НАРОД ИЛИ ТОЛПА
Банки – с извечным тяготением к роскоши – похожи на церкви, как те – помпезностью новоделов – на банки.
Или банк у нас – современная церковь?
А что – тишина и торжественность присуща и тем, и этим, а миллиарды поповской верхушки мгновенно разубедят, в том, что люди эти верят во что-то, кроме рубля.
Простите, доллара.
Ибо он надёжнее.
Народ ли мы теперь?
Бомж, роющийся в помойке: человек – человек!!! – помятый, с сизым лицом утопленника, с войлоком волос; лощёный менеджер, представитель корпорации – а бездушная власть оных куда хуже власти КПСС, нищий учёный, понимающий, что работу его не поймут – как они найдут общий язык?
Какими метафизическими нитями увязать их в народ?
Толпа в метро, толпа на площадях, пёстрая толпа, суетящаяся…
Страшно становится – агорофобия разыгралась?
Социофобия?
Поэты в загоне, хотя поэзия – высшая, наисгущённая форма языка, но какая тут поэзия, когда в интернете миллионы текстов претендуют на художественность.
Ужели мы толпа?
И кто эти «мы»?
«Мы» Е. Замятина – страшнейшая из фантазий, и не приблизиться бы к ней…
Что нас объединяет ныне?
Страсть к деньгам и Новый год.
Что-то ещё?
Да, конечно, детей растим, внушая им по большей части сверх-эгоистические мысли, в то время, как эгоизм – искривление души…
С ней, впрочем, тоже всё неясно – учёные, мол, не открыли, да и зачем она вообще, если есть живот – такой милый, родной. Поесть хорошо – что может быть лучше.
Народ едоков?
Толпа жрущих?
Население в поисках денег – и банк церковь наша…
Да не может быть!
Видится деревце, пусть тонкое пока, еле заметное, верится в него – прорастёт новой силой, наполнится новыми соками лучшего, что есть в нас – а есть, осталось ещё, не вытоптано свинским стадом пропаганды и чеитвертьвековым выживаньем; вырастет, наберёт силу, поднимется…
И народ под раскидистой кроной даст такие ценности, укажет такой вектор пути, что мир ахнет – но не испуганно: благодарно.
Верится.
Видится, хоть и едва-едва.
А дальше, увы, вечно звучащий классик: жаль, только жить в эту пору прекрасную…
БЕЛОЕ И ЧЁРНОЕ
Чёрное объявлено белым, спекуляция и нажива стали почётными нормами жизни.
Где оно белое?
Как изменяет психику подобная ситуация?
Из души исчезает способность к сочувствию, состраданию – а если стигматы оных не выжжены в ней, как быть с человеческим званием?
Это отказ от оного.
Белое загнано в угол – доброта не нужна; добренький – значит дурачок.
Внутренний человек не может прорасти через внешнего – иначе по улицам ходили бы монстры с шипами, в буграх и присосках.
…монстры разъезжают в лимузинах и живут в особняках.
Белое не востребовано – кому нужны стихи? Возвеличивают душу?
Помилуйте, докажите, что она существует.
Научные открытия? Важны только в той степени, в какой увеличивают комфорт.
Главное – потребление: не отставай от других: покупай больше.
Кривые зеркала не видимы, но сделаны на славу.
Тем не менее, такое состояние не может длиться вечно: белое, остающееся белым, однажды разобьёт их.
Дожить бы!..
ЗВЁЗДЫ И СПИЧКИ
Есть подлинные звёзды человечества – Конфуций и Будда, Бах и Лютер, Моцарт и Достоевский, Леонардо и Ньютон, Омар Хайям и аль-Бируни…
Свет, исходящий от них, мудр и высок, ибо сами они способны были душой подниматься в запредельную высоту, взлетать туда, куда большинство и в мыслях не дерзнуло бы.
Свет, идущий веками, воздействует на чуткие души, меняя их, облагораживая.
И есть институт звёзд – не бенгальские огни даже, а спички всего лишь.
Вдумайтесь, как можно назвать звездой безголосую эстрадную певичку? Что за свет от неё исходит?
Крикливого политика, не сделавшего в жизни ничего, кроме состоянья?
Преуспевшего футболиста, все нюансы личной жизни которого известны подросткам, никогда не слышавшим о Шекспире…
Какой уж тут свет – здесь анти-свет.
Любой компетентный совет психологов дал бы однозначное заключение – деятельность этих «звёзд» вредна для человеческой психики, ибо заполняет её пустотой – ядовитой, как кислота.
