(миниатюра в диалоге)
— … и помните, товарищи: мы, музейные работники, должны стараться не для себя. Мы должны стараться даже не для посетителей. Мы должны стараться для Истории! Потому что что? Правильно: потому что мы – её хранители, старатели, оберегатели, содержатели и мучители! Оговорился: благодетели! Так что ура, товарищи! В общем, если кто во вторник не будет готов к краеведческой экспозиции « То берёзка, то рябинка…», того лишу премии за третий квартал. На сегодня всё. Все свободны. О! Сколько лет сколько зим! Сукин! Здорово! Опять тебя прислали? Хотя нормальных в вашей развесёлой богадельне никогда не водилось… Ну, и как дела наши скорбные?
— Во-первых, я не Сукин, а Зукин. Во-вторых, никто меня никуда не присылал. Я закреплённый ещё с зимы за вашим участком приказом директора. А в-третьих, дела нормально. Ступор не проворачивается, так что экспозиция будет качаться, а если ещё и растяжки ослабнут, то и трещать.
— Вот те хрен Иваныч! Очень приятно! Вот как тебя, Сукин, встречаю – сразу сердце радуется и на душе тепло! Вчера же проворачивался!
— А сегодня – нет.
— А почему?
— А я откуда знаю? Может, в фигуру коня вода попала.
— Какая вода?
— Из трубы. Прямо над ним труба лопнула. Водопроводная. Залила коня.
— А Мамая?
— А чего Мамаю-то? Он – хан. Он – сверху. Он — на коне. Он не лошадь.
— А почему лопнула-то, Сукин? Вот почему она именно сейчас взяла и лопнула?
— А вы у неё спросите. Может, старая потому что. Проржавела. Её ставили-то когда?
— Когда?
— Я не знаю когда. Но давно. Может, при этом самом Мамае.
— Шуточки. И чего теперь?
— Чего «чего»?
— Почему не работаешь?
— Я же сказал: ступор гавкнул.
— Так вытри его! Тряпкой! Неужели трудно догадаться?
— Объясняю второй раз. Для особо сообразительных. Его вытереть нельзя.
— Почему?
— Потому! Он же сразу под конём. И к тому же с дырочками. Туда просто так не долезешь, потому что дырочки очень маленькие. Чтобы долезть, коня надо снимать.
— Снимай!
— Как? Он же аргоном приваренный! Его Колька приваривал, а это тот ещё мастер! Высший класс!
— Какой аргон? При чём тут аргон? Я же тебе ещё на прошлой неделе шурупы дал, чтобы не приваривать, а приворачивать! А ты их безобразно, не побоюсь этого ласкового слова, проср.л, Сукин!
— Ничего не это самое! Шурупы у меня Вера Семёновна отобрала. Для композиции «Танец лебедей на пруду».
— Какая ещё Вера Семёновна?
— Да вы что… Сами же приказ подписывали… Супруга Герасима Нилыча.
— Вот я тебя, Сукин, и поймал! К твоему сведению, супругу Герасима Нилыча зовут не Вера Семёновна, а Изольда Жоржетовна!
— Это третИю. А эта – пятая.
— Да? Не знал… Извини, Сукин… А как она у нас оказалась?
— Как-как… На пол-ставки, как… Сами же приказ…
— Голова кругом идет… Вера Семёновна какая-то… А почему же у нас тогда лебеди до сих пор не танцуют, если она у тебя шурупы отобрала? Отвечай!
— А чего опять я-то? Чего всё всегда если чего, то обязательно Сукин и Сукин? Других, что ли, сукиных нету?
— …и почему до сих пор в пруде нет воды?
— Так я же говорю: труба лопнула! Залила коня! А до пруда не дошла! Ни капельки! Потому что всё ушло на лошадь!
— …а шурупы, между прочим, бронзовые, фигурные! Их мне на заказ делали, по личному знакомству в похоронной конторе! Я даже, когда они пропали, в милицию звонил, чтобы их искали и нашли. От них, между прочим, даже собака приходила без намордника! Каждого обнюхивала, но так и не нашла. У, ворюги! Какие же все вокруг ворюги, Сукин! Только и умеют, что водку жрать и шурупы воровать! Ну? Чего молчишь?
— А чего говорить-то? Как же собака могла их найти, если они были у Веры Семёновны!
— Да? А где она была во время собаки?
