– Это он тебя спас, – шепнул он Гавриле, когда восьминогое чудище отвернулось в сторону…– Если бы не он, амбец бы тебе бы пришел.
– А как он очутился рядом, когда я начал тонуть? – озадачился Гаврила. – Это ж надо так подгадать?!…
– А ничего странного здесь нет, – ответил Аэций. – Он как раз в это время играл под ванной в карты и верно услышал, как я закричал, когда уборщица вылила воду из ведра вместе с тобой.
– Ведро? – переспросил Гаврила. – Ничего не помню. Ты что хочешь сказать, что я каким-то образом очутился в ведре?
– Ну да! – воскликнул Аэций – Когда ты полз по стенке, уборщица и смахнула тебя туда щеткой. Эх, не вовремя ты показался ей на глаза. Это ж тебе не дом, а как-никак общественное учреждение. Тут, понимаешь, с персоналом шутки плохи.
– Вот оно что, – пробормотал Гаврила. – А я ничего и не помню. Видно крепко приложилась тетя ко мне щеткой.
– Вай, вай, – откликнулся доселе молчащий паук. – Как же мог такой удалец угодить в такой переплет? Хотя с тетей Клавой шутки и плохи, но ведь ей лет семьдесят, наверное, и видит она только заголовки на плакатах, да и то только при дневном свете. Значит планида у тебя такая, что я, не жалея ни сил, ни собственного здоровья вытащил тебя с того света и доставил на этот. Как сам видишь – живым и невредимым. Но это все ерунда по сравнению с правильным пищеварением. Самое обидное, что я, спасая тебя, утопил кинжал, который ты проиграл мне. Засосало его в сливное отверстие и теперь уже вовек не вытащишь его оттуда. Так что по большому счету не стоило мне бросаться тебе на помощь, раз из-за этого я претерпел такие убытки. Подумаешь – одним тараканом больше, одним меньше. Вот клопы, те другое дело. С ними можно и в картишки перекинуться, и покалякать о том, о сем. Они ребята с понятием, не то что вы! Ну и шут с вами! Некогда мне больше с вами возиться, меня игра ждет!
С тем паук и исчез.
А Гаврила помолчал-помолчал, да и двинул к себе. Хватит с него на сегодня приключений! А приключения и в самом деле кончились, когда он узнал от хозяина, что их сегодня выписывают. ”Ну наконец-то!”, – с облегчением подумал он и побежал собираться в обратный путь.
Спустя каких-то полчаса, когда он с Лексеичем уже готовился покинуть опостылевшую больницу, появился Аэций. Был он с ног до головы перемазан вязкой жижей, но довольный дальше некуда. Он с таинственным видом подошел к Гавриле и отозвал его в сторону. Когда заинтригованный Гаврила прошел за ним за спинку кровати (Лексеич в это время прощался с соседями по палате), Аэций с торжествующим хрюканьем выхватил из-за спины сверкающий клинок и рассек им воздух крест-накрест.
– Вот! – заявил он. – Вот твой ножик! Я все-таки достал его, хоть паук и говорил, что это невозможно. Теперь ты веришь, что я на что-то способен?
– Верю, верю, – пробормотал обрадованный Гаврила и крепко пожал протянутую ладонь. – Ну ты Аэций и удружил мне, прямо слов нет. Я-то уж навсегда попрощался с этим подарком. Ведь мне его подарили, – пояснил он толстяку и подул на блестящее лезвие, отчего оно слегка запотело. – И этот подарок дорог мне, как воспоминание о друзьях. А друзья для меня – это все!
– А я… я твой друг? – тихо спросил Аэций и уставился взглядом в пол.
– Он еще спрашивает, – усмехнулся Гаврила и похлопал его по широкой спине. – Теперь-то я в этом точно убедился!
– Да?! – вскинулся Аэций и от радости обхватил Гаврилу своими мощными лапами и поднял вверх.
У Гаврилы даже дух захватило от крепчайших объятий, но Аэций видимо почувствовал, как у товарища затрещали ребра и бережно опустил новоявленного друга вниз.
– Вот здорово! – захлопал он в ладони. – Впервые в жизни кто-то назвал меня другом! А ведь я думал, что до самой смерти, так и останусь один на всем белом свете. Как все-таки здорово – иметь друга!
Гаврила тоже расчувствовался.
