Шерсть тёплая, и нежен шёлк.
А под влияньем обстоятельств
Не человек, а ярый волк.
Сильнее нету их сиятельств.
Закутайся, коль шерсть тепла,
И воздух шёлково мерцает.
Смерть не пришла. Но жизнь прошла.
Бывает. Иногда бывает.
* * *
От грохота с женой проснулись.
А что упало? муж искал,
Иль из кошмара вдруг просунулись
Шипы в явь, что не ожидал?
Свалились полки, показалось
Спросонья… Нет, на месте, здесь.
Проснулись. Утро разливалось
Роскошно — май роскошен весь.
* * *
-Пока, самокат, — сказал
Малыш, помахав рукой.
Отец у помойки поставил
Заезженный, верный такой.
Колесо отлетело,
Больше не починить.
Подрос — и на двухколёсном
Будет малыш рулить.
* * *
Три кошмара за ночь — многовато,
Иль совсем не правильно живёшь?
Плотно утрамбованная вата
Снов, до утра мнится не дойдёшь.
Вскакивал, и темнота томила,
И слетал в очередной кошмар.
Плохо было, невозможно было.
…смерть, пересекавшая бульвар…
Убегал, и вот — настало утро.
Жив, гудит противно голова.
Ощущенье мучает абсурда,
И помочь возмогут ли слова?
К 120-ЛЕТИЮ ФОЛКНЕРА
(стихотворение в прозе)
Льющаяся плазма сознанья; завихряющийся водоворотами поток; остывающий пепел юношеских воспоминаний — а других не будет: Квентин, бродящий по городу, прогулявший университет, чётко решившийся познать бездну самоубийства… Больше, чем литература: развёрнутая панорама работающего сознания, данная изнутри.
Фолкнер выдуманно-конкретного мира: Тихо течёт река по долине, работа на земле, торговля в лавках, мулы, лошади, упорство проповедников, реки виски…
Отзвуки гражданской войны: пусть «Нагорная победа» отсылает к Нагорной проповеди: всё равно победа невозможна.
Жимолость, густо разросшаяся у оград: столь же густо заткана действительность любого фолкнеровского текста.
Чуть позже 60 он отстроил «Особняк», завершив трилогию, столь же глубокую, сколь и разнообразную.
Анализ социума, современного ему, дан с хирургической точностью и раблезианским размахом.
Ассоциативные ряды внутри всякого повествования Фолкнера, никак не ассоциируются в деревенским парнем, лишний раз подтверждая классическое: Дух дышит, где хочет.
СИМОН БОЛИВАР
Симон Родригес говорил мальчишке
О равенстве, свободе, о борьбе.
В Париже юноша читает книжки,
И верит рьяно собственной судьбе.
Вот в Штатах Боливар, и постепенно
План зреет, как свободу обрести.
Испанская корона несомненно
Должна развитью наций дать пути.
В масонстве — свет шотландского устава
Даёт достойной жизни образец.
И Боливара постигает слава —
Логично, справедливо наконец.
Почти пятьсот боёв — во всех победа,
Мир новый, в нём ошибок масса, но
Есть в нём оттенки золотого света,
И будущее быть обречено.
А Боливар, отказ от благ свершивши,
Глядит в окно, на снег высоких гор.
И с тем в себя глядит, так бурно живший,
Меж нас живущий духом до сих пор.
* * *
Обвалы внутренние — нежели
Того, что произвёл Самсон —
В душе страшней бывают… Нежные
Шелка дарует небосклон —
Они не помогают против
Обвалов, диких и слепых.
Жизнь сочинить совсем не просто —
Не то, что, коль умеешь, стих.
* * *
Вот плоть просвечивает солнце,
И мнится розовою плоть —
Ребёнок так легко смеётся,
Как будто помнит: есть Господь.
* * *
Читающий про Боливара
Мальчишка, грезящий геройством.
Седой, идущий вдоль бульвара
Поэт задавлен беспокойством
Всегдашним… Вспомнит про героя:
Его бои, его победы —
Как будто имя золотое,
И в нём играют сгустки света.
Кому судьба даётся ярко,
Кому банально, очень тускло.
Поэт пройдёт под старой аркой —
Жить, понял, не его искусство.
* * *
Антрацитово мерцает тьма,
Будто свет собою отрицает.
Чёрный свет насколько испугает
Жизнью изведённого весьма
Человека?.. Резкий чёрный свет
Окнами и фонарями в минус
Низведён отчасти. Но сюжет
Дня, что очевидно ныне, минул.
Антрацитовая чернота
На сегодня чёткая реальность.
Дальше сон, какого красота
Никогда не тянет на банальность.
* * *
Сад, огород, домашнее хозяйство…
Татьяна, тётя, двадцать лет назад
Ушла, покинув свой житейский сад,
Узнала запредельные пространства.
Татьяна! сколько детства я провёл
У вас в Калуге подсчитать едва ли,
Нет единиц таких, когда глагол
Любви и время превратит в детали.
Двоюродные братья — сыновья
Твои… Порой общаемся, Татьяна.
