ТВАРЬ КОСОГЛАЗАЯ

7.

Прощание с Таней показалось ему абсурдным из-за какой-то недосказанности и, возвращаясь, проклинал себя за бестолковость и нерешительность.
«Если всё так серьёзно, как я возомнил, — подумал он в тот момент, — то Таня мой адрес знает и может написать письмо, если, конечно, пожелает…»
Однако никаких писем ему от Тани не приходило… И со временем история эта незаметно позабылась. Но с годами его память стала функционировать вопреки всякой логике, воскрешая неведомым образом их расставание. И среди памятных картин с фотографической точностью возникал образ Тани у окна и её удивительный взгляд, устремлённый ему вслед. А забыть облик девушки, вытравить его из своего сознания навсегда, как некое непостижимое напоминание из ушедшего времени, он уже не мог. И поэтому картина с юным лицом Тани, тревожащая его душу из уже неподвластного ему прошлого, всегда приносила лишь щемящую грусть.
Сначала он даже злился, непонятно почему, но затем смирился и пришёл к выводу, что у каждого нормального мужчины должна навечно застрять в голове своя неразгаданная Джоконда и, успокоившись, воспринимал прежде болезненные приступы ностальгии, как обычные воспоминания.
Всё это произошло потом, а тогда он об этом не задумывался и продолжал, как молодой специалист, добросовестно отрабатывать свой положенный срок. Через год переехал в райцентр, а на его место прибыл новый выпускник уже другого энерготехникума.
Жизнь закрутилась, года летели быстро… Он вернулся домой и начал учиться в вечернем институте. Когда настало время спецкурсов, то один из них им читал молодой преподаватель, вчерашний ассистент кафедры.
Предмет он знал отлично, объяснял доходчиво, но чересчур уж быстро, особенно, поначалу и очень редко смотрел в аудиторию, обычно устремляя свой косящий взгляд куда-то в сторону.
Происходило такое не только из-за стеснительности преподавателя, очевидной большинству аудитории, но, похоже, и по другим причинам, по которым тот еще со своей студенческой поры прослыл чудаком.
Будучи по жизни человеком безобидным, добродушным, но ещё неопытным лектором, он часто умудрялся за счёт скороговорки заканчивать лекционную пару раньше положенного срока, чем доставлял студентам-вечерникам неописуемую радость, поскольку по расписанию она оказывалась последней.
Что-то схожее, вероятно, испытывали и его подчинённые, когда он, став начальником, проводил совещания и разные планёрки, стараясь их не затягивать. А уверовав с годами в свой недобрый, пристальный взгляд, привык смотреть мимо людей, словно погружаясь в себя, или просто, как тот преподаватель, косить глаза в сторону.
Со временем, обогатившись жизненным опытом, обнаружил ещё одну особенность своего взгляда: теперь он почти безошибочно определял врущих ему людей. Однако, заметив, что не только подчинённые по службе, но и другие люди теряются, испытывая неловкость под его взглядом, различающим ложь, сильно огорчился.
«Мы просто боимся правды, всматриваясь в себя… — подумал как-то он. — Но как жить?!.. Как жить, если все кругом врут?»
Он ужаснулся от этой мысли и старался теперь всё реже заглядывать людям в их лица.

Нагрянули другие времена и задули иные ветры, но проходимцы с открытыми лицами и вроде бы честными глазами никуда не исчезли. А из далёкого прошлого, из северного посёлка, где он трудился в ту пору, ещё не ведая, какая жизнь ожидает его в будущем, частенько возникал образ хромого Руслана.
— А ты, связист, оказался прав, — словно соглашаясь с бывшим приятелем, говорил он в такие минуты и добавлял угрюмо: — Ничего с той поры не изменилось… Кресло… власть… блат… телефон и это… как его?!.. Бабло!