– Так ведь ты Аэций столько для меня сделал. И кормил меня, и поил, разве что на пуховую постельку не укладывал! Разве можно такое забыть?!
– Забудь, забудь, – замахал руками толстяк и смахнул невольную слезу. – Ты же получается, был у меня в гостях, а гостей надо встречать так, как велит закон гостеприимства. Так что на моем месте так бы поступил каждый таракан.
– Верно, – подтвердил Гаврила. – Вот ежели бы ты приехал ко мне домой, то я бы встретил бы тебя по-царски, вернее, по-президентски. И красную дорожку постелил бы от самого порога и торжественный парад устроил бы. Ты не сумлевайся, это мы могем. А уж какой шашлык-машлык по этому случаю Ибрагим бы замантулил, ты бы язык проглотил.
– Правда? – спросил Аэций и сглотнул набежавшую слюну.
– Так точно, – подтвердил Гаврила. – Так что жду тебя в гости дорогой, а сейчас мне пора. Выписываемся мы. Хватит, – належались уже вдоволь. Лексеич здоровьишко свое подлечил, хвала докторам и теперь пора ему домой. Сколько можно квартире без хозяев пустовать. Да и других дел тоже предостаточно. Так что бывай. Адрес ты мой знаешь и поэтому не прощаюсь, а говорю, – до свидания.
– До свидания, – шепнул Аэций и снова утер нежданную слезу.
Казалось целую вечность Гаврила не был дома. Он раньше никогда не отлучался так надолго и сейчас с замиранием сердца ждал встречи с родным порогом. Ах, какое это было восхитительное и одновременно тревожное чувство; сколько в нем было переживаний и эмоций, сколько нетерпения и беспокойства, что на подходе к своей пятиэтажке, он не выдержал и выбрался наружу из-за пазухи Лексеича. Пускай был мороз под минус тридцать, пусть мела злая поземка, ему было все нипочем. Даже наоборот, кружащиеся снежинки под ярко горящими фонарями придавали окружающему пейзажу романтический и праздничный вид. Конечно, мы не будем лукавить если скажем, что больше всего Гаврила жаждал встречи со Стешей, о которой не забывал ни на минуту во время своего пребывания в больнице. Как-то она встретит его по возвращению? Гаврила даже боялся загадывать об этом, но мысли упорно возвращались и возвращались к этой теме. Вот и подъездная дверь, сразу за ней знакомая лестница. Поднявшись на свой этаж, Лексеич привычным движением воткнул ключ в замок и отворил дверь. В нос сразу шибануло нежилым духом, но для вернувшихся хозяев он прозвучал радостной симфонией оживших надежд и стремлений.
– Вот мы и дома! – удовлетворенно крякнул Лексеич и тщательно вытер ноги о ветхий половичок. Затем он, не спеша, притворил за собой дверь и на ощупь ткнул кругляш выключателя. Вспыхнул свет и маленькая прихожка озарилась приветливым светом. Ах, до чего хорошо возвращаться в родные пенаты после долгой разлуки! Пусть стены малость и обшарпаны, а пол не мыт целую вечность, но это все свое, до боли близкое и милое сердцу!
Гаврила, недолго думая, скатился вниз и, не торопясь, прошествовал в комнату. Все-таки не пристало ему, президенту, вести себя подобно мальчишке. Но зайдя в зал, он не сдержался и гаркнул во всю мощь своей луженой глотки.
– Тумбочка! Где ты! Ау! Это я, Гаврила!..
Никакого ответа.
Гаврила недоуменно повел усиками, стоя в самом центре прямоугольника света, падающего из прихожей и приготовился закричать снова, но в этот момент в ближнем углу послышалось неясное движение, а вслед за тем до ушей таракана донесся приглушенный окрик.
– Гаврила, ты ли это?! Слава богу, наконец-то дождался тебя! А то в последнее время я уж и не чаял, что ты возвернешься…
Сколько Гаврила не приглядывался, он никак не мог различить в темноте говорящего, хотя голос был будто бы знаком, хотя и искажен почти до неузнаваемости хрипотцой и частыми всхлипами.
– Кто ты? Имя-то у тебя есть? – на всякий случай громко вопросил он и, не выдержав, закричал: – Лексеич, да включи ты наконец электричество в комнате, а то не зги не видно!