Хоть я потерян в недрах бытия,
Раз мне литературная поляна
Близка, на ней и жизнь моя прошла.
Ты в сорок первом рождена, болела
Изрядно, и любую боль терпела,
Как ни была сквозная тяжела.
Ты с юмором воспринимала жизнь.
Как в тех пространствах, где живёшь, Татьяна
Теперь? там свет, я верю, нету лжи,
Нет горечи, ни одного изъяна…
* * *
Гена раньше умер. Таня с ним
Встретилась — мне хочется так думать:
Дядя с тётей, и неугасим
Факел детства, возрасту не дунуть,
Так, чтоб он погас… А в детстве я
Лето проводил у них на даче.
Братья были лучшие друзья,
Лето длилось, и никак иначе
Не могло быть… Дача, цветники,
Огород и пышен, и роскошен.
Гена первым умер. Знак тоски,
Как иероглиф изощрённо-сложен.
Таня на год больше прожила,
Без него не представляла жизни.
Двадцать лет прошло. Его дела —
Времени — едва ли будут лживы,
Но — такие только, как даны.
Прошлое на будущее отблеск
Кинет, жалко, бликами вины
Перед теми, кто был дорог очень.
* * *
Поэзия, как невидимка
Сегодня: есть, и вместе нет.
Не выдержала поединка
С реальностью — больной, как бред.
О, сгинуть в никуда не может,
Ей и в подполье хорошо:
Бессмертны импульсы и мощность
Её, пусть час худой пришёл.
* * *
Ребёнок плакал в темноте —
Он плакал — белый, нежный ангел,
Как будто подошёл к черте,
За нею — страх, ребёнок плакал.
Как успокоить? Длится ночь,
И успокаивают папа
И мама… Ангелу помочь
Возможно ль, называя лапа?
* * *
Клоун, сколь развеселишь?
Не до смеха самому —
Грустный клоун, любит тишь,
Но — опять шутить ему.
Потешающий людей
Долею доволен? Иль
Предпочтёт судьбе своей
Вовсе не такую быль?
Пьёт в гостинице опять,
Завертел гастрольный тур.
Будущего не узнать
В вечном настоящем, тут.
Грустно клоуну весьма,
На лице улыбка вновь —
Не свела б она с ума,
Влитая отравой в кровь.
КЛОУНЫ
(стихотворение в прозе)
Грустная пластика Енгибарова, поэзия пантомимы, перерастающая клоунаду…
Иной номер — будто сгущённое до нескольких минут повествование о жизни; плавно порхают руки, тело, настроенное виртуозно, воплощает то, что не воплотить иначе; и если улыбка — то грустная…
Клоун вообще — грустная жизненная роль: через смех, или улыбку вести к осознанию жизни, когда не к осмыслению оной.
Как Олег Попов ловил солнечный зайчик! Детское-взрослое перемешано, и снова грусть — но высокая! — облучает зрителей, причём лучи её — янтарного отлива…
Многое собрано под сводом клоунады, многое, и грубый зрительский смех здесь — самое примитивное из того, что возможно.
А МАЙ СИЯЛ
(стихотворение в прозе)
Возле газетного киоска, не далеко от светофора, старуха, опираясь на костыль, раздаёт газеты — из тех, что, как правило, не прочитанными, летят в урны…
-Возьмите газету! — обращается к проходящему мимо неё бородачу.
Он качает головой, и останавливается, ожидая зелёного света.
Она тащится за ним, подходит ближе.
-Ну возьмите газету! Хорошая.
-Спасибо! Я не хочу.
-Она шипит что-то, постукивая костылём.
-Откуда вы знаете, что вы хотите? Это просто кажимость — вам мерещится, будто нечто вам необходимо, насущно, а оно — мираж, фикция. А то, мимо чего пройдёте — и было необходимо вам. Возьмите газету. Или и дальше всё будет получаться не так.
Он, в каком-то паническом ужасе уже, ждёт зелёного, не зная, как отвязаться, он…
…обычно всё — никогда ничего необычного не случается.
Просто бабка нудно дышала в спину, что-то бормоча.
Просто загорелся зелёный, и пошёл бородач, катая в голове шарики мысли — почему всё всегда складывается не так, как нужно.
А май сиял.
* * *
Лёгкое дыханье мая,
Шелковистое весьма.
А за этой — жизнь другая
Неизвестного письма.
Согласованность движенья —
Май, играющий дождём,
Или солнцем…
Воскресенье.
Все к чему-нибудь придём.
Строчки, точки на бумаги,
Капли крохотных стихов.
В ком найдёшь пуды отваги
Отказаться от грехов.
* * *
Заходишь слишком далеко —
И кара рухнет на тебя.
И вот познанья молоко
Скисает, грешного губя.
Но… почему же мы грешны?
Природой вложенное в нас
Темно, и где тут знак вины
Людской?
И, вопрошая в час
Любой, ответ не обретёшь.
Заходишь слишком далеко,
Когда сего ответа ждёшь,
А ждать впустую не легко.