У самого в жизни ничего интересного, так хоть начитаться дешёвых журнальчиков, как пьют и бьют друг другу «физии» наши спички, как…
Обложки журнальчиков пестры, как соблазн, и опасны, как пираньи – обожрут бедный мозг…
Институт звёзд – идеологическая диверсия, по сути; подоплёка одна – деньги, деньги; вездесущие, они делают вид, что определяют жизнь – но жизнь ли это?
Интернет, телевиденье – всё тиражирует пустоту в блёсткой упаковке: потребляйте! Не смейте думать! Не дерзайте обращаться к высокому!
Нет его!
Есть вот это – «звёзды» шоу-бизнеса, спорта, политики…
Судьба спичек известна, впрочем…
И – печальна.
А звёзды человечества по-прежнему будут излучать свет, питать собой лучших представителей грядущих поколений…
ФАБРИКА ТОЛСТЫХ ЖУРНАЛОВ
Феномен толстых журналов давно перестал быть феноменом – некогда игравшие важную роль и несущие благородную миссию в культурной жизни социума, они, увы, превратились в фабрику удовлетворения амбиций узкого сегмента людей, участвующих в литературной ярмарке тщеславия.
В начале девяностых, теряя тиражи, как нерадивая хозяйка теряет из дырявой сумки провизию, закупленную на базаре, они удивлённо моргали и обеспокоенно хлопали крыльями: Как так, сограждане? отчего же вы нас не читаете?
А вопрос следовало адресовать самим себе, ибо, заполняя страницы бесконечным филологическим экспериментированием, стёбными словесными выкрутасами и серой, клёклой массой среднепрофессиональных писаний на что ещё можно рассчитывать, кроме читательского равнодушия?
Ибо, полагая, что литература делается в метропольских, узко-тусовочных кругах, игнорируя огромный, полнокровный и золотоносный пласт литературы, созидаемый в провинции (например, блистательного М. Анищенко, или великолепного В. Мутина) – чьи интересы, чью духовную жажду можно удовлетворить?
Ибо, печатая авторов, делающих имя на выкриках: Нас не пропускали в СССР! (И правильно делали! — Хочется воскликнуть при ближайшем рассмотрении), или из номера в номер заполняя страницы всем, без разбора, эмигрантским, где драгоценные крохи теряются в массе мусора вряд ли можно рассчитывать на полноценную аудиторию читателей, живущих в нынешнем, оказавшемся чрезвычайно тяжёлом дне.
Корпоративная этика вообще опасна, а когда дело касается столь тонкой материи, как культура, опасна вдвойне: ибо оценивается не талант, а принадлежность к своему кругу, лояльность ему…
Принцип «свой-чужой» гибелен, хотя и приятен для своих.
И вот – угольный круг замыкается, феномен становится пародией на себя, и толстожурнальный мирок, важно надувая щёки и пыжась от пустых амбиций, гудит фабрикой – производства словесных гомункулов: никому не нужных, не интересных, пустых.
Давай, гуди фабрика – гуди, не замечая живой и мощной литературы, существующей помимо тебя.
СУДЬБА И ВЫБОР «ЛИТЕРАТУРНОЙ РОССИИ»
Газета, говорящая правду, не может рассчитывать на лёгкую судьбу.
Газета, отстаивающая подлинные ценности в мире, где ценности мнимые давно восторжествовали, едва ли будет приветствоваться, ибо власть точно поставила на мнимые: так удобней.
Ложь вообще уютна, как гамак, и сладкая она, как тягучая патока, ибо сулит барыш, выгоду.
Но как отвратно это сладкое покачиванье, как мерзко будет душе, временно убаюканной размеренным движением и вкусными дивидендами.
Ибо строить можно только на правде – фундамент лжи, рано ли поздно, покачнётся и здание, возведённое таким образом, осыплется, открыв чистый, не суетный воздух, лжи этой не ведающей.
Судьба и выбор «Литературной России» благородны, как сражение гладиатора с противником, заведомо превосходящим его силами и вооруженьем.
И если судьба газеты неизвестны, то сам выбор дорогого стоит.
ЗЛАТО ПРОВИНЦИАЛЬНОЙ ПОЭЗИИ
В провинции – очевидно – воздух, огромный и светлый, ещё не настолько смрадом литературной спекуляции, ещё не вобрал в себя гнилостный дух торгашества, не пропитался крепкой смоляной субстанцией литературных связей – оттого поэты тамошние, коли ставки очень низки, продолжают верить в служение слову, не рассматривая оное, как волшебную палочку для получения свинцовых грантов и тяжёло-денежных премий.
