Миль пардон, Манон!

Эпиграф:
— Смеются, в глаза смеются, а ему… все Божья роса. Харя ты неумытая, скот лесной!.. Совесть-то у тебя есть? Или ее всю уж отшибли? Тьфу! — в твои глазыньки бесстыжие! Пупок!..
Бронька наводит на жену строгий злой взгляд. Говорит негромко, с силой:
— Миль пардон, мадам… Счас ведь врежу!..
Жена хлопала дверью, уходила прочь — жаловаться на своего «лесного скота». –

( Василий Шукшин, «Милль пардон, мадам!»)

Сидоров Иван Васильевич обожает классическую музыку.
— Недавно оперу слушал, — говорит он и довольно жмурится. – Называется «Мадам Леско». Великолепная вещь! Вершина, как говорится, творчества! Прям вот целыми днями бы лежал и слушал, если бы на работу не итить!
Супруга его, Татьяна Марковна, имеет иное мнение. Более приближенное к реалиям нашего сурового бытия.
— Слушал он.., — ехидно кривит она губы. – И пяти минут не прошло, слышу: уже похрюкивает. И сладко так! С пузырями! Как дитё!
— А я и не отрицаю, — соглашается Иван Васильевич. – Да, классическая музыка оказывает на меня тлетвор… снотворное действие. А чего такого? Даже наоборот, хорошо: ничего не отвлекает. Это у меня мозг спит. С мозговыми извилинами. Уши-то не спят! Они по-прежнему всё слышат и всё воспринимают.
В ответ супруга легкомысленно машет рукой. Дескать, давай-давай. Ври дальше, извилина. Что тут поделаешь? Дремучая женщина. Всю жизнь на стройке маляром тире штукатуром. И ни одной грамоты!
— А как опера-то называется? – спрашивает Петька Ермолаев. Петька учится в местном пединституте и поэтому здесь, среди соседей, считается если не умным, то приближенным к этому состоянию.
— «Мадам Леско», — повторяет Иван Васильевич.
— На «мадам», дядь Вань, а «Манон», — поправляет его, Петька. Я же говорю: ума палата! Наверно, депутатом будет! От партии нищих и блатных! Опять же шнобель у Петьки какой выдающийся! Не шнобель, а ледокол «Ульянов тире Ленин»!
— Один хрен, — парирует Иван Васильевич и, понимая, что парировал неубедительно, не удерживается от ответного укола.
— Образованный ты! — скупо хвалит он Петьку. – Девок-то щупаешь?
Петька краснеет. Девок он пока не щупает. Пока только примеряется к этому увлекательному занятию.
— Наверно, выдающимся педагогом будешь, — продолжает Иван Васильевич, вроде бы и не замечая петькиного смущения. — Как Макаренко, забыл имЮ и фамилию. Тоже будешь школьников воспитывать. В какой-нибудь образцово-показательной колонии для неисправимых малолетних преступников.
Петька набычивается.
— Это почему же обязательно в колонии? – с вызовом отвечает он. — Может, совсем и не в колонии. Может, даже наоборот, в каком-нибудь элитарном колледже.
— Может – тут же соглашается Иван Васильевич. О, этот Ваня — тонкий психолог! Буквально ноздрями чувствует