.
Нехитрою едой такою
Он будет счастлив.
Всё вот так.
День сине-жёлтый на реке,
Где зелень отливает златом:
В июле дан весьма богатым
Мир солнце. Город вдалеке
Громоздок, пышен, жаден до
Комфорта, развлечений, страсти,
До игр, причём различной масти.
Порок везде совьёт гнездо.
Покуда Мопассана мозг
Огнём безумия не тронут.
В воде подкормки крошки тонут,
И вдалеке чернеет мост.
* * *
Нокдаун это, не нокаут.
Валокордин себе накапал
Поэт от суммы неудач.
Ещё способен сочинять он,
Ушёл далёко от начала
Судьбы, и что теперь? не плачь –
Пиши… Нокдаун не нокаут.
Хоть смысла ныне – кот наплакал
В писательстве… Сверкает снег,
И Новый год возьмёт разбег
Через неделю… Снег прекрасно
Сверкает. И смотреть приятно.
* * *
Осталось удивление пред жизнью,
Как в детстве, в пятьдесят передо всем,
Как дни уходят, и как тянет жилы
Тоска, и смерть всем обещает: Съем.
Ругаются соседи ночью, слышно.
Штришок такой, иль красочка сия…
А за окошком снег мерцает пышно
Серебряною краской бытия.
И снова утро нечто обещает.
Чем удивлён? Уже не объяснишь.
И нежное дыханье наполняет
Мир, спит ещё поскольку твой малыш.
* * *
Люблю кентавров с детства – их
Невероятность, красоту,
Лелею странную мечту
Им прочитать свой лучший стих.
Кентавров бег – тугая мощь
Их мускулов великолепна,
Как поэтическая толщ
Любви, иллюзии и света.
Кентавры пьют из чаш вино,
Героев пестовали, было.
А жизнь уходит всё равно
К истоку неизвестной силы.
* * *
Прожилки камня, будто мысли,
Ветвление каких в мозгу
Явь из не очень ясной, мыльной
Увидеть чистой я смогу.
На малахите столь красивы
Разводы, их прожилок сеть.
…разнообразны перспективы,
Какие нас уводят в смерть.
ДЕНЁК ДОМА
(стихотворение в прозе)
-Это верёвка, наверно, на ветке повисла, сынок!
А он щёлкает пальцами, и верёвка, извиваясь и скользя, летит ему прямо в руку.
Они качают малышей – он пожилой отец, и она, молодая мамаша, чей мальчишка спросил, что это висит на дереве.
Он – пожилой – всё возится с фантазиями своими, и малыш рад порою играм, какие выдумывает отец.
Качели взлетают, пенные вихры снега блестят повсюду, и радость, ликование малышей заполняют пространство.
Вспомнилось: большие девчонки кидались снежками в пёстрое кольцо, застрявшее меж сучьев.
Малыш тоже хотел, и – поднимал мальчишку, чтобы мог метнуть свой снежок…
Малыш забавный, толсто и разнообразно, по-зимнему одетый напоминает медвежонка…
Кусты – ежата-медвежата – точно ворочаются в снегу, и мама с мальчишкой уходят, а его, пожилого отца сынок, забирается на санки, чтобы тащил – сквозь снег, иногда по асфальту, к дому…
Утром раскапризничался малыш, не пошёл в сад, нет-нет, и вот – гуляли, теперь домой, играть.
Ладно, пусть посидит денёк дома…
* * *
На нитке собственных фантазий
Подвешен старый город грёз,
Где детство проходило… разве
Оно игра, а не всерьёз?
Мосты мерцали грандиозно,
Замшелых башен высота
Давала озарений гнёзда –
Прекрасней были, чем мечта.
А нитка рвётся, всё слетает
Во взрослость, будто в никуда.
Седой герой не понимает,
Зачем прожил свои года.
* * *
В псалмы вложить и боль, и космос
Стремится царь Давид – судьба
Какого из густых и косных,
Святых и грешных, чья тропа
Необычайною предстала.
Псалмов гудящий матерьял.