Провинциальные поэты чисты, как утренняя роса: но как же сложна эта чистота, её волшебные структура, если разобраться, по сути! Провинциальные поэты живут мускульно-интеллектуальным напряжением, переведённым в образный строй; в блеск, порою усложнённых образов и символов (утверждение: всё гениальное – просто: чревато: ибо кто ответит, что действительно просто: Бах? Квантовая теория? Достоевский? Проста попса!). Чистота их чувств, не омрачённая – (уж во всяком случае, менее омрачённая) адской грызнёй за премии (один московский главный редактор сказать «изволили»: Мол, литература, как таковая не важна, важен – премиальный процесс), и земную благодать комфорта — ложится на бумагу так естественно, будто и бумага не нужна, достаточно распева на манер древних рапсодов.
Представление, что самое важное в царстве поэзии можно выплавить только из столичной руды, ошибочно и карикатурно: слишком близка метрополия к дорогому комфорту, сильно противоречащему поэтическому дерзанию.
Именно в провинции золотоносная руда богаче, и именно там поэтические слитки полновесны, и подлинным, а не сусальным, золотом блещут они.
Не замечаемый столичными мастерами тусоваться, добывать гранты, совершать (не за свой счёт, разумеется) вояжированья по райским заграничным местам огромный пласт провинциальной поэзии дышит подлинностью и светом, в то время, как метропольские, чрезмерно получающие при жизни тусовщики, презрительно дёргают плечами: Провинция! Дремучая кондовость! Что там может родиться! – и вновь катятся на поэтическое биеннале в Венецию, в то время, как истинно артистичные, пусть одетые и живущие чёрт знает как провинциальные мастера продолжают созидать славу русской поэзии – пусть едва заметную сейчас, но что для поэзии время? – равнодушное к званиям и наградам сохраняет оно только подлинное злато, а златом этим на сегодняшний день богата только провинция.
ОБРАТНЫЙ ВЕКТОР
Обратный вектор – говоря о Христе, набивают карманы.
Сребролюбье гроздьями свисает с церковных учреждений, — так, по утверждению церковников, бес может взгромоздиться на человека.
Мудрое и кроткое слово, которое должно бы звучать из-за церковной ограды, заменено на гневные филиппики по поводу атак на православие – хотя атакует именно оно.
Оно атакует общество, усердно и многопланово, атакует идеологией пятнадцатого века, атакует назойливым повторением мифов, не нужных ныне никому, кроме самых дремучих, самых тёмных людей, атакует упорным вторжением во все сферы жизни, где его и быть-то не должно.
Помилуйте, какая же богословие наука?
Ни одного признака науки оно не имеет – так как же кафедры его могут быть открыты в технических вузах страны?
Как же вместо астрономии, веками открывавшей человеку истины, в школах, мрачно мерцая, появляются основы православной культуры? Предмет, навязанный, пробитый наиболее деятельными словоблудами, и уводящий детей в дебри, из которых с таким усилием выдирался человек…
Монах-миллиардер говорит, что обсуждение мерседесов священников отвлекает от разговоров о Честном кресте Господне – да наоборот, разговоры оные подтверждают, что ко кресту Господню представители современного православия не имеют никакого отношения…
А ведь был же сербский патриарх Павел – ходивший пешком и ездивший на трамвае.
Были истинные подвижники…
Да они – не для нашей махины-машины, вновь заведённый государством, в силу отсутствия идеологии – кроме идеологии денег.
Что ж? «по плодам их узнаете их», и Гундяева вероятно, стоит оценивать в миллиардах, собранных им под видом дело Христова.
Не был обманщиком Христос – но скольких, увы, обманул непроизвольно: криво истолкованным учением, иллюзией, что на нём можно наживаться…
ПОЛЯ ПОШЛОСТИ
Пошлость в задрипанном, застиранном халате лезет на экраны и радио, объявляя пошлость – нормой жизни.
Захватанность, заболтанность великих истин – пошлость.
К примеру: Мироздание – единый организм – без чёткого понимания, что это значит и выстраиванья жизни согласно этой истине – пошлость; так же, как и утвержденье: Мысль материальна, — без верного понимания самой этой мысли.
Пошлость диктует вкус, объявляя новаторством в поэзии филологический эксперимент и банальный стёб.
Пошлость входит в дом патриотизма, устраивается уютно в нём. И вот уже вместо тихого, светлого, естественного чувства патриотизм превращён в деловитое зарабатыванье одними и оболваниванье других.
Пошлой гогот по радио – в компании такого люди себе не позволяют.
Размытая пошлость размыленных сериалов; пошлость навязываемых книг и идей…
Везде её шорох, её шелест; вкусовые, оценочные грани размыты; да и кто может ныне выступать арбитром вкуса?