Когда окружающее пространство озарилось ярким всепроницающим светом, Гаврила к своему удивлению и радости обнаружил у противоположной стены… Алешу. Тот как в гамаке лежал в старой-престарой паутине, осевшей почти до самого пола и свитой должно быть еще Нелюбимом, давним недругом Гаврилы, нашедшим свой бесславный конец в соседском туалете. Сверху для тепла Алеша был прикрыт всяким тряпьем, а снизу подоткнут обрывками ваты, выщипанной из дырявого матраса. Только тут Гаврила ощутил явственное похолодание, царившее в квартире, которое он поначалу не заметил, зайдя прямо с мороза. Вмиг покрывшись гусиными пупырышками, Гаврила зябко поежился и быстренько пробрался к Алеше. Когда Гаврила склонился над ним, то поразился произошедшей в нем перемене. Острые скулы торчком выпирали наружу, на щеках рдел нездоровый румянец, В запавших глазах горел яркий лихорадочный огонек. Алеша так мало походил на себя прежнего, что у Гаврилы чуть сердце не облилось кровью от жалости. Товарищ был совсем плох, но на губах его играла такая же добрая и светлая улыбка.
– Здравствуй, Гаврила, – проговорил он и слабыми руками пожал протянутую ему ладонь. – Не думал я что такой будет наша встреча, но видишь как оно в жизни бывает…
– А что… что случилось? – дрогнувшим голосом спросил Гаврила и пытливо уставился в лицо Алеши, пытаясь предугадать, какие же еще испытания предуготавливает ему судьба.
– Случилось?.. – на миг задумался Алеша. – Да многое что случилось, много чего произошло. Даже и не знаю с чего начать.
– А ты давай с самого начала, – подбодрил его Гаврила и приготовился внимательно слушать.
И вот что Алеша ему поведал.
Когда Гаврила внезапно исчез, то поначалу никто из тараканов не придал этому особого значения. Ну отлучился тот на денек-другой по своим делам, ну и что из этого – ведь начальство никому не обязано докладывать о своих намерениях. Да и вообще, если возникали какие-то вопросы, то в отсутствии президента всегда можно было обратиться к Тумбочке, которая всегда могла дать дельный и полезный совет. Порой она разруливала такие ситуации, которые кого хочешь могли поставить в тупик. Так однажды один дородный усатый таракан, где-то предпенсионного возраста, за руку приволок упирающегося тщедушного тараканишку
– Я требую немедленного суда над этим мошенником! Это возмутительно и не сойдет ему с рук!..
– Спокойнее, спокойнее гражданин, – умерила Тумбочка пыл не в меру воинственного таракана. – Тут вам не базар, а как никак общественное учреждение и повышать голос здесь не принято, какие бы эмоции не переполняли вас. Вот так… уже лучше… Итак я вас внимательно слушаю. В чем заключаются ваши претензии к этому молодому юноше?
А претензии были таковы. Дородный таракан, он же истец, не далее как сегодня поутру сварил кисель, до которого он был большой охотник и по окончании оного процесса для скорейшего охлаждения выставил кастрюльку с любимым напитком наружу. Тут как на беду мимо пробегал по своим незатейливым делам соседский тараканишка, он же Ответчик, который даже и не подозревал к каким последствиям приведет проявленное им в тот момент любопытство. Запах киселя витал в окружающем пространстве обжигающими ароматными волнами, дразня воображение и вкусовые палочки, создавая таким образом неповторимую ауру, исходящую от неприметной в общем-то кастрюльки. И вот в эту ауру по каким-то законам то ли гравитации, то ли земного притяжения, то ли еще чего-нибудь, вроде закона подлости, и попал наш тараканишка. Траектория его размеренного движения моментально прервалась, словно достигнув наивысшей своей орбиты, и застыла на месте, приняв вид пульсирующей точки. Да-а, Истец явно был мастером своего дела, ибо Ответчик хотя и не был особым поклонником киселя, но и он, задвинув все свои житейские проблемы в дальний ящик комода сознания, несколько минут наслаждался теми мгновениями блаженства, которые дарило ему обоняние. Аура же тем временем, следуя естественным законам физики, все сокращалась и сокращалась, окружность ее воздействия становилась все меньше и меньше, пока целиком не ограничилась неплотно закрытой крышкой. Только тут тараканишка очнулся и с удивлением обнаружил себя, стоящим над кастрюлькой, к которой шаг за шагом безошибочно привел его бренное тело его не менее бренный нос. Тараканишка еще немного постоял и уже готов был отбыть восвояси, но тут его разобрало любопытство – а какой же кисель сварил сосед, яблочный или клюквенный. Это легко можно было различить по цвету и он осторожно приподнял крышку. Яблочный, облегченно вздохнул он и только хотел положить ее обратно, как на горизонте появился хозяин киселя…
– И что же вы хотите от ответчика? – повернулась тумбочка к Истцу, внимательно выслушав объяснения противоположных сторон.