В них солнце мира столь блистало,
Сколь царь Давид его познал.
* * *
Перстами Божьими луна
Повешена и все планеты –
Перстами мысли: только эти
Нам не постичь: их глубина,
И свет, и космос сотворив,
Творенье вечно продолжает.
И псалмопевец свой мотив
На все века распространяет.
* * *
Ну а пока
Учить я буду ишака
Болтать, возможно, шах помрёт.
Не проиграет Насреддин –
Лукавства мудрый господин
Всегда находит верный ход.
Шумит базар.
Пестро в глазах
Любого на востоке пышном.
Пьёт воду хитрый Насреддин,
Нет для уныния причин.
Мечети говорят о высшем.
Пока
Никто не видел ишака
Болтающего. Казней много
Любой видал. Жара плывёт.
От скуки шах зевает. Вот –
И в спорах никакого толка.
Медь, злато
И ковры богато
Даёт восток, и мудрость то ж.
Вообще, она и остаётся.
Заходит и восходит солнце.
А мир всегда, везде хорош.
* * *
Различные оттенки смысла –
Златистые, как цвет небес,
И чёрные – со скорбью смычка
Логична жизни, как же без?
Костры рыжеющие ярки,
А то – как волглая трава.
Вне смысла жизнь – всего помарка,
Что портит верные слова.
* * *
Сначала просто пили,
Потом пошли вразнос,
Уничтожая были,
В какие каждый врос.
И – трын-трава – реальность,
И дребезжащий смех.
И завтра, будто дальность,
Которой пуст орех.
ТЕЛЕФОН
1
На квартире новой – телефон,
И отдельная она – квартира.
После коммуналки – угомон
Множеству страстей большого мира.
Впрочем, нет. Ребёнок наберёт
Номер одноклассника – каникулы!
Снег блестит, и снова начат год.
Снег такой, что «Здорово!» – воскликнул я.
В 50 мне кажется порой,
Кабы жить остались в коммуналке
Жизнь была б удачною, иной,
Не такой кривой, нелепой, жалкой.
2
(стихотворение в прозе)
Нравился снежный хруст, нравилось топтать снег, и, завернув за угол соседнего дома, позвонил однокласснику, с которым сдружился за год – они переехали год назад в отдельную квартиру из коммуналки.
Он звонил из дюралевой, стеклянной будки, стоящей на углу, и друг спросил: Поставили телефон? – Да нет, пока, — ответил, и предложил пойти гулять.
Не то за день до Нового года было, не то в первых числах января.
А в коммуналке проклеенный липкой лентой телефон стоял на тумбе, и сорок лет спустя кажется, что если б не переехали, если б вырос в центре Москвы и закончил бы ту школу, куда ходил первые три класса, жизнь могла бы… коль не просиять, то хоть сложиться…
ХРОМОНОЖКА
1
Над хромоножкою смеялись,
И с ней живущий капитан –
Подарок от земных полян,
Какими все бы наслаждались.
Сорок шестой. Прошла война.
Быт коммунальный. Хромоножка
Красива. Не её дорожка
Счастливой быть. И зря она
Ходила в церковь. То, как ржут
Соседки бедный ум палило.
Из пистолета застрелила
Себя… А капитана ждут
Взыскания… Её любил.
Её война ноги лишила.
Сталь дня мерцала и томила,
Февраль весьма холодным был.
2
(стихотворение в прозе)
Коммунальный быт сорок шестого года.
Она – без ноги, но красавица при этом, писаная красавица.
С однополчанином встретилась внезапно, он был влюблён в неё, и понял – не прошло, хоть и такова, такова…
Он – капитан милиции.
Она резкая, колючая, конечно, ещё бы…
Тем не менее – уже ходит к ней, живёт с нею, убедив настойчивостью в любви.
Соседки судачат: Хромоножка-то наша… Ишь, оторвала.
Одна из соседок пышна, крепкотела, обаятельна: Отобью! — Заявляет. — Неча ей, кривой…
Она вешается на шею капитана, но тот отвергает её; говорит подруге, пока тот умывается, плеща водой:
-Ничего, через полгода из моей койки вылезать не будет.
