Неназванная
Из бабочкиного непостоянства,
Сияющего палевой пыльцой,
По сполохам весеннего пространства
Сквозила, обжигая мне лицо
Лиловым ощущением тревоги –
Не встреченная мною на дороге,
Не названная памятью, во сне
Не явленная… просто было что-то,
Проснувшееся бабочкой в весне,
О чём и думать вовсе не охота,
Но растворить в себе самой судьбой,
Как выпить кубок неба голубой!..
Я в комнате окно открыл, и птицей
Предчувствие влетело, но ему
Пространства нет в душе, где приютиться,
И в сердце – места нет, и потому
Оно покинет дольние пределы,
И станет той неназванной, несмелой,
Которая тревогой обжигать
Другие лица будет в исступленье,
Когда весной зажгутся вновь снега
И замерцают первых листьев тени,
И снова кто-то, но уже не я
Почувствует сквозняк небытия.
По сполохам весенних откровений
Струиться будет некое тепло
И напоит печальным ядом вены
Тому, кому спокойно и светло.
Окно откроет он: предчувствий птица
Всё также не найдёт, где приютиться!
Втроём
Я помню день, взлетевший грустной птицей
Над полем увядавших васильков,
Что мог другому только лишь присниться:
Столь было всё торжественно, легко!
Мы шли втроём по лугу, полю — к лесу.
С небес с утра струилась тишина,
И каждый миг имел так много весу,
Так много счастья, грусти и вина!
Я пил его с полян, залитых светом,
Из ковшика сыреющих чащоб…
Тогда уже заканчивалось лето
В судьбе, в душе, в природе, но ещё
Из утренних туманов улыбалось
Холодным недоверчивым лучом.
И эта обольстительная малость
Пронзала сердце сладко, горячо!
Я помню тех смеющихся, весёлых,
Кто шли со мной в лесное никуда,
Под шёпот колдовских столетних ёлок,
Считавших проходящие года.
И мы в лесном покое проходили,
Смеялись, рвали польские грибы…
И не пойму я – мы ли это были
Иль счастья тени в зареве судьбы?
Березняки, болота и пригорки
Уже впитали оцет новых лет…
Как мне сегодня горько, очень горько
За тех двоих, кого давно уж нет!
За тех двоих, которые так ярко
Нарисовали солнечный денёк,
Что мне дороже всякого подарка,
Особенно, когда я одинок!
Вино, хрусталь, янтарный вечер…
(триолет)
Вино, хрусталь, янтарный вечер
И тайны чёрная фата…
Мне подарила темнота
Вино, хрусталь, янтарный вечер.
И мир казался бы увечен,
Когда б не пряная мечта:
Вино, хрусталь, янтарный вечер
И тайны чёрная фата.
Научи грустить небеса…
Надо же, февраль-то какой!
Недоверчив. Суетен. Тих.
И своей светящей рукой
В темноте судьбы пишет стих.
Из лазури выкован лёд.
И блестит свечой на ветрах.
По ночам печально поёт
Синеокий вкрадчивый страх…
Надо же, февраль-то какой!
Ни вперед взглянуть, ни назад…
И покой его — не покой.
И слеза его — не слеза!
Колокольчиками ночей
Синева его отзвенит
И в реке весенних лучей
Захлебнётся снова зенит.
Рассмеются вновь небеса,
Прибегут к тебе сквозь окно —
Показать весны чудеса,
Улыбайся им, слышишь, но…
Если вечно грустный ты сам,
И тебе невзгода грозит,
Научи грустить небеса.
Пусть печаль твоя в них сквозит.
Феврали
Как светлы и чисты феврали.
Как звенит и поёт гулкий лёд.
И летают мои корабли.
И хрустален их лёгкий полёт.
Веселее напевы разлук
И просторно предчувствиям тут,
Где леса убегают на юг,
Где лиловые тени цветут.
Аромат апельсиновых зорь
Переспелые дали струят.
Осыпается с неба лазорь
Лепестками забытых утрат.
Назови предвесенние дни
Именами свирельных ветров
И смотри, как сгорают огни
Серебристых лесных вечеров.
Если север стоит за спиной,
Твой суровый земной визави,
Назови свою зиму весной.
Назови. Назови. Назови.
Январский фрагмент
В январской тлеющей золе
Иду по снежным дням устало
И вижу я в закатной мгле
Всех тех, кого давно не стало.