Дородный таракан невольно приосанился.
– Я требую удовлетворения материального ущерба! Или в противном случае примерного наказания для этого негодяя.
– А какой же ущерб вам нанесен?! – искренне удивилась муха. – Ведь кисель-то ваш в целости и сохранности, никто и не думал его воровать.
– Сам кисель, да, – важно надувшись, ответил истец, и высокомерно посмотрел в сторону тараканишки. – Но пусть он мне заплатит за запах киселя, которым он так бессовестно набивал свой желудок. Даром я его варил что ли, кисель-то…
– Вот так значит, задумчиво протянула Тумбочка и на несколько минут погрузилась в молчание. Затем она, видно приняв какое-то решение, посмотрела на тараканишку. – А ну-ка доставай всю свою наличность!
Тараканишке не оставалось ничего другого, как повиноваться. Он вывернул все свои карманы, но ничего кроме самой мелкой мятой купюры ему обнаружить не удалось.
Дородный таракан еще больше приосанился и горделиво повел усами. Теперь-то он не сомневался, что дело будет решено в его пользу.
Тумбочка же невозмутимо приняла купюру и после внимательного осмотра начала мять ее в руках. Послышались характерные шуршание и хруст, присущие всем банкнотам, когда их начинают тереть. Так продолжалось около минуты. После этого она расправила денежку и положила ее на стол. Затем огласила свой вердикт.
– За запах киселя за который Истец требует материальную компенсацию, Ответчик расплачивается хрустом своей купюры. А потому суд постановляет, взять истцу хруст себе, а ответчику получить купюру обратно. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит!
После такого справедливого решения тараканы воочию убедились, что Тумбочка не зря поставлена главной помощницей Гавриле. Так-то оно и так, говорили они, хотя она и не нашей крови, но голова у нее на плечах есть, это факт. А против факта, как говорится не попрешь.
А у мухи кошки скребли на душе оттого, что Гаврила неизвестно куда пропал, но вида она не подавала. Своими тревогами и волнениями она поделилась лишь с Алешей, с которым сдружилась за последнее время. Но тот и сам терялся в догадках относительно внезапного исчезновения Гаврилы. Что он мог лишь посоветовать, так это молчать до поры до времени.
– Пока еще никто в набат не бьет, – рассудительно сказал он, – можно и подождать. А мы потихоньку будем в это время наводить справки о его возможном местонахождении. Может быть он в какой-нибудь дальней квартире загостился чрезмерно…
– Сказал бы прямо – загулял! – в сердцах оборвала его Тумбочка. – С него может статься!
– В принципе возможно и такое, – согласился Алеша, решивший не обращать внимания на сердитую реплику мухи. – Но допустим и другой вариант. Может он решил навестить вашего больного хозяина и отправился к нему в больницу.
– Но как?! – поразилась Тумбочка. – На дворе минус сорок, а у Гаврилы даже теплых носков нет, не говоря уже обо всем остальном. Да он через пару шагов в ледышку превратится на таком морозе!
– Конечно, Гаврила не Снеговик, чтобы посреди зимы утопать на другой конец города, – усмехнулся Алеша. – Но мнится мне, что он не один покинул родные пенаты, а с кем-то. Видно случай подоспел такой нечаянный. Явно кто-то побывал у вас в тот день, просто ты, наверное, об этом не знаешь.
Не может быть, – задумчиво протянула муха. – Хотя нет, постой. Кажется, но в этом я до конца не уверена, в то утро к нам действительно кто-то заходил. Вроде я сквозь сон слышала чьи-то голоса, как будто бы мужской и женский. А еще потом я обнаружила на столе целую гору крошек и сахара. Думала, что это Гаврила набезобразничал, но потом сообразила, что это не его работа. Ведь сахара-то у нас и в помине не было.