-Хромоножка-то наша – к врачу ходила, ишь, ребёночка хочет, половина человека – а туда же!
-И достался же ей такой бравый!
Она слышит всё в приоткрытую дверь.
Мерзость заливает сознанье.
Она достаёт пистолет мужа из кобуры, и стреляет себе в сердце.
* * *
Пастух устал. И стадо разбрелось.
Псалмы пастух читает… Стадо щиплет,
Как раньше травку… Мирозданья ось
Скрипит: никто огромную не вынет
Ось: ни такие горе-пастухи,
Ни демагоги, чёрные, как ночь,
Ни люди, коим так милы грехи,
Что далеко ушли от сути очень.
* * *
От Лернейской гидры, что в тебе
Головы растит, сколь ни руби их,
До птиц Стимфалийских – что судьбе
Раны нанесут из самых сильных
Перьями – дорога коротка.
Геркулесом Авгия конюшни
Вычистить не сможешь. Явь стиха
Захватила… И на две понюшки
Остаётся жизни… Ждёт Харон.
Чем заплатишь ты за переправу?
Я стихи ему прочту, но он
Не поймёт их боль, огни, растраву.
МОЖЕТ, И МАША ВЫЙДЕТ
(стихотворение в прозе)
На старой квартире, в коммуналке потолки были три с чем-то метра, и ёлку покупали огромную, пышную, богато пружинящую нижними, сочными ветвями; а процесс украшения её… о! это было счастье для мальчишки.
Из старых, пожелтевших коробок, хранившихся на платяном шкафу (а в пандан ему – книжный, с двумя стёклами — будто в гигантском пенсне) извлекались игрушки: каждая в гнезде из бумаги; и попадались прошлогодние, совсем не колючие иголки, и скрепки, на которых, разогнув их, иногда вешали игрушки, тоже, бывало, заваливались за шарики, богатырей, зверушек…
Верхушка – трёхступенчатая, красная, с серебряными звёздами устанавливалась, и верхнюю ветку подрезали для этого чуть…
А ночью мальчишке хотелось встать, проверить – не вылезают ли из шариков гномы, или другие какие маленькие существа…
Вот – этот мальчишка, а ныне пожилой отец, на другой квартире (40 лет, как переехали) наряжает маленькую искусственную ёлку с четырёхлетним малышом своим.
Искусственные ветки отгибаются, ёлке придаётся объём, и малыш закрепляет на нижней полупрозрачную, золотистую бабочку.
-Давай шарики сначала, малыш, а?
-Па, а вот эти куда?
Елочка, гномик, ещё одна ёлочка, сине-белая, внутри огоньки, но не за что повесить недавно купленные игрушки…
-Мы их рядом поставим. Под веточками. Давай шарики.
Шарики в пластиковой трубе – от тех, детских, со старой квартиры не осталось и следа; а нынешнее жильё… по-своему уютно, но загромождено мебелью: монументальна кровать малыша с массою выдвижных шкафиков-тумбочек, и платяные шкафы обширны.
Вешают шарики, обвивают искусственную хвою гирляндой.
-Па, мы в саду наряжали, там большая у нас, — малыш разводит руками, обрисовывая в воздухе круг.
-Конечно, сынок. Вот, а теперь расставим-рассадим разные фигурки внизу.
Снеговик с матерчатыми ножками усаживается на край столика, на каком стоит ёлка, Дед Мороз устанавливается…
Потом отец приносит вату, и они крошат снежок.
А за окном метёт, свистит, играет.
-А можно гулять, па?
-Попозже, малыш. Может, и Маша выйдет.
* * *
Потому, что всё уходит в смерть
Постепенно – и мечты и краски,
Планы, воплощённые прекрасно,
То, как впечатляла в детстве твердь.
Потому, что путь всегда таков.
Далее, — считать осталось только,
Что прекрасна смерть, когда суров
Мир окрест, где жить довольно горько.
Двойственность и страх, и не понять
Для чего устроено всё этак.
И не знаешь, что ещё сказать
Напоследок.