* * *
Как в паз другого месяц входит,
Коль завершается один.
Мы выкипали в яром холоде,
А вот апрель наш господин.
Сколь первая листва умильна,
Столь к лету будет близок май.
А лето светом так обильно,
Что только знай воспринимай.
До златотканных дней осенних
Шаг, вместе целая стезя.
У всех работа из отменных —
Иначе месяцам нельзя.
* * *
Каледония — страна
Милая донельзя.
Власть в такой всегда одна —
Родственная бездне.
Вечно алчущая власть —
Заглотнёт, что хочет.
И священства чёрный пласт:
Деньги любит очень.
Где страна? она внутри
Каждого покорного —
Говорят ему: Замри!
Цвета заяц чёрного!
Замирает, увидав
Чёрного, как уголь
Зайца, разменявши дар
Бытия на угол
Тёмный, серый, и т. п.
Хорошо ль в стране тебе
Оной рваться к свету?
Чудно! хуже нету…
ПРОВИНЦИАЛЬНЫЙ КОЛОРИТ
(стихотворение в прозе)
Узкий перешеек асфальта между церковью — старой, красной, двухъярусной — и несколькими домами — тоже старыми, с осыпающейся штукатуркой, маленькими палисадниками, низкими заборами…
Скамейки, вросшие в землю во дворах; колонка на углу, сток под которой обомшел, а вода — роскошно-холодная, от какой ломит дёсны…
Вот этот дом.
Ага.
Нижний этаж каменный, второй — деревянный; лестница внутри — широкая, с поскрипывающими ступенями, крашенная красным; квартира, в которой жили…
Ну да, старики…
Или персонаж так и не сочинённого тобою в детстве романа — Санагов?
Он врач, и сосед-старик обращался к нему: старуха, мол, умерла.
Он заходил, делал необходимые манипуляции…
Но ты не знал какие и замирал, останавливался, не представляя, о чём писать дальше.
О маленькой булочной, чьи стёкла были расписана калачами, баранками, хлебами?
О вытертом ковре — с итальянкой собиравшей виноград — висевшем на одной из стен; о мраморной пепельнице, набитой окурками, ибо баба Галя курила много; об огромном фикусе, под чьими листьями, казалось, мог бы спрятаться ребёнок…
Но все дети, что могли бы спрятаться под ними — как и во дворе под огромными лопухами — выросли, а старики давно мертвы.
И дом, и переулок, и церковь созидают такой провинциальный колорит, от которого веет чем-то щемящим, родным, полузабытым — как детские воспоминания: древние, будто доисторический период.
УЛЫБЧИВОЕ СОЛНЦЕ МАЯ
(стихотворение в прозе)
Спускалась по лестнице, проходя мимо гранёных колонн; ждал её перед вузом на солнцепёке — в оном, в библиотеке проработал 30 с гаком лет, а она, спускавшаяся, работала и теперь.
Оба — поздние родители, обменивались порой детскими вещами, и он, проводивший большую часть жизни с малышом, принёс ей сейчас… что-то жена сложила в пакет, в общем.
Солнце мая текло жидким янтарём.
-Привет.
-Привет. Спасибо.
Она взяла пакет.
-Не знаю, что там, разберёшься.
-Ага. Надя звонила.
Его жена.
-Покурим? — предложил.
Она курила когда-то, но сейчас отказалась, отошли к мощному дубу, он закурил.
-Как у тебя?
-Гоняем в малышом и Машей по четыре часа в день. По всем площадкам, до ВДНХ включительно.
-А Маша?
-Наша подружка из соседнего дома, девятилетняя. Подружились очень. Представляешь, набираю её номер, малышок говорит: Маша, выходи, потому что я один с папой строю шалаш.
Улыбаются. Солнце улыбается им.
-У тебя как?
-Второй класс. Детсад рядом с этим — цветочки. Требовал смартфон, видишь ли — старый мобильный его не устраивает. Я говорю: у тебя раритет с откидной крышкой! ни в какую, не буду ходить с этим старьём.
Они говорят около получаса, он вспоминает одноклассника, с которым у неё был мимолётный роман, одноклассника, теперь спившегося почти — и раз, когда хлестал пиво на любимой скамейке, имитирующей автобусную остановку — махал им, бегущим втроём — детки на самокатах, он — бегом, за ними.
Прощаются потом.
Расходятся.
В голове его мелькает лентой: начало девяностых, она устроилась на работу сюда, провинциалка, жившая в общежитие; обустраивалась в Москве, получила высшее образование, с жильём повезло: общежитие расселяли, дали квартиру… Позднее замужество, поздний ребёнок.
Его малыш в саду, и завтра 9 мая — с утра, наверно, пойдут на ВДНХ.
БРЕМЯ МАЯКОВСКОГО
(стихотворение в прозе)
Вся поэзия девятнадцатого века, сделанная с одними и теми же рифмами, давая шедевры, вместе с тем истрепала правильную рифму, превратив её в негодное техническое средство, и если бы Маяковский не начал своих грандиозных экспериментов, сейчас бы было, вероятно, сплошное торжество верлибра.