— В декрете.
— Интересные у нас дела творятся! Прямо сказки и одна ночь! Только устроилась – и уже в декрете! Не от Мамая случаем?
— Так она для того и устраивалась, чтобы рабочий стаж не пропадал.
— А какого она в декрет с шурупами ушла? Чего в этом своём декрете привинчивать-то собралась? Чтоб не отскочило, что ли?
— Вот в том весь и хрен! Я ей говорил: Вера Семёновна, оставьте шурупы! А она: я их беру специально, чтобы меня в этом вашем гавённом музее не забыли. И я ещё вернусь! И я ещё покажу здесь кое-кому небо в алмазах! Ну, и другие выразительные слова… Так что пришлось Кольке приваривать. А что было делать?
— Я с вами с ума сойду, Сукин! То Вера какая-то, то шурупы, то собака с лебедями, то Колька с алмазами! Какой ещё Колька?
— Плюшкин, какой!
— Трезвый?
— Не Трезвый, а Плюшкин! Трезвого на овощебазу услали. Транспортёр менять в цеху тропических фруктов.
— Плюшкин трезвый был, когда приваривал?
— Ну, вы прям скажете — трезвый… Это прям в натуре даже смешно!
— Понятно… Значит, намертво приварил. Значит, хрен оторвёшь.
— И хрен поднимешь. Если только лебёдкой. Придётся вам лебёдку заказывать.
— Мне?
— Вам. То есть, конечно, не лично вам, а коню.
— Вот на всё у тебя ответ есть, Сукин! Чего не спроси – тут же! Энциклопедических ты познаний человек! Уникальная, гребёныть, в своей уникальности личность! И знаешь, Сукин, почему ты такой умный? Потому что фамилия у тебя не Зукин, не Сюсюкин, не Хренукин и даже не Ага-Оглы- Заде. А именно Сукин! Ну?
— Чего «ну»?
— Ничего! Одни убытки от тебя! И одно расстройство! Кстати, о коне. Могу тебя, Сукин, поздравить. За утрату фотографии дуба, под которым лежал Дмитрий Донской накануне Куликовской битвы, я вычел у тебя из оплаты накладной в тройном размере. Поздравляю.
— И вас с тем же и тудам же. Только один момент. Вы про какую фотографию говорите?
— Вот только не надо, Сукин, этих твоих порнографических объяснений! Не надо! Не купишь ты их на меня, Сукин!
— А я и не собираюсь. Я – по существу. Было же две фотографии. Какую вы имеете говорить?
— Какие две? Откуда у нас две?
— Объясняю. Две. Одна, где он лежит под тем дубом с конём. Вторая – без коня. Самостоятельно.
— С каким ещё конём? Мамаевым?
— При чём тут мамаев? У Мамаева свой конь. У Дмитриева – свой. Чего он, один на всех, что ли? Все на одного?
— Ну и где?
— Чего «где»?
— Фотокарточки эти где?
— Отвечаю. Которую лёжа с конём, вы сами, при мне, подарили делегации совхоза имени Патриса Лумумбы. В качестве сувенира для повышения ихних надоев и других производственных показателей.
— А без коня?
— А без коня никуда не пропадала.
— И где ж она?
— Там, куда вы сами её и запихнули. У Мамыкина. В витражном остекленении.
— А что ж ты тогда молчишь?
— Я не молчу.
— Молчишь.
— Не молчу.
— Молчишь!
— Не молчу.
— Молчи, Сукин!
— Как скажете.
— … а молчишь ты не потому, что не хочешь признать свою ошибку или стесняешься. Молчишь потому, что работать не хочешь. Вот сейчас ты чем занимаешься? Ничем. А если ничем, если ступор не проворачивается, тогда чучелом доисторического медведя занимайся! Или композицию из перепелиных яиц раскладывай. Только не сиди, как засватанный, Сукин! У нас дел – по самые гланды этого самого дубового мамаева коня!
— А я чего, отказываюсь, что ли? Только медведЯ за бревно можно закреплять при минусовой температуре. Исключительно.
— Снова здорово! Это почему же?
— Согласно инструкции. А то может развалиться.
— Бревно?
— Медведь.
— Почему медведь?
— Потому что доисторический. Одна труха.
— А сейчас какая?
— Чего?
— Температура!
— Сейчас – нулевая. А медведь должен быть холодным.