Сгорает памяти свеча,
Пред ней — они ещё живые.
И всё стоят, и всё молчат,
Времён былых сторожевые.
Зимний ноктюрн
Светящийся шёлк берёз.
Седеющий дым осин.
И день – как всегда – вопрос,
Направлен
в ночную синь.
Но синь – высока, чиста,
И вряд ли ответит мне,
Зачем так судьба пуста,
Хотя и зовёт к весне?
Зима, не молчи! Зима!
Скрижали твоих высот
Истёрты былым весьма,
И горек закатный сок!
Я знаю – в случайных снах
Блуждая, давно погиб.
К чему же даётся знак –
Причудливых дней изгиб?
В рыдающей пустоте
Молчания твоего –
Ни ворона на кресте,
Ни голубя…
Ничего!
Скажи, почему слова
Твои так скупы, бедны,
Что кружится голова
От мраморной тишины,
От грусти твоих снегов,
От света твоих небес,
От скрипа моих шагов,
Неспешно ведущих в лес?..
Каждый человек…
Каждый человек смертельно болен.
Болен безысходностью своей.
Звоном беспокойных колоколен.
Рвущимся листком календарей.
Тяжестью и лёгкостью былого,
Что к себе безжалостно зовёт.
Ласкою простого слова
злого.
Сотнями из тысячей свобод!
Болен солнцем, небом и травою.
И, конечно, спазмами страстей.
Чередой событий роковою.
Сложностью, живущей в простоте…
Сладко ожиданье долгой ночи,
Бездыханной, тихой, неживой,
Потому что полдень кровоточит
Раною смертельной ножевой!
Угрожает чем-то постоянно
Свод небес, до боли голубой:
Счастьем или бедствием нежданным. –
Каждый болен… собственной судьбой!
По лезвию часа рассветного…
По лезвию часа рассветного
Стекает прозрачный июнь
В хрусталь настроения светлого.
Я пью его, весел и юн.
И звуки, беспечны и розовы,
Полощутся в синей тиши,
Пока перепуганы грёзами
Бегут в пустоту миражи.
Так много пьяняще-манящего
Пролито над сонной землёй,
Что хочется утро звенящее
Пронзить непокоя стрелой,
Чтоб громче деревья пиликали
На скрипочках птичьих своих
И чтобы крылатыми бликами
Порхали мечты среди них.
Чтоб мир на двоих — не разрушился
От громкого счастья, ведь мы
С бедовой судьбою подружимся
И горя попросим взаймы…
Желтеющая взвесь событий
Желтеющая взвесь событий
На дно судьбы моей легла,
И – ни предчувствий, ни открытий…
Лишь блеск морозного стекла.
За ним – ветра прошедших далей
Тупой иглой небытия
Так беспощадно сердце жалят,
Что воля плавится моя!
Лишь память бешено бликует
Лучом событий дорогих,
Сомненье, страх, печаль, тоску и
Томленье помещая в стих.
А где-то ласковые звуки
Проснулись в розовой тиши
И всем дают урок науки
Обожествления души.
Но я не там, где звуки эти
Кому-то радостно звучат,
И для меня давно не светит –
Ни солнце счастья, ни свеча…
Живу я – как в пещере тёмной,
И где-то в памяти горит
Огонь былой печали томной –
Звезда созвездия обид.
Я помню мёд улыбок детских
Я помню мёд улыбок детских,
Когда в брильянтовой глуши
Легко звенели елей ветки
В дождливой солнечной тиши.
Я помню – дождь,
тот дождь сквозь солнце,
Когда смеялись небеса
Огнистой радугою сонной,
В туманах прячущей глаза.
И было сыро, ах, как сыро,
И в синих лужах май сиял.
Земного столько было мира,
Что о небесном забывал!
А дождик лил, и пар струился
Над незабудковой страной,
И в этот час
мне враг был мил сам,
Идущий тёмной стороной.
Мой враг? – кромешная тревога,
Что всё исчезнет, как всегда,
По воле черта или Бога,
И свет, и светлая вода,
С небес летящая на ели,
И будет снег и будет грязь…
Бегут секунды, дни, недели,
Над прошлым солнечным смеясь.
Паутина
В паутине дней стеклянных, где погиб, устав, июль,
Мотылёчком-огонёчком догорал янтарный август.
В доме времени качался на окне в былое – тюль,
Заслоняя абрис мира, где был цвет лесов и трав густ.