Не в этом дело! и в этом тоже…
Будто стих взорвался изнутри, переливаясь разноцветно новыми смыслами — потекли своеобразные лестницы — то короче, то длиннее; и новые, неслыханные доселе рифмы засверкали, скрепляя узлы ступеней.
Какого цвета стихи Маяковского?
Они красно-оранжево-золотые.
Речь размашиста — как шаг обладателя этой речи, рвущего цветы там, где их ещё никто не рвал.
Техника, её рост, бегущие авто, газ, вспыхивающий в фонарях, адище города с его разнообразием, крик мальчишек — разносчиков газет: Война! Война!
И… «Снег, как вата, мальчик шёл по вате…»
Нежно, жутко, страшно — трагедия одинокого ребёнка.
Витамины смерти пропитали стихи и душу поэта.
Не пора ли точку пули ставить в конце?
Но ещё надо выкрикнуть Есенину — что нельзя так, нельзя.
Но ещё — поэма «Во весь голос» не поднята флагом.
Но ещё вечность не раскрыла свои каналы трибуну-поэту и поэту трибуны.
Ещё, ещё, ещё…
Бессмертие тоже поди тяжкий крест, как жизнь.
ОН ГОВОРИЛ РЕДАКТОРУ…
(стихотворение в прозе)
Он говорил редактору и издателю:
-Вы знаете, со мной в сорок семь лет произошла внутренняя катастрофа: я перестал понимать для чего существует художественная литература: жизни она не меняет, породу людей не улучшает. И стал жить воспоминаниями, хотя писать не смог бросить — я чувствовал слова на молекулярном уровне, все их оттенки, переливы, сочетаемость-не сочетаемость. У меня было сильно развито цветовое восприятие многих произведений — оно исчезло, хотя память о нём осталась.
В первый раз разговорились, хотя печатал его — поэта и прозаика — довольно много, и вот — сидят в редакции журнала, курят; редактор начинает спрашивать про окрас произведений, он отвечает, усмехаясь, редактор рассказывает о своих.
А поэт вдруг вспоминает — много лет назад другой редактор говорил ему о необходимости развивать способности эссеиста, что казалось тогда ирреальным, и даже страшным, и теперь, окидывая внутренним оком весьма внушительный пласт прозы, созданный за годы, думает: страшно одномоментно, а когда долгое усилие — ничего…
И продолжает разговор с тем, кто печатает ныне…
* * *
Великий путешественник по смыслам
И чёрных дыр и пышного зерна
Идей, что обеспечивают числам
Реальности реальность — но она
Зависима от массы схем и формул.
Так, Хокинг время изучал, как вещь,
Дающую не зримую платформу
Всему, пускай на свете много вер.
Сколь космос постигается сознаньем?
Жизнь где-то есть — для нашей образец,
Но мы его не ведаем — касаньем
Сознанья, ощущением сердец.
Чернеют дыры суммою пульсаций,
Отсеки ада силою полны.
Разброс весьма велик ассоциаций,
В них путаться — что каталог вины
Людской составить. Мысли Бога Хокинг
Считал познать возможно. Иль шутил?
Ты, стих слагающий, однако хочешь
Дерзнуть — пусть на пределе слабых сил.
* * *
Чары ночи, чары дня…
Между ними, бременя
Матерьяльностью своею
Жизнь, порой сама темнее
Ночи, втиснута… Живи
Тонким естеством любви,
Чары ночи постигая,
День любой воспринимая
Чудом…
* * *
Я наблюдаю рост ребёнка,
Как сада рост, иль рост звезды.
Растянется не быстро плёнка
Прекрасной детскости, и ты,
Малыш, подростком станешь мерно,
И юношей потом, а я
Знать будешь ты каким наверно
Не в силах в недрах бытия.
И наблюдаю, наблюдаю,
Через «теперь» взирая в дали.
В НЕДРАХ БЫТИЯ
В недрах бытия ползут
Змеи алчности и злобы.
Гномы страха тут мелькнут и тут,
Властью обладая — о! ещё бы!
Красочна реклама. Тороват
Мир торговли, столь превозносимой.
Станет некто, будто Крез, богат,
Информацией торгуя мнимой.
Смерть мелькает в шляпе и плаще.
Незнакомец предлагает сделку.
Белою звездой в твоём борще
Дадена сметана.
Можно ль сверху
На реальность поглядеть, когда
В недра бытия любой отправлен?
Кольцами растущие года,
Результат их роста слабо явлен,
Ибо цель сокрыта навсегда.
РАЗНЫЕ ВОСПРИЯТИЯ
(стихотворение в прозе)
В детском саду идут малыши, размахивая флажками современной России, изображая бессмертный полк, не понимая, что это значит.
Жена показывает мужу на смартфоне.
-Вот наш, хорошо виден.
Муж морщится.
-Не выношу этого. Нет ничего пошлее георгиевских ленточек, надписи «Спасибо деду за победу», полков этих…
-Почему? — удивляется жена.