Не лучше ли отменить само это понятие – вкус?
Ужас пошлости продолжает уродовать мозги, лишая перспектив, искажая данность…
Поля пошлости втягивают всех – будто обладая эффектом чёрной магии.
Вернее, серой – учитывая сущность пошлости.
УЖАС И МОРОК РЕКЛАМЫ
Чрезмерность эмоций, вгоняемых в рекламные ролики, отрицательно влияет на психику: неужели так можно радоваться какому-нибудь творожку, или приходить в восторг от моющего средства?
Навязчивость её загружает сознанье современного человека, и без того перегруженное, немыслимой чепухой…
Неужели вы не знаете, где купить картошку и хлеб, или в каком магазине продаются телевизоры?
Реклама нужна только продавцам и производителям – производителям избыточного (человеку не нужно 1000 сортов колбасы, сие нужно сверх-потребителю), она не нужна людям, она деформирует их сознанья, как в комнате смеха зеркала искажают внешность: но тут уже не до смеха.
Реклама вездесуща, она опережает ваши потребности, увеличивает их до чудовищных размеров, до патологического разбуханья: потребляйте! Гонитесь за новой ненужностью! Жрите! Пейте!
Ужас и морок рекламы непобедимы – как непобедима власть денег над нами…
Ужас и морок современности лепятся из массы чёрных мозаичных кусочков, и реклама занимает среди них почётное место – как алчность занимает почётное место среди человеческих пороков…
ХРОМОНОГАЯ МОРАЛЬ
В перевёрнутом мире и плюс выглядит, как минус.
Может ли быть спекулянт, ничего не производящий, ничем не управляющий – героем?
Да, может, если главенствует инстинкт обогащенья, и социум подчинён ему.
Может ли быть ростовщичество почётно? Ростовщичество – одно из самых смрадных занятий человечества? Да что вы…
Но ведь банк – в сущности, глобальный ростовщик; а кто у нас в героях? Банкир…
Могут ли растлителям давать ордена? Сколько угодно!
Хромоногая, горбатая мораль таращится в глаза обществу, посмеиваясь над ним.
Она не бывает хромоногой и горбатой!
Она бывает – ложной.
Что разумнее добра и естественнее помощи другому?
Но над вами посмеются – добренький, значит лузер, неудачник…
И барахтаемся как-то, жизнью сие состоянье считаем, думаем, что так и надо, так хорошо.
Долго ли протянет социум, существующий на подобных принципах?
Но подрастают новые поколения, и им вдалбливают, что спекуляция – это норма, что цель жизни – потребление и комфорт, что религия и церковь – одно и то же.
Не верится, что подобное общество долговечно! Не может так быть! Есть же в человеке изначальное нравственное чувство, и вопиет оно о сумме беззаконий, творящихся вокруг!
Доколе?
Неведомо.
И вновь видится хромоногая, горбатая мораль, гнилозубо усмехающаяся: Права я, мол, никуда вам от меня не деться.
А футурология, увы, дело зыбкое; подлинные пророки редки – как подлинные поэты.
ХРАМ СОВЕСТИ
Храм совести ныне?
Какая нелепая невозможность…
Когда даже в храмах в почёте бессовестность – ещё бы: чем больше пожертвований, тем слаще жизнь священноначалия (слово-то какое!).
Знаменитый телерепортёр утверждает, что глупо вчерашним питекантропам, имея в виду огромность временных пластов эволюции, говорить о совести. Да не глупо! – именно потому, что они вчерашние…
Якобы эфемерная совесть жжёт порою сильнее конкретного огня, и не только за своё – бывает и так, за общее, где изменить ничего не можешь.
Если жить по совести ныне – проиграешь, а выигрыш сладок, медов; а что, по сути, из тлена он, этот выигрыш, никому не важно – одним днём живём.
Живём так, будто смерти нет.
За четверть века почти – постсоветских – генетически что ли нечто изменилось в нас? Деформировалось так, что и на людей часто не похожи: разве люди так поступают?
Ага, ещё как! Поступают – ибо главное комфорт и развлечения, всё остальное – по боку.
Если человеку 25лет твердить, что он свинья – захрюкает в конце концов!
Храм совести – незыблемая, невидимая громада, существующая – хотим мы того, или нет…
Может быть, некогда нейрофизиологи откроют орган совести, и тогда всё станет на свои места, и поймёт человек, что сколько ни воруй, ни обогащайся, ни твори не правого – орган этот будет продуцировать боль, жжение и проч.
Тогда мы и узрим храм совести, и создадим адекватные ему воплощения в яви – слишком отличные от безвкусных церковных новоделов наших времён…