В одной из служебных командировок он оказался в тех краях, где начиналась его трудовая биография и прошли молодые годы.
На узловой станции их поезд стоял больше четверти часа. Жаркий летний день отступал и после короткой грозы повеяло свежим ветерком. В вагоне было душно, и он вышел на немноголюдный перрон.
— Благодать! — произнёс пожилой мужчина из их выгона, вытирая платком мокрое от пота лицо.
Этот простой возглас удовольствия прозвучал у него как-то удивительно и странно, будто мужчина прощался не с малиновым закатом, уносящим с собой летний зной, а с прожитой жизнью и целым миром. Он поразился мимолётно возникшему ощущению, но мысленно согласился с попутчиком — за угасающим вечером подступала ночь, неся с собой прохладу и облегчение.
Он остановился на перроне, закурил и осмотрелся.
Впереди, отдаляясь от него, двигалась троица: два молодых парня по краям, похоже, ровесники, а в середине седоватый мужчина. Один из парней ничем особо не выделялся и показался ему неприметным, зато другой выглядел бравым десантником в парадной форме, с голубым беретом на голове. Однако его привлёк не десантник, а уже немолодой мужчина посерёдке, ростом ниже своих спутников и заметно хромающий на одну ногу. Его хромающая, чуть вприпрыжку, поступь чем-то напомнила ему походку Руслана, да и сам мужчина, со спины, очень походил на приятеля из далёкой молодости.
Он удивился этому сходству и даже захотел свистнуть, но сообразил, что вряд ли у него сейчас что-то получиться из этой затеи, поэтому собрался духом и достаточно громко окликнул компанию. Никто из троицы на произнесённое имя не отреагировал. Тогда он крикнул ещё раз, чуть громче, но обернулся лишь один десантник.
Краснолицый от загара, весёлый и хмельной, десантник едва взглянул в его сторону, а затем обнял хромого мужчину и, наклонившись, стал что-то говорить ему на ухо.
Он ещё не успел о чем-то подумать, как услышал за своей спиной чей-то грубый голос:
— Что кричишь?!.. Я — Руслан!.. Чего надо, а? — и на него пахнуло перегаром.
— Свободен! — через плечо, не оборачиваясь, бросил он.
— Ты, это чего, а?!.. Ты, чего в залупу лезешь! — послышался обозлённый голос сзади.
Он повернулся и увидел перед собой мужика, небритого и явно похмельного вида, в грязноватой футболке с двусмысленной надписью на английском языке.
Смерив мужика взглядом, он пристально уставился на него и затем тихо, почти сквозь зубы, произнёс:
— Я же сказал — свободен…
Мужик, похоже, струхнул и, пригнувшись, чуть попятился назад, а потом, озираясь по сторонам, побрел дальше своей дорогой. А он, взглянув по направлению перрона, обнаружил, что троица, которую он недавно окликнул, уже скрылась в вокзале. Ему стало немного не по себе, что так и не удалось никого больше разглядеть, кроме лихого десантника.
Он всё ещё пытался осмыслить увиденное, но его отвлекали сладкие, как у волшебных сирен, голоса девушек, поющих из динамиков в торговом ларьке поблизости:

Не хочу теряться в сам-сам-сомнениях,
Выбрать один из ста вариантов,
Все они прекрасны без исключения!
Лучшие друзья девушек — это бриллианты!
Лучшие друзья девушек — это бриллианты!

И его вдруг охватила горькая досада, будто он потерял что-то важное в своей жизни, а она такая короткая, как эта пустая, но сладкоголосая песенка и поэтому ему надо куда-то и зачем-то спешить…
«Кто они — эти парни?.. Что со мной?! — лихорадочно думал он. — Да быть этого не может… Какие мальчишки?!.. Какие сироты?!.. У них у самих десантники уже растут!»
Всё происходящее вокруг стало казаться ему дурным, бессмысленным сном, раздражать своей очевидной и одновременно непостижимой нелепостью. Что-то неожиданно нахлынуло на него и закружило в потоке несуразных мыслей.
«Придёт время и ты купишь ботинки… Они обязательно тебе понравятся… И ты сам догадаешься, что эти ботинки уже последние» — промелькнуло у него в голове.
Он будто куда-то провалился, выпал из этого мира, погрузившись в глубины растревоженного сознания.
Ощущение реальности вернулось к нему, когда по радио прозвучало объявление на посадку, и он, очнувшись, двинулся к поезду.
Лицо у него сузилось и выглядело теперь жестоким, и он, ещё оставаясь всем своим существом в прошлом, негромко произнёс, словно для себя одного:
— Тварь… тварь косоглазая…
Около вагона, где стояла молодая, фигуристая и простоватая на вид проводница, он задержался на секунду и в раздумьях прошёл мимо девушки, не заметив, что у неё умные, сероватые глаза с лёгкой голубизной…