* * *
Заезжены бороздки мозга
Мечтами серыми, как пыль.
Тебе – златыми. То есть можно
Не превращаемыми в быль
Питаясь, медленно свихнуться.
Но не свихнулся ты ещё.
Снега под праздник развернутся,
Восславив жизнь… Её.
Её.
СЛЕДОВАТЬ МОЖЕМ ХУДО
(стихотворение в прозе)
Мальчишки играли в снежки у пещеры, к которой тянулись, оставляя следы, пастухи, и ехали караваны волхвов…
Или – не ехали, и, скатывая кое-как снежки из редкого в этой местности снега, мальчишки играли, пока шла обычная суета вокруг новорожденного.
Скрепы легенды появляются после, она обрастает подробностями, теряя форму яви – вернее явью был её костяк: рождение столь необыкновенного человека.
Но мальчишкам это было безвестно, поэтому кидали они снежки, радовались снежной субстанции, позволявшей вершить новую игру.
…резкий грай разрывает воздух: резкий, дребезжащий, пронзительный: ворона, устроившись в развилке старого тополя, недовольна действительностью.
Стоишь, куришь на лоджии, глядя на размокающий декабрьский снег, думая о слезливом Новом годе.
Плитка под ногами – в ржавых следах от санов, резко и мутно желтеют они…
Так, должно быть, желтизна выступала там, где мальчишки набирали пригоршню снега.
То, что важно для нас в образе и пути Иисуса – не легенды, красивые, конечно; не пышный церковный декорум, а – насколько можем следовать этим путём.
Ворона грает – резко, страшно…
Прошедшие века показали – следовать можем худо, едва-едва, почти никак…
ПАМЯТИ ВЛАДИМИРА ШАИНСКОГО
1
(Стихотворение в прозе)
Трезвый и взвешенный анализ советского периода истории, гигантской Атлантиды, совместившей достаточно яркого и избыточно дурного, вероятно, дело далёкого будущего, но и сейчас можно, слушая вновь и вновь советские песни, утверждать, что ощущение чистоты, идущее от них, было уникальным.
Уникальным, хотя бы потому, что ныне, в годы и десятилетия триумфа позорного, низкопробного шоу-бизнеса ничего близкого к ослепительной чистоте тех шедевров нет. И, верно, новая чистота невозможна в подобных, привычных нам уже, условиях жизни.
Детские песни советского периода истории несли в себе особый заряд – своеобразный квант доброты, мудрости, сострадания, и дело Владимира Шаинского в созидании подобного песенного ряда велико.
Переслушайте «Облака» – да, да, нынешние взрослые, переслушайте!
Великолепные долгогривые лошадки, музыка нежная и тонкая, добрая и грустная… Из детей, певших такие песни, росших на них должны выходить только порядочные люди.
А «Улыбка», сияющая тёплым советом – советом, базирующимся на таком понимании жизни, каковое сегодня – в бесконечной гонке, с жаждой кривопонятого успеха и слишком конкретных денег – просто невозможно, ибо у нас, как по анекдоту, делиться способны только простейшие.
«Чунга-Чанга» живёт весело – но для этого есть причины.
Ибо человечное отношение друг к другу, как это ни банально, более верная причина для весёлой жизни, чем стяжательство, культ насилия, и спекулянты, в качестве героев.
Вернулись бы нынешние дети к тем мультикам, тем песням, перестали бы смотреть всевозможных «Черепашек Ниндзя» и прочую агрессивную муру – и шансы будущего быть сияющим возросли бы в разы…
Слушали бы музыку старых советских времён, в том числе Владимира Шаинского – и результат сказывался бы на душах…
2
Песенки его – как чистота
Детских грёз и детских слёз.
Чудная мелодий простота
Столь всерьёз.
Долгий век – и многие труды.
Чебурашка песенку поёт.
Слушаешь – и вспоминаешь ты
Детства драгоценный мёд.
* * *
Льва разрывает, что козлёнка.
Весь из литых и грозных мышц
Самсон, при том – с душой ребёнка.