-Потому, что боль и скорбь великой войны сведена к пошлейшей мишуре и внешнему мельканию, к забвению, в сущности.
Жена не понимает — о чём он…
Разные пороги чувствительности, пределы восприятия.
Он тщится представить деда, погибшего в первые дни войны офицера пограничника, чья совместная с бабушкой фотография стоит на буфете… Тщится, и не получается ничего.
ЗАВТРА УВИДЯТЬСЯ ОПЯТЬ
(стихотворение в прозе)
Спиливали ветки тополей во дворе, навалили грудой, не вывезли, и малыши начали играть — сначала строили шалаш, путаясь в ветвях, веселясь, подтаскивая их к толстому стволу тополя, громоздя.
Потом — обнаружив, что ветки пружинят, если прыгать на них — решили соорудить батут.
Аккуратный квадрат был выложен из толстых, самых толстых частей спиленного древа, а внутрь наваливали пушистые ветви поменьше, и даже не наваливали, а организовывали пространство.
И — стали прыгать.
Из двое было — малышей: Андрюша и Маша: вот они подлетают, правда чуть-чуть, прыгают, веселятся…
Вот я им говорю, что пора домой, они расстраиваются, но немного — завтра увидятся опять…
* * *
Ибо вектор Гектора — погибнуть,
А Ахилла альфа победить.
Скорбно, друга вспомнивши, воскликнуть,
Что труднее станет дальше жить.
Проявленье совести — однажды:
Отдаёт Приаму хоронить
Тело, был измучен жуткой жаждой
Мщения — она играла с ним.
У костра судачат: Снова в деле,
Стало быть, Ахилл. — Теперь хана
Трои обитателям.
Поели,
Чем заняться? выпить что ль вина?
Менелай погиб, иль выжил? Даже
Одиссей не вспомнит, возвратясь
На Итаку, милые пейзажи
Увидав, вновь ощущая связь
С домом… никогда не прерывалась.
Только это в будущем, пока
Жив Ахилл, хотя, как будто сжалась
Жизнь без друга. Мучает тоска.
* * *
Зуд времени — заложник я его,
Гоню к событью некоему, или
Хочу затормозить, но торжество
Оно одно справляет в нашей были.
У Фолкнера похоже Квентин из
Романа «Шум и ярость» был измучен
Субстанцией его, какая жизнь
Зальёт… И неизвестно: тьма паучья,
Иль свет в дальнейшем… Может, видел бой
Я Ахиллеса с Гектором когда-то.
Был минералом. Сколь самим собой
Сегодня стал?
Лицо моё помято,
Я пожилой, и прошлого пуды
Изрядно давят. Будущее скрыто.
Знак счастья лучше, чем укол беды,
Но беды на земле извечно сыты.
ВАЖНОЕ ДЕЛО
(стихотворение в прозе)
Благостно улыбаясь, стукая палкой, поднималась к лифту, у которого стояли, ожидая, отец и малыш, и отец держал двухколёсный самокат…
-Составлю вам компанию? — спросила.
Отец кивнул.
…когда заходили в подъезд, слышал, как говорила с не молодым дядькой: о возрасте, празднике — смутно знакомая дама…а с какого этажа?
-Восьмой нажмёте? — попросила, когда он нажал свой, шестой.
Нажал.
-Привет, — сказала малышу, всё также улыбаясь.
-Пивет, — отвечал, потупясь.
-А какой сегодня праздник знаешь?
Малыш молчал, глядя в пол.
-Забыл, да?
-Я салас соил, — малыш говорил пока не чётко, но она поняла:
-Шалаш строил? Какое важное у тебя дело было!
Лифт остановился на шестом.
Они вышли.
Отец так и не мог вспомнить, кто же она такая — старая эта женщина.
* * *
Мало дома хлама всевозможного!
Безделушек, старых книг, журналов.
А видать они ценней опалов,
Ежели их выбросить так сложно мне.
У ПАВИЛЬОНА
(стихотворение в прозе)
У шахматного клуба — павильон необычной формы, из светлого дерева, с чуть затемнёнными стёклами — по пандусу катается на самокате малыш.
Отец стоит, облокотившись на перила.
Малыш лихо въезжает вверх, делает вираж, победно летит вниз, издавая победные клики..
Женщина в фирменной куртке, вышедшая покурить, глядит на него, улыбаясь, говорит, выпуская дым:
-Как здорово у тебя получается!
-Лихач, — соглашается отец.
Малыш начинает закручивать виражи сложнее и сложнее, и тётка восторженно хлопает ему.
Отец улыбается:
-На публику работает.
-Активный?
-Гипер. У него рекорд был — на самокате, без перерыва, только на светофорах останавливаясь, летел от ВДНХ до Алексеевксой. А я за ним — бегом.
-Знаете, знакомо. У меня младший внук такой же…
Малыш закручивает вираж, съезжая. Потом подкатывает к отцу, глядит на тётю.
-Ну, малыш, пойдём на площадку?
-Дя!