– А потом за делами обо всем этом как-то и позабыла. И еще вот что я вспомнила. Запах. Еле уловимый запах лекарств. Я еще не могла понять: откуда он? Видно действительно какие-то гости у нас были, и один из них имеет к медицине, хоть и отдаленное, но отношение. Вот кажется мы и разрешили нашу загадку. Эх я соня-засоня, – укорила себя Тумбочка. – Проспала все на свете и Гаврилу в частности.
– Оно конечно не есть хорошо, но с другой стороны мы установили где он есть. А это уже хорошо.
– Не говори Алеша. Одна голова хорошо, а две головы – хорошо, хорошо. Остается лишь одно – ждать возвращения Гаврилы и продолжать жить, как жили.
Но словам этим не суждено было сбыться. Вскоре наступили такие события, которые коренным образом изменили ту маленькую вселенную, в которой до этого обитали тараканы. Началось все с того, что в одно прекрасное солнечное утро к дому подъехал ярко раскрашенный крытый грузовичок, из которого выскочили несколько молодцов в просторных комбинезонах защитного цвета. У каждого за спиной болтался квадратный баллон, от которого тянулся резиновый шланг, заканчивающийся длинной трубкой с насадкой на конце. Немного посовещавшись, они гуськом вошли в первый подъезд. Алеша как раз в это время курил на окне и от нечего делать принялся по складам читать надпись, тянувшуюся вдоль всего борта грузовичка – САН-Э-ПИ-ДЕМ-СТА-ЦИ-Я. ”Ну и ну, – подивился он, не придав значения столь нежданному визиту. – Что за длинное слово. Прямо вспотеешь весь, пока прочитаешь его”. А парни между тем начали поквартирный обход. В каждом жилище они тщательно опрыскивали бесцветной жидкостью из своих баллонов места возможного скопления тараканов, особенно тщательно они обрабатывали кухни. А тараканы вообще-то и не думали скрываться и с интересом разглядывали удивительных пришельцев из всех щелей и закоулков. Особое их внимание привлек один кривоногий паренек, который аккуратно рассыпал вдоль плинтусов белый пахучий порошок, выглядевший так аппетитно, что прямо слюнки текли. Да и на поверку он оказался такой вкуснятиной, что некоторые тараканы даже подрались между собой в борьбе за лакомый кусок. Напрасно некоторые пожилые и умудренные жизнью аксакалы убеждали молодежь не трогать разложенные приманки и держаться подальше от них. Молодые, да и не очень молодые тараканы, навидавшиеся на своем веку всяких отрав и ядохимикатов, безбоязненно поедали дармовое угощение, совершенно не заботясь о возможных последствиях. Блин, какие могут быть последствия, когда до этого никакая зараза не брала их. Один, совсем еще юный хвастунишка, громко похвалялся, хлопая себя ладошкой по туго набитому брюху.
-Ха. От всего того, что я сегодня слопал, может и слон бы откинул свои копыта, включая и хобот. А мне хоть бы хны! Вот передохну немного и снова примусь за жратву. Вот такой я здоровяк!
Но сейчас дело обстояло совсем иначе. Когда все квартиры в доме были тщательно продезинфицированы (кстати, кроме квартиры Лексеича) и представители санэпидемстанции убрались восвояси, еще несколько часов прошли в тишине и спокойствии. Но ближе к вечеру началось нечто несусветное. Все, кто до этого наглотался белой дряни, вдруг разом почувствовали резкое удушье и головокружение. У многих поднялась температура, других трясло словно в лихорадке. Тут и там валялись они на полу с прижатыми к брюшку лапами и время от времени оглашали окрестности жалобными стонами. Те немногие благоразумные тараканы, которым достало мозгов не прикасаться к отраве, как могли, пытались облегчить их страдания, но увы… медицина здесь была бессильна! А тут еще возникла новая напасть. ”Закрома Родины”, где тараканы привыкли вольно и беззаботно пастись вдруг стали недоступными из-за резкого одуряющего запаха, исходившего от них. От этого зловония слезились глаза и жутко свербило в носу, и зуд этот не проходил очень долгое время. Как потом выяснилось, все это было следствием той жидкости, что поначалу не имела ни цвета, ни запаха. С каждым днем зловоние становилось все сильнее и отвратительнее, но странное дело, люди совсем не замечали его, а вот тараканам приходилось туго. Уже через неделю невозможно было зайти на кухню и поживиться там чем-нибудь съестным, без того чтобы сразу не грохнуться в обморок от одуряющих миазмов. Вопрос с пропитанием встал очень серьезно. Старые припасы быстро подходили к концу и вскоре перед оставшимся населением нависла угроза голода. Некоторые уже с вожделением стали посматривать на белый порошок, все еще во множестве раскиданный вдоль стен, несмотря на то, что он таил в себе смертельную опасность. Направление их голодных взоров не могло укрыться от проницательного взгляда Никодима и тот решил пока не поздно предпринять кардинальные меры для спасения остатков соплеменников от окончательного вымирания. Собрав уцелевших тараканов, он произнес перед ними пламенную речь.