А сила – не означит мысль.
Хотя на пиршестве загадка,
Что предложил силач, никем
Отгадана не будет. Гадко
Порабощенье – хуже схем
Существованья прочих… Яро
Ослиной челюстью крушит
Филистимлян, заложник дара
Огромной силы, знаменит.
С тугого, будто гроздья, тела
Далила сбрасывает лён.
Самсон, своё забывший дело,
Мерцаньем плоти ослеплён.
Самсон, волос лишённый станет
Рабом – слепым, что чёрный крот.
Потом его бессилье канет
В смертей врагов круговорот.
Опоры храма низвергает.
Вновь, как и должно быть, власат.
И, погибая, отправляет
Ад созидавших в чёрный ад.
* * *
Революционного этюда
Взмывы, перекличка с третьей частью
Лунной, варианты знаешь чуда.
Музыка своеобразной властью
Обладает: светлою, но сильной.
Так, слои астральные сгустились
В Моцарта Сороковую: синий
С золотым в ней мощно совместились.
Первая часть Лунной будто с неба
Спущена на драгоценных нитях.
Глубина, мерцающая нежно –
Вечное событие событий.
ЖЕМЧУЖИНА И МОЛЛЮСК
1
-Моллюск, я не мешаю, а?
-Я потерплю, ты столь красива
Малютка-капелька, и диво
Твоё чудесней, чем слова.
-Я причиняю боль тебе.
-Я потерплю… — Расту не быстро.
-Терпеть умею по судьбе,
Того, что не было и было
Не перепутаю… — Расту.
-А я терплю, и красотою
Дышу, смерть обретая ту,
Которой стою.
2
(Стихотворение в прозе)
Боль, сначала лёгкая, потом сильная боль – пружинящая, живая.
-Я не мешаю тебе, моллюск?
-Нет, нет.
-Извини, сама не знаю, откуда взялась, вроде бы была крохотной, а вот…
Медленный рост боли, мерно вызревающая шикарная капля.
-Я же мешаю, мешаю тебе!
-Немножко больно, но я потерплю. Ты была пылинкой, а теперь ты жемчужина. Ты такая красивая.
-Я же не вижу себя. Но мне неудобно, что я причиняю тебе боль.
-Ради такой красоты можно и потерпе…
Больше красавице жемчужине не с кем было разговаривать: моллюск умер.
Жемчужина жила.
Моллюск отдал ей свою жизнь, и, не оставив, не сохранив своей, предоставил красоту будущим людям.
* * *
Дилемм ветвящихся бессчётно,
И связей меж вещами мира.
В соборе атмосфера плотно
Века сгущалась… Ради мига
Всеобщности, какая дело
Всечеловеческого свойства.
Феномен жизни, жизни тело,
Где есть и подлость и геройство,
И совершенные творенья.
И облака плывут, сияя,
Как золотое вдохновенье
Поэта, знающего рая
Свечение и дуновенье.
* * *
Я чувствую себя чернорабочим –
От массы слов, от пёстрой их руды,
И я устал работать с ними очень –
Глядящий часто в сторону звезды.
Отказ подобен смерти,
Лучевое
Сияние звезды я лицезрю.
И значит, оправданье есть литое
Тому, что делаю, не говорю – творю…
ПО ПРОВОДАМ, СПРЯТАННЫМ ВНУТРИ ТЕЛА
(стихотворение в прозе)
Края кассы в кабинке банка тускло отливали алюминием, а женщина за стеклом одновременно говорила по телефону и нажимала клавиши.
Он, переминаясь с ноги на ногу, думал, как долго, долго ждать, чтобы получить деньги, и сумма-то пустяшная, и… кабинка эта напоминает исповедальню, чьи коричневые раковины в костёлах нравятся внешне, но здесь совсем не нравится, и ожидание тянет и тянет нервы, и…
Паспорт возвращают.
Через какой клочок времени – выезжают две бумаги, в каких надо расписаться…
…всё вязнет в бумагах, в чепухе, в мелком хаосе разноплановых действий – иглами, отливающими алюминием, сыплется в мозгу.