Тётка кивает им дружелюбно, бросает окурок в урну, и идёт к дверям клуба, а отец с малышом — в противоположную сторону по дорожке, и малыш едет неожиданно медленно, будто сознавая, что не стоит загонять пожилого отца.
БУТЫЛКА ИЗ-ПОД ПИВА
(стихотворение в прозе)
Не поступила в продажу газета, обошёл пять киосков, где, бывало, покупал, и — нигде…
А узнать напечатана статья, или нет — хотелось, ох, как хотелось…
…странный, социофоб, с фантазиями, сотрудничает с многими изданиями, даже не представляя тех, кто там работает.
Ехал в редакцию, и путь казался долгим-долгим, мучительным; ничего, всё бормотал себе, и это пройдёт.
По центру Москвы приятно гулять, но бежать, да ещё и не зная толком — будет ли результат?
Дома громоздились — и всё банки, фирмы, снова банки; а редакция помещалась на первом этаже старого, ветхого…
Зашёл, спросил номер, отдал мелочь…
И едва дотерпел до первой скамейки, чтобы развернуть, найти…
Укол радости вибрировал в сознанье — ещё и тогда, когда ехал в метро назад, и под ноги всё время скатывалась бутылка, глянул вниз — из-под пива.
…страж был красноморд, раж, толст; он хватал за рукав, и твердил грубо: Это ты оставил, ты пил, а ну со мной в участок.
В участке.
Решётка обезьянника с пьяной мордой, и деревянноликие, оловянноглазые персонажи вокруг; и зря говорит, что вообще не пьёт пива, и документов с собой не взял, и вот же газета, статьи, и вообще я литератор.
-Кто? — загоготал, колыхаясь трёхъярусным животом некто в мундире…
-Кто? — завизжали другие, захрюкали, стали прыгать, мотать хвостами, и рожки обозначились отчётливо на многих головах…
Надо ж, какую бредовую вязь ассоциаций может вызвать бутылка из-под пива, тыкающаяся в ногу — думал, возвращаясь домой, проходя знакомыми милыми двориками.
МАЛЫШ И МАША
Малыш и Маша. Девять лет,
Ему — четыре с половиной.
Они сдружились — лучше нет,
Прогулка будет очень длинной.
С отцом гуляют малыша
По сумме — много их — площадок.
И у отца растёт душа,
Как будто взрослый мир так шаток.
Качели, горки, лабиринт,
И горки-трубы с теремами.
И счастья пышен детский Рим,
Какого не представят сами.
Сдружились прошлою зимой,
Сейчас пространный май сияет.
И синева над головой
Листве зелёной отвечает.
-Смотрите! — Маша закричит,
Взлетев по лесенке высокой.
Малыш за Машею спешит —
Весёлый и не одинокий.
Они гуляют. Долгий день
Слоится многими лучами,
Как будто нету взрослых дел
С огнём и суетой, с грехами.
* * *
Разговор с соседкой во дворе
О проблемах малышей: простуды.
Сочиненье о дневной поре
Сказочки — с надеждою на чудо.
Дрёма днём, затягивает сласть.
Малыша забрать из сада, после
С ним гулять, небесный синий пласт
Замечая, мигов счастья возле.
А потом провал в проран, тоска,
Что в душе не так? День разнолико
Выглядит: от лёгкого стиха,
До ассоциаций, данных дико.
ГЛАЗ РАЯ
Глаз рая, следящий за всеми —
Подходят ему или нет?
В запутанной жизни-системе
Любой представляешь сюжет.
Глаз рая волшебно мерцает —
Но как под мерцанье попасть,
Когда мир окрест увлекает —
Его золотистая власть?
Колонны соблазнов, гирлянды.
Не души теперь, а нули.
Представь, что едва ль вероятно —
Цветенье духовной земли,
Духовного неба, скорее.
Реальности каверзы злы.
Товары, соблазны, идеи,
И бульканье смрадной смолы.
* * *
Кошмарный май: жара на солнце,
В тени прохладно, и контраст
Как будто над тобой смеётся,
Раз лет изрядный тащишь пласт.
А впрочем, пессимизм всего лишь,
Для оптимизма нет причин.
И любоваться приневолишь
Себя той сменою картин,
Что несомненно драгоценна,
И драгоценна несомненно.
* * *
Действительность противоречит
Всей суммой банков, денег, зла
Высотам драгоценной речи —
Поэзии. Она светла,
Но темнота нам стала нормой,
И хлебом, и судеб платформой.
БАНАЛЬНОЕ БРАТАНИЕ
(стихотворение в прозе)
На даче гоняли мяч, играли в ножички: очертив на земле круг, кидали в него ножик и отсекали территорию — по очереди; бродили между дач, по лабиринту городка, казавшегося огромным, играли в города, и названия далёких, таинственных срывались с уст, как экзотические бабочки.
Один жил в близлежащем городе, другого привозили из иного, более дальнего, и однажды ближе к осени им стало так жалко расставаться, что тщательно вымыв нож, какой кидали в землю, сделали маленькие надрезы на руках, и приложили друг к другу: побратались…
…они встретились через много-много лет: один был лыс, с остатками седых волос, тощ, угрюм, другой — пузат, мучила одышка.