– Братья и сестры мои! Настал тот бедственный час, когда неисчислимые страдания обрушились на наши головы и все существование наше держится на волоске. Вы сами видите сколько горя пришло в наши семьи в последнее время, сколько тоски и печали снизошло в наши души. И именно в этот момент, когда нам особенно необходим поводырь, который бы осветил нам дорогу к надежде и утешил бы наши сердца, этот поводырь отсутствует. Я говорю о Гавриле. И спрашиваю вас, почему он в эту тяжкую годину не разделяет неисчислимые страдания своего народа и не несет то тяжкое бремя, которое обрушилось на нас? Молчите… Так я вам отвечу. Он словно трус, бежавший с поля боя, благоденствует где-то в безопасном месте, нимало не заботясь о своей пастве, которую он обязан вести за собой. Так отринем же имя его и сами будем думать о своем спасении. Братья и сестры! Вижу я, что сам бог велел мне взять бразды правления в свои руки и быть за вас всех перед ним в ответе. Видно не зря обрушилась на нас кара Господня и надо уходить из этого проклятого места, иначе пропадем мы все до единого, коли останемся здесь.
Долго еще лилась нескончаемая речь Никодима, то и дело перемежаемая обращениями к богу, долго еще слушатели, затаив дыхание, слушали эту то ли проповедь, то ли воззвание, но в конце концов убедил всех Никодим в такой мысли. Может быть найдется где-нибудь в этом мире для них небольшой уголок, где могли бы они тихо и мирно жить в достатке и довольстве, никого не обременяя своим присутствием. Согласились тараканы с этими словами и порешили всем миром сняться с насиженных мест в поисках лучшей доли. И вот настал великий исход. Со слезами на глазах прощались тараканы с отчим домом, скрепя сердце, оставляли родные стены, средь которых состарилось не одно поколение предков. Каждый взял с собой только самое необходимое, оставив все остальное имущество на произвол судьбы. Из всех тараканов только один Алеша не мог пуститься в трудный и далекий путь. У него снова открылись старые раны, и он лежал один-одинешенек в своей каморке, всеми забытый и покинутый, и не нужный никому кроме сестры своей Вешенки. А та тихо плакала в изголовье брата и так ей было мучительно жалко его, что сердце будто толкли в каменной ступке.
– Хочешь я останусь с тобой? – спрашивала она, глядя в осунувшееся лицо Алеши.
– Даже и мысли такие позабудь! – хмурился тот и дрогнувшими пальцами сжимал ладонь сестры. – А дети?! Ты о них подумала! Ведь им здесь верная смерть грозит, а с Никодимом есть хоть какая-то надежда.
– А как же ты?
– Ничего, выкарабкаюсь как-нибудь. Тумбочка сказала, чтоб я, как окрепну немного, перебирался в их квартиру. Там слава богу отравы никакой нет. А то здесь этим смрадным воздухом уже скоро невмоготу дышать станет…
– В дорогу, в дорогу! – послышались снаружи голоса.
– Давай, Вешенка, пора тебе, – подтолкнул сестру к выходу Алеша единственной здоровой рукой и нашел в себе силы еще улыбнуться. – В добрый путь и… береги детей!
И канули с той поры тараканы в небытие, поглотила их пучина безызвестности и сгинули они навеки в подземных лабиринтах. И никогда уже наверное не увидится Алеша ни с сестрой своей, ни с дорогими племянниками.