Где с пчелиной суетою копошились времена
В пенном воздухе сирени, в тёплой пене ожиданий,
И бродила по тропинкам в звёздной чаще тишина,
По ночам плясали тени лунный танец, танец странный!
И бемоли озарений, заполняя зал сердец
Непонятно-неизбывной светлой мукою желаний,
Надевали на невзгоды – веры в лучшее венец.
И ладони наших судеб обжигало счастья пламя.
Паутина трепетала от грядущей пустоты,
От ветров осенней ночи, от безумства листопада,
Ведь у осени от смерти на лице видны черты,
А в руках её свинцовых бряцают ключи от ада…
Но пока в стеклянных нитях бьётся август мотыльком, –
Над полями, над лугами проливаются туманы.
И с небес хмельное солнце гневно машет кулаком,
И наносит тучным тучам кровью хлещущие раны.
Винный день
Сегодня винный день – я наливаю
Перебродившей зимней тишины
В бокал небес, где плещется живая,
Как рыбка, долька палевой луны.
И пьёт напиток память, злая память,
Почуяв хмель несбывшихся времён,
И, не допив, в бессилье засыпает,
И видит сон, убитый прошлым сон!
Тот сон лежит в канаве у дороги,
За сотни вёрст от сёл и городов,
В которых я писал пустые строки
Под шум пустых, бегущих вдаль годов.
В его глазах звездой мерцает детство,
А на щеке ещё горит слеза,
Быть может, капля юности чудесной,
А может быть, и старости роса…
Сегодня винный день – я намечаю
Споить не только память – и печаль! –
О жизни, что была тогда, вначале,
Когда весну я каждый день встречал.
Пускай же память спит. Невероятно,
Как без неё прозрачны те миры,
Куда апрель ступает аккуратно,
Не зная ни печали, ни хандры!
Бутоном утреннего холода…
Бутоном утреннего холода
В осинах солнце расцвело,
Востока облачное золото
Крошилось снегом, как стекло.
Пыльцой ложилось на дремотные
Деревья, травы и кусты,
Слепя воздушные, полётные,
Во мне живущие, мечты…
Избушка леса разукрашена
Огнистой краской января –
Хранит осколки счастья нашего,
Чтоб стала радостней заря
В бутоне холода рассветного,
В его алмазной тишине,
Чтоб чувства злого, безответного
Не обнаружилось во мне.
Чтоб светом льдистым, ослепительным
Сквозь блёстки кружев на кустах
Январь бесстыдно, упоительно
Поцеловал тебя в уста.
И чтобы этой лаской точною
В морозе льдистого огня
Январь поставил многоточие…
И… ты забыла про меня!
Пьяная зима
За белой скатёркой пирует зима.
Мадеру закатную хлещет.
И голосом вьюжным и сиплым весьма
Кричит несуразные вещи
На маленьких мальчиков первых снегов,
Смеющихся розовым светом,
На лица хмельные густых облаков,
Опившихся браги рассветов…
Пугливо звенит колокольчиком день,
Ведь сам он – лиловый бубенчик,
И – пьяный – такую несёт дребедень,
Что мир, хоть жесток и изменчив, –
Становится мягче, добрее, милей
И яства событий подносит,
А тёмные горести-беды людей
Настаивает на морозе.
И льётся печали лучистой вино
В сердец опустевшие кубки,
И светлое чувство влетает в окно
Подобием снежной голубки.
Июнь, гуляющий в полях
Июнь, гуляющий в полях густых ромашковых сердец!
Чьё счастье спрятал в рукаве непримиримого Персея?..
Я по лесам иду к тебе, сплетая звёздных дней венец
И так хочу, чтоб навсегда мой мир ты звёздами усеял.
Передо мной в глуши лесной смешно воркует тишина
И апельсин вечерних зорь спешит душе моей в объятья.
А на тропинках снов седых танцуют танго времена,
И надевает пустота – печали бархатное платье.
В медвяно-липовой глуши, где обитает бог лесов,
Построю терем из лучей, золотоцветный лунный терем,
И дверь, как прошлое моё, легко закрою на засов,
Чтоб всеми — в памяти, во снах – везде-везде я был потерян!
И лишь бы ты, мой свет-июнь, ко мне лесные тропы знал
И приводил кормить с руки косуль несбывшихся мечтаний
Последней спелой чистотой, что мне оставила весна,
Хрустальной влагою поить из родника сердечной тайны!