— Так сходи на холодильник, принеси оттуда лёд. Обложи и создай минус!
— Я ходил.
— И что? Не дали?
— Почему? Бери, сказали, хоть целый вагон. Нам, сказали, этого гавна не жалко. Ещё наморозим.
— Ну?
— Чего?
— Сукин!
— Не Сукин я… Только, говорят, заявку подай. Как заявку подашь – отгрузим в течение недели. Вывозить будем лошадью. Чтобы не пугать окружающих понижением атмосферной температуры.
— Ты им сказал, что нам в течение недели не надо? Что нам надо в течение дня!
— Сказал.
— А они?
— А они – ржут. Нам, ржут, по барабану ваше занимательное краеведение. Нам за неё зарплату не плотют. Иди, сказали, к начальнику цеха, с ним договаривайся. Если разрешит – так мы сразу же. Только лошадь сеном покормим, чтоб бегала резвее. А то у неё в рационе — одни мороженые. Пломбир за двенадцать пятьдесят в неограниченных количествах. Вот поэтому она у них и день, и ночь – в инее. Даже летом. Собаки! Издеваются над гужевым транспортом! А им чего? Оно ж у их бесплатное, это мороженое! Они же его и морозют!
— Ну?
— Чего?
— Гну! Ох, ты и допросишься, Сукин, своим этим «чего»! Ох, ты выведешь меня из моего ангельского терпения! При чём тут эта ихняя мороженная лошадь?
— А при чём тут я-то! Чуть чего – сразу: Сукин, Сукин…
— Ты у Забубённого был?
— Это хто?
— Лошадь в пальто! Ихний начальник ихнего холодильного цеха!
— Был.
— Дальше, Сукин, дальше! У меня уже зубы начинает ломить от твоих обстоятельности и неторопливости!
— А его нет. Он на больничном. У него чего-то там в паху то ли оторвалось, то и разбухло. Никто не знает. Но холодильные сказали, что уже прооперирован с переменным успехом.
— Тогда надо было идти к его заму, Колбасюку…
— И к нему ходил.
— Ну?
— Чего?
— Я тебя сейчас убью, Сукин! Задушу вот этой крепкой верёвкой! Чего Колбасюк?
— А Колбасюк мне сказал, что у него давление и тёща замуж собралась. Поэтому поклал он и на меня, и на лёд, и на нашего мадведЯ свой большой, грязный и очень волосатый. Так и сказал – очень волосатый!
— А при чём тут его тёща?
— А при том, что если она замуж выйдет, то от Колбасюка пол-дома отрежет, пол-участка отгородит и машину отберёт, «Ладу-комби». Потому что на хрен ей будет нужен Колбасюк, если у неё муж будет. Молодой, красивый и иногда непьющий.
— Молодой, красивый, да ещё и непьющий… Где она такого отыскала-то… А ты чего лыбишься так глумливо? Ты его что, знаешь, что ли?
— Кого? Колбасюка?
— Мужа тёщиного!
— Ага. В «Васильке» познакомились.
— Вот тебе и непьющий!
— А он там не выпивает. Выпивает он в «Рябинке», в «Трёх поросятах», «Нептуне», «Ермаке», «Любимом», «Окском», «Рассвете», «У Ритки», « У Тамарки», в Доме крестьянина и в трактирах у вокзала и на привокзальной площади. А в «Васильке» он беляши кушает. Ему колбасюковая тёща разогревает. Она же в «Васильке» — буфетчицей. Между прочим, передовица производства. Ейная фотокарточка уже три года висит на Доске Почёта ударников пищеварительной продукции.
— Да, жалко Колбасюка. Как же он на рыбалку-то будет ездить, если его женатая тёща машину отберёт?
— Да уж. Тогда ни на рыбалку, ни в баню, ни по бабам…
— Вот стерва. Надо зайти к нему, выразить сочувствие. Хороший же мужик! Ты сейчас чего делать собираешься?
— Да ничего. Пойду пивка попью. В «Василёк».
— Смотри! Ещё пол-дня работать!
— Да я всего-то кружечку. Ну, и сто пятьдесят, как положено. Не бутылку же. Кстати, может, там Кольку-сварщика увижу. Который коня. Договорюсь, срежет он его к гребеней матери. Делов-то как два пальца на копейку! Было бы из-за чего волноваться…