– Да-а, протянул Гаврила, не проронивший ни единого звука во время длинного повествования. – Мне после твоего рассказа остается только удавиться. Как же все так могло случиться?! И-ых, горе мне горе, безмозглому таракану и бездарному олуху. Жисть моя жестянка…
Гаврила привстал на нетвердых ногах и, запинаясь, прошелся до ближайшего закутка, притулился там у стены и просидел так неподвижно до самого рассвета, вперив пустынный взгляд в пространство. Ранним утром он растолкал спящего Алешу и торопливо зашептал ему на ухо.
– Ты не вини меня брат за то, что я в такую пору оказался не с вами. Не знаю какой бес толкнул меня в ребро тогда, когда я к хозяину в больницу умотал. Но только мне и в само страшном сне не могло присниться такое. Да я бы с радостью за вас за всех жизнь бы свою отдал. Клянусь… Слушай Алеша, а Стеша, Стеша-то жива или как?
– Жива, жива, не переживай. Конечно исхудала больно, а так ничего. Кажись она через Тумбочку слова какие-то тебе передавала, да боюсь не скоро ты их услышишь. Ведь муха наша в спячку зимнюю впала и теперь над ней хоть из пушек пали, все равно не разбудишь.
– Е-мое, – огорчился Гаврила. – За всеми этими переживаниями я про Тумбочку-то совсем забыл. Ну голова садовая!..
– Ты о ней Степаныч не беспокойся. Наказывала она мне по твоем возвращении, чтоб ты дров сгоряча не ломал и не натворил чего-нибудь. А теперь Гаврила угостил бы ты меня табачком, а то я кажется целую вечность не курил…
Прошло несколько дней. До Нового года оставалось всего ничего. Как-то вечером Гаврила с Алешей сумерничали вдвоем, попеременно затягиваясь огромнейшей самокруткой и предавались невеселым воспоминаниям. Да и то сказать, веселого-то в их жизни было мало. Алеша совсем сдал и больше походил на высохшую мумию, чем на обыкновенного таракана. Здоровьишко его таяло не по дням, а по часам, и Гавриле было невыносимо больно наблюдать, как исходит словно свеча его друг.
– А представляешь, Алеша, – сказал он, чтобы хоть как-то отвлечься от грустных дум. – Представляешь, а ведь во всем этом доме мы с тобой одни-единственные тараканы. И поэтому нас смело можно смело заносить в Красную книгу, чтобы нас охраняли специальным постановлением, как вымирающий вид. Вот брат была бы нам с тобой житуха! Нас бы и кормили бесплатно и лечение оказывали, да и вообще… Мало ли чего может понадобиться двум бедным одиноким тараканам. Вот я бы сейчас не отказался от доброй кружки пива, а может даже и от двух. А ты бы чего пожелал Алеша?
– А я бы услышать хотел, как… листья шумят на ветру, как цветы раскрываются навстречу солнцу, как теплый дождик стучит по крыше… Вот бы чего я хотел Гаврила, да боюсь не доживу я до этого времени. Зима не только на дворе, но и в душе моей. Совсем не осталось в ней солнечных дней, а есть одна только черная пустота. Отнял у меня бог Вешенку, сестричку мою, с племянниками, отнял навсегда и больше нет мне в этой жизни ни смысла, ни радости. Да и что мне жалеть о жизни, мне, калеке, который едва может приподняться на кровати. Тьфу… Пропади оно пропадом такое существование!
Алеша разволновался и снова глубоко затянулся.
В это время чья-то неясная тень прошмыгнула в дверях и притаилась за шкафом. А у Алеши в груди началась настоящая буря. Последний глоток обжигающего самосада сыграл роль катализатора и довершил разрушительную работу, начатую давным-давно. Соломинка переломила спину верблюду. Надсадный кашель раздирал внутренности, огнем горел внутри, доставляя неимоверные страдания. Прокуренные легкие с хрипом выталкивали перегоревший воздух наружу и работали словно кузнечные меха.
– Не могу больше! – прохрипел Алеша и опрокинулся навзничь.
Гаврила испугался и побежал на кухню за горячим чаем. Едва он исчез в дверном проеме, от темной стены отлепился короткий силуэт и быстрым шагом приблизился к распростертому Алеше. Он склонился над ним, внимательно вглядываясь в искаженное мукой лицо, и удовлетворенно расхохотался хриплым басом.