Он получает свои деньги, и топчется, убирая их в паспорт, не зная, стоит ли сказать спасибо, или… На приветствие не ответила, значит, не стоит – тётка малоприятная, пожилая, и глядит мимо человека у кассы, просто ждёт другого.
Ступеньки высоки, ибо банки – слоны человеческого зоопарка, а слонов, как известно, надо хорошо кормить.
Как известно, как известно, будет жизнь и будет песня…
А это уже мимо ёлочного базара, чьи бортики расписаны пестро, и видны ёлки, спелёнутые, ещё живые…
Когда-то любил, и аромат хвои отдавал счастьем, теперь довольствуются искусственной, а часть мелкой суммы можно потратить на игрушки – маловато стало, бьются, как дни, как память о детстве: осколки, остающиеся от оной, ранят порой, хотя чаще блестят – ярко, как начищенные.
Мотаются ленты дня, вмещающего их множество – самых разных: сквозящих, красных, отливающих алюминием, сыплющихся иголками в мозгу, проходящих нервным взрывом по проводам, спрятанным внутри тела…
* * *
Я чувствую себя осыпанным дарами
Великолепных звёзд, питательных полян.
Бывает так, а после, будто в яме,
Где чернота болит, как реки ран.
О, быть осыпанным дарами лучше,
Однако, эта чернота нужна,
Чтоб вспыхнул новый драгоценный лучик,
Яснее стала жизнь. Не говорю – ясна.
* * *
Абсурд не вызреет в сосуде
Алхимии, но меж людей
О жизни, как о зыбком чуде
Не мыслящих, всего сильней.
Власть сундуков, копилок, денег –
Сие, естественно, абсурд.
Необходимо много делать,
Чтоб осветлять души сосуд.
Абсурда театра и сюжеты,
И мысли интересны мне.
Однако, только тема света
Сознанью хороша вполне.
* * *
В плафон набившаяся грязь
На лестничной площадке свету
Мешает, вряд ли непролазь
Притом создав его сюжету.
Ты куришь тут, и ты глядишь
На матовый плафон…
Поутру
И в доме, и в сознанье тишь
И в жизни – места нет абсурду.
Считай, что нет его вообще –
В дурацких шляпе и плаще.
Я буду так считать! Я буду…
…И КРЕПОСТЬ РАЗЛЕТАЕТСЯ КУСКАМИ
(стихотворение в прозе)
Заведующая библиотекой, где работал тогда, сказала: Тебя к телефону. Мужской голос. Папа, может быть…
-Папа? – воскликнул. – С того света что ли?
-Ой, извини…
Отец умер полгода назад.
…через три, или четыре недели после смерти позвонил знакомый торговец киношными билетами (тогда в условиях Союза, в «Иллюзион» было не достать), и спросил отца.
Понимая, что не мог знать о смерти, ответил, испытывая чрезвычайную степень удивления, не зная отчего.
Он сам теперь – пожилой отец, лепит забавной штукой под названием «снеголеп» шарики снега для трёх ребят – своего, девочки Маши, и неизвестного мальчишки, мать которого бродит рядом с площадкой.
Малыши – впрочем, Маша постарше – строят крепость из снежков: на краях песочницы.
-Великая Китайская стена, — говорит он, улыбаясь. – Не рассказывали в школе про такую, Маш?
-Нет, но я мультик видела – она большая такая, серая и бойницы есть. И там ещё огни зажигают.
Малыши подбегают по очереди, просят – один снежок, два, три.
Он – пятидесятилетний, поздний отец – нагибается, делая шарики почти час. Поясница ноет, и на ладони вызревает мозоль.
…вспоминается – нижняя часть старого, массивного храма, Крещенье, и за водой стоит длиннейшая очередь. Золотом полыхающие свечи точно отвечают золоту старинных икон, а воду разливают бабульки – они светятся, делая постоянные, монотонные движения, от каких устал бы крупный мужчина…
-Па, мне три! – требует его малыш.
-Три? Не уронишь?
Нагружает.