Тем не менее, сели выпивать, и меж банальных повествований о жизни — скука служб, безденежье, проблемы с детьми, надоевшие жёны: как под копирку, припомнили то детское братание, и захохотали…
* * *
Пришли черепашки
И сняли рубашки.
Пришли тараканы —
Побили стаканы.
Пришли пауки —
Сочинили стихи.
За ними сверчки
Сочинили стишки —
Чьи лучше? скажите.
А лучше спляшите,
Чтоб стало понятно,
Легко и приятно.
* * *
Тяготящая плоть отрицает
И возможность полёта, и свет,
Ибо только утробу считает
Госпожой, так прискорбен сюжет.
Город плавится майской жарою,
Изливаются соки небес.
И трамваи проносятся… Скрою,
Что мелькнул в переулочке бес.
Жабье брюхо любых вожделений
Заменяет Голгофу теперь.
Вместо лестницы в тыщу ступеней —
Суеты вечно алчущий зверь.
Тяготящая плоть отрицает
Всё хорошее — нечто внутри
Рвётся к правде небес, ибо знает:
Кратковременны календари.
* * *
Фиолетовые тюльпаны —
Для небесного света бокалы.
Фиолетовые поляны
Берегов коснутся боками —
Берегов небесных, далёких —
Как огонь от крупитчатой соли.
А стихи — дело одиноких:
Сгустки скорби в пределах юдоли.
* * *
Намешано во мне всего —
Добра обрывки, злобы, веры,
Отчаянья кривые ветки,
Надежд злачённых торжество.
Но жив, однако, ничего.
* * *
Антей побеждает Геракла,
И подвиги отменив,
За дальними будет горами,
Творить наглый собственный миф.
Кругом самозванцы сегодня,
Ещё — имитаторов тьма.
Соль сути одна превосходна,
Когда б не сводила с ума.
* * *
Я наслаждаюсь одиночеством,
От оного страдаю я.
У каждого своё — что хочется —
Считать алмазом бытия.
…Христос, идущий на Голгофу,
Поэт, слагающий стихи —
Гордыня, давши катастрофу,
Плодит прогорклые грехи.
Христа путём пройти едва ли
Кому-то из других людей.
Но каждый ноту вертикали
Услышь скорей в судьбе своей!
Я одиночество глотаю
Лекарством — от сует целит.
Фантазии предпочитаю,
А не действительности вид.
БЛАЖЕНСТВО ДВУХДНЕВНОГО ОТДЫХА
(стихотворение в прозе)
-Это превратилось в тяжёлый физический труд, — говорит муж: отчасти всерьёз, отчасти шутя, — гулять с ними. Уже не рад, что Маше рассказал про наши походы по другим площадкам. Вчера добежали до сквера — и вниз, вниз, к моделям планет, солнечной системы, и на них они резвится стали…
-А там можно? — прерывает вопросом жена.
-Да для того они и сделаны…
Медью отливающие шары на подставках, в центре на постаменте солнце, и удобнее всего забираться на Сатурн, а потом съезжать с него — по кольцам.
-Затем на бульвар — я же бегу за ними, ноги уже перманентно болят, про остеоходроз не говорю…
Пожилые родители.
Муж рассказывает ещё про то, как Маша, девочка с которой сильно сдружился их малыш, набрав с собою еды, долго рассказывала об этом, а возле шаров звёздных сфер уселись есть…
-А руки… Я глянул — грязнющие! Еле оттёр последними влажными салфетками…
Жена собирается в офис.
Муж садится к компьютеру.
Малыш в саду.
Завтра с мамой уедет на дачу — на выходные, и отец, замирающий над малышом от умиления и суммы других, сложно переплетённых ощущений, думает о блаженстве двухдневного одиночества.
* * *
Что откроется в тайне
Ночи? лишь волокно.
Волоконце случайно —
Станет ясно одно.
Ну а ночь — соплетенье
Массы разных, витых.
И кошмара растенье
Прорастёт в бедный стих.
Утро срубит кошмары —
В мае свет столь высок,
Что ему нету пары
Для сравненья, дружок.
* * *
Пиццерии, кафе, трактиры,
На рынках горы снеди: мир
Еды, как важной части мира.
Вам со слезой иль твёрдый сыр?
Пуды еды… Сияют яства:
Ну, съешь скорей ещё кусок!
Еда обильна и прекрасна.
Ешь, забывая всё, дружок.
Физиология царица,
Ну а хотелось бы — душа.
Жизнь без еды не состоится,
Валю, рожки сварив, в дуршлаг.
* * *
Комната пропитана страданьем,
Хоть её уют весьма высок.
Человечек, живший созиданьем
С рифмой длинно вытянутых строк
Обитал здесь некогда… Былое
Помнят лишь предметы, или пыль.
То, что есть паренье золотое,
Им не объяснить, погаснет пыл.
Человечек более не пишет.