– Да ты не сегодня-завтра дуба дашь, дорогой мой родственничек. Ой недолго тебе осталось на этом свете, ой, как недолго. А я и этого ждать не могу, так велика моя злоба к тебе за жизнь мою поруганную, за честь мою растоптанную, что я прямо сейчас вцепился бы в твою глотку зубами.
У Алеши от внезапного явления незнакомца утих приступ и он попробовал приподняться на локте. Но неизвестный ударом ноги вернул его в первоначальное положение.
– Лежи уж!..
Алеша слабо усмехнулся.
– А я ведь узнал тебя, Буслай, хоть ты и хоронишь от меня свое лицо. Узнал и нисколько тебя не боюсь, пускай я сейчас и слабее ребенка. Ну рассказывай, зачем явился?
– Зачем, зачем? Харч у меня кончился, а нового никто и подумал подбросить. И что я по твоему должен с голоду подыхать в подвале?!
– Вот оно что. Так значит ты ничего не знаешь.
– А что я должен знать? – насторожился Буслай. – С тех пор как меня в подвал определили, я ни одной живой души не видел. И о том, что у вас здесь наверху творится не имею ни малейшего понятия. Так что выкладывай все по быстрому, пока я добренький!
– Ох и шустрый ты мужик Буслай, как я погляжу. Ничему-то тебя не научили уроки Гаврилы. А не боишься, что он сейчас вернется и напомнит тебе о них. Чего задрожал Буслай… Душа небось в пятки ушла. Ты что-то там говорил про свою честь. Так я тебе скажу Буслай – давным-давно потерял ты ее, еще когда над моей сестренкой изгалялся да измывался. И теперь ты смеешь утверждать, что она у тебя есть?!..
– Будь ты проклят! – прошипел Буслай. – Ненавижу вас всех! – и сомкнул мощные пальцы на горле беспомощного калеки.
Алешино тело затрепыхалось, словно птица в силках, пытаясь вырваться из цепких объятий, но все было напрасно. Через минуту его бездыханный труп замер на своем последнем смертном одре. Буслай кровожадно осклабился и, грязно выругавшись, отпрянул от своего противника. Для верности еще пару раз пнул безжизненное тело и поспешил прочь. Буквально тут же в комнату ворвался Гаврила с дымящейся кружкой в руке и на всех парусах подлетел к другу.
– Ну-ка глотни горяченького, – проговорил он и приподнял голову Алеши. – Попей, тебе сразу полегчает. На…
Голова скатилась с ладони Гаврилы и упала обратно.
– Что? – не понял Гаврила. – Что такое?! Алеша ты чего? Алеша…
Но Алеша был уже далеко-далеко. Там где еще никто не был, но где (о, как бы хотелось на это надеяться!) царит вечный покой и счастье, в погоне за которым мы так порой бездумно растрачиваем себя. И смотрит сейчас Алеша оттуда, свысока, на своего безутешного друга и улыбается своей светлой улыбкой, ибо душа его и тело наконец-то освободились от той вечной боли, что постоянно терзала его там, внизу. И может слышит он сейчас и серебряный шепот листьев, и родниковую ласку предрассветной земли, и те голоса, ближе которых нет на свете… Дай-то Бог.
А что Буслай? Неужели то злодеяние, которое он сотворил, так и окажется безнаказанным? Конечно, вполне могло случиться и так, но… После убийства Алеши тот кинулся разыскивать свою семью, чтобы задать ей такую порку, которую она отродясь не видывала, а может и… Терять ему уже было нечего и теперь он был готов на все. Но поиски его были бесполезны. Проблуждав весь день, тот устал, как собака, и страшно проголодался. Недолго думая, он хотел было забраться в первое попавшееся мусорное ведро, но по приближении к нему отчего-то расчихался и прослезился. Сунулся к другому – та же картина. Его и без того невыносимый характер от этого окончательно взъярился и он принялся в бешенстве пинать в разные стороны белые кристаллики, в изобилии валяющиеся под ногами. Один из них попал ему в рот и медовым пряником растаял на зубах. Буслай одобрительно крякнул и облизнулся. Затем нагнулся за вторым куском. А потом еще… и еще…
А потом среди ночи гулкую тишину спящего дома прорезал звероподобный крик, полный животной боли и предсмертной тоски. Который вскоре сменился всхлипывающими стонами умирающего крокодила. Аминь тебе Буслай и пусть Бог простит тебя за все твои прегрешения.