Крепость готова, и забирается ребятня на горку, начинает расстреливать оттуда.
…чуть ноет ладонь.
От скуки делает шарик, вытягивает из него мёртвую, длинную травинку.
Тёплый декабрь, снег крупитчат, грязен, и мало его, и дожди были…
И крепость разлетается кусками, значит – скоро пора домой.
* * *
Белковые фракции имеют прижизненные характеристики.
Можно сказать, что жив Итигэлов? Нет:
Температура тела ниже 20 градусов… Мистики
Иначе, нежели учёные изучают тот свет…
В позе лотоса был в кедровый короб посажен,
В землю опушен; изъят, выставлен за стеклом.
Есть нечто феноменальное в бурятском, в монгольском пейзаже,
И нечто феноменально не объяснимое в жизни вообще при том.
Во всём сомневайтесь – был Будды завет.
Друг добродетели Итигэлов фармакологию превзошёл.
Едет к нему из Москвы отец, ибо ныне свет
Для него погашен, иль стал чрезмерно тяжёл:
Дочь ранена в голову, в коме она.
По телевизору рассказывает человек, как Итигэлов помог.
В дацанах скот забивали, была мутна
Явь, в тюрьмы дацаны были обращены на долгий срок.
Буддийские монастыри, смычка с Тибетом, тайны тайн.
Ступени тибетских гор, ульи монастырей.
Свитки, рассказывающие о жизни так,
Как никакие книги вам не расскажут.
Огней
Много в тех книгах, и горизонты буддизм
Открывает, сулящие изначальную Пустоту.
От библиотек до понятия «вечная жизнь»
Мысли стремительно падают в высоту.
* * *
67 года недра.
Брежнев взял совсем недавно власть.
И поэзии пышны концерты,
И к стихам сейчас у многих страсть.
Занавес железный невозможно
Прободать, но велика страна –
Путешествуй – не хочу… Положено
Раздавать рабочим ордена.
Дачные участки, грядки, розы,
Шашлычок, и песни, и т. п.
Сколь войны действительна угроза?
По холодной двинулись тропе.
67 года недра,
Я родился в тот под Новый год.
50 прошло. Вздыхаю нежно,
Зная ныне чётко – всё пройдёт.
* * *
Зло созидавший первоангел,
Знал, как сиятельно добро.
Курить пропойца вышел в тамбур,
Пропил старушки серебро –
Старушки-матери, и дёрнул
К таким же корешам…
Оно
В нас вечно вверчивает свёрла
Зло – хоть вливает в рот вино,
Хоть заставляет лгать… Ликует –
Мощь – первоангел ощутив.
И как угодно истолкует
Он о себе старинный миф.
* * *
Нарисовать возможно ль счастье?
Круг золотистый, а внутри
Дом, папа с мамой, даже сласти,
Стол и кровать… Ах, не сотри
Такое детское, простое,
Такое взрослое, хоть плач.
Ты! Не мешай – пусто, злое –
Гонять мой детский старый мяч.
ВСЕГДА ТАК
(стихотворение в прозе)
Миска с водой, неосторожно оставленная на краю стола, и малыш, подпрыгивая, принимает пугающий его холодный душ.
Малыш подкрадывается к собачке в забавном комбинезоне, подкрадывается осторожно, расставив руки, и тут она, резко развернувшись, начинает лаять… Малыш с криками Ой-ёй-ёй бежит прятаться за большую урну.
Малыш вытряхивает из пакета хлебные куски, и воздух реет от трепета голубиных крыл… Гуля едят! Ликует малыш.
У реки девочка с мамой кормят уток… -Мы в следующий раз купим хлеб, малыш, — говорит отец. Женщина, улыбаясь, протягивает кусок, и, отломив, размахнувшись, малыш сбивает с наклонившегося отца очки.
Тот, близорукий, несёт его на руках домой, благо знает дорогу наизусть. Расплывается мир.
Мир собирается, медленно лепится из кусочков, превращается в панно, цвета вспыхивают, тускнеют с годами цветы, закрываются окна.
Что-то приходит, что-то уходит.
Всегда так.