Комната возможно посветлей
Стала… Ну а чем реальность дышит —
Я, увы, не вижу из своей.
ЖЕМЧУЖИНЫ
1
Жемчужины дворцов и парков,
Жемчужинки обычных дней.
О, парк идёт на много акров
Судьбы моей.
Порвалась нитка ожерелья,
И жемчуг на пол полетит.
Эстет на рауте (умел я
Когда-то говорить навзрыд)
Болтает под полёт жемчужин —
Ведь не Валькирий тут полёт.
И только смерти вечно дружен
Меж нами вечный хоровод.
2
Искры жемчугов метели
Замелькали, полетели.
Корень где же твой, метель?
Нет его, сокрыта цель…
3
Бутылку взяв, на даче брата ждал,
Болтал о том, о сём с его подругой.
За хлебом тот ушёл. Куда пропал?
На пруд забрёл, пил пиво, на упругой
Траве сидел… Мы в доме с братом пьём,
Не спешно, водку, говоря о прошлом.
Жемчужины сколь подчеркнут глагол
Прошедшего?
Мир детства столь роскошен…
4
Жемчужинка к другой —
И жизнь прошла, друг мой.
5
Сероватого отлива, или чёрные,
Редкие… За ними глубоко
Надо погружаться, мысли вздорные
О «погибну» гнать, и — далеко.
Недра вод расходятся красиво,
Раковины вскроют на земле,
Добытое выбирая диво.
Воды часто листьев зеленей.
КОШМАРЫ УНЯЛИСЬ
(стихотворение в прозе)
Кошмары полезли изо всех щелей — давно не оставался один: мама, жена, малыш — их поздний, драгоценный ребёнок…
Мама уехала к родственникам в Калугу; жена, поскольку майская погода цвела, как сад, неожиданно собралась на дачу, находившуюся под Калугой: связь с родным городом была сильной…
И вот во второй половине пятницы он, проводив жену с малышком, вернулся в пустую квартиру и сказал: Привет квартира.
С одной стороны ему, гонявшему по три-четыре часа с мальчишкой, читавшему ему, игравшему с ним, хотелось побыть в одиночестве, с другой стороны — успел от него отвыкнуть.
Странная штука — одиночество: необходимо, как бальзам, а в больших количествах ядовито…
Он бродил по квартире, как по не знакомому лабиринту вещей, брал иногда то безделушку, то книгу, что-то вспоминал, то улыбаясь, то морщась…
Кошмары попрятались по своим щелям; он вымыл полы, сел к монитору, стал сочинять рассказ, потом поставил старую советскую комедию, завалился на диван, испытав на секунду блаженство — не надо никуда бежать, готовить еду, ничего не надо…
И при этом нечто томило — в серёдке сердца, где вечно было беспокойно; томило, будто тянуло, но когда пришла эсэмэска от жены: Доехали нормально — отпустило, прошло.
И советская комедия развернулась во всём смеховом отменном объёме.
СИЛОВОЕ ПОЛЕ ПРИМЕТ
(стихотворение в прозе)
В силовое поле примет попадал много раз: паучок в ванной никогда не был связан с ожидаемым сообщением, поэтому, когда праздно гулял, не понял — кинули в него что-то, или с крыши сорвалось, и…
Птица!
Вот гадюка, прямо на голову, просто слов нет…
Потом вспомнилось — к деньгам.
Усмехнулся внутренне: всю жизнь работавший, денег не видавший никогда, и не реагируя на чёрную кошку, перебежавшую дорогу (обычно делал шаг назад), пошёл домой — мыть голову.
* * *
Один сто лет не оставался —
И мама, и малыш с женой
В Калуге, и как будто сжался
Сам небосвод, весьма густой,
До точки «я», его персоны.
Кошмары изо всех щелей
Полезли: злые, не законны,
Ещё не спит, заснуть скорей!
Мальчишки не хватает, мамы.
И по квартире ходит он —
Заложник выдуманной драмы,
Избыть какую не резон.
* * *
В силовое поле примет
Попадал не раз, и не два.
Паучок — а послания нет,
О письме — пустые слова.
Но спрессован быть должен в них —
В тех словах — опыт силы людской
Поколений, и живших без книг
Долго-долго порой.
А не верь в приметы! мура!
Нет! Эффекта жди, коль попал
В силовое поле… Игра,
От какой, что от жизни, устал.
* * *
Овчар, пастух овец, чабан, мудрец,
Глупец… Но времени так много.
И, исполняя нормы долга,
Жизнь понимать стал наконец.
Овечья кротость не идёт
Бунтующему человеку.
Но овчару едва ли мёд —
Вопросы адовому веку
Задать, коль кротость — красота.
Пасутся овцы, кучерявы.
Яснеет жизни простота,
И все вопросы так лукавы.
* * *
Купель, крестильная вода…
Меняются ль её структуры?
Мы не узнаем никогда
Сего у дней архитектуры,
С обыденностью целый век
Имея дело… Воды блещут.
И тех мы не узнаем вех,
От коих небеса трепещут.
