Анжела
Поначалу ее хотели назвать Машей, но экзотика взяла свое.
Анжела была мулаткой.Обладательница черных, в разные стороны курчавившихся волос. Фигура Кармен – коренастая и крепкая. Широкий нос, пухлые губы – все это несомненно составляло заслугу отца, которого Анжела никогда не видела, даже не знала, как того звали. С русской стороны ей достались глаза: синие и холодные – от мамы; отчество Евгеньевна – от дедушки.
С самого детства она была независимой. Независимой была и мама Анжелы, Ирина Васильевна. Так, по крайней мере, считалось среди маминых родственников и друзей. Жили они всегда порознь, словно две сожительницы. Даже в самом юном Анжелином возрасте мама предпочитала ограничиваться лишь физической заботой о дочке. Накормила, постирала – гуляй себе, иди.
Встанет иногда маленькая Анжела рядом с мамой, и хочется ей обнять мамочку, приложить головку к плечикам ее и уснуть. А чувствует – нельзя ей. Мама холодная сидит, даже не смотрит. Какие тут объятия…
Анжела оказалась восприимчивой, к такому обращению, привыкла и отвечала тем же.
Учиться ей не хотелось. Способностей особых она в себе не замечала, и потому, посредственность свою принимала неизбежно. Особо о тройках Анжела не печалилась. Гораздо больше ее интересовали наряды, заколки и тени для век. К ним она относилась серьезно, подобно большому специалисту зная толк в женских хитростях и уловках. Страсть эта не лишала притом ее характер сильной, почти мужской воли. Общалась она исключительно в подобном ей женском кругу – среди тех, кто себя не знал и не ценил. Анжеле, как и ее подругам, все время не хватало идей и, главное, средств. Мама ее никогда не баловала, а значит, и взять деньги Анжеле было негде. Работать, несмотря на семнадцатилетний возраст, ей как-то не хотелось.
В больницу Анжела попала, украв. Мать будто ждала от нее чего-то подобного. Так Анжеле показалось, когда узнав о пропаже, к слову, довольно значительной, мама по справочнику оперативно вызвала психиатрическую перевозку. Больно было Анжеле внутри, но никому она это не показала.
У других девочек в отделении, постоянно страдавших чувством несвободы, Анжела вызывала ощущение беспечной курортницы, сделавшей остановку здесь, в палате, чтобы потом с легкостью и новыми силами продолжить путь.
Персонал любил ее. В полном безразличии к хаосу, их окружавшем, она была им равной. Медсестрам нравилось поговорить с Анжелой после отбоя. Наталья Андревна, которая, будучи замужем, только обзаведясь ребеночком, бегала за долговязым прыщавым охранником мужского корпуса, личностью безвестной и непримечательной. Наталье Андревне женская суть виделась в топкой лжи и страданиях. Анжела же могла часами слушать ее, зная, что за это Наталья Андревна угостит ее сигареткой и разрешит покурить, пока никто не видит.
Ее недолюбливала только Груша. Анжела казалась ей верхом эстетической красоты. Она ее стеснялась, в стеснении могла лишний раз вколоть снотворное.
В целом же Анжеле в отделении жилось неплохо.
— За что ты здесь? – спрашивали девочки.
— Я – трудный подросток. Так мама врачу сказала, — лениво отвечала Анжела, — Но меня выпишут через шесть месяцев, это точно, — в синих ее глазах начинали играть веселые искорки.
Ирина Александровна не обманула дочку. Через полгода Анжела вернулась домой, но с жестким условием: с этого момента она сама должна о себе заботиться. Слишком долго она пользовалась маминой добротой – целых семнадцать лет.
Анжеле срочно нужно было подыскать работу. И, поскольку любить себя Анжела не умела, то работой ее стало обслуживание группы кавказцев в Нагатино, на дискотеке «Парадиз». Кавказцы были не то чтобы очень богаты или обходительны, но, ничего, Анжеле хорошо удавалась ее новая жизнь. Разве что и другие девочки хотели зарабатывать. Но с этими Анжела либо умела договариваться, либо запугивала методами, которые придумывала ее ленивая, безразличная, искалеченная душа.
О маме она почти перестала вспоминать. Красивая модная одежда – предмет ее вожделений, веселые пьяные ночи, не до того ей было. Разве что иногда, проснувшись утром, Анжела пила чай, ела хлеб с колбасой – колбасу она очень любила. В кухне, залитой зимним светом, шли по телевизору утренние новости. Тогда Анжела вспоминала те же новости, только из детства, и маму – неприступную, чужую такую. Прикусывала кулак, чтобы не закричать от одиночества и страха.
И невдомек ей было, по ночам Ирина Васильевна плачет, надрываясь, ненавидя свою ошибку, свою юность и проклятое слово страсть. Страсть, которая, продлившись так недолго, все же исхитрилась над ней насмеяться.
И никуда-то теперь ее не уберешь, не сбежишь. Вечно будет она преследовать Ирину Васильевну коренастой фигурой, черными кудрявыми волосами.
Пропади они пропадом…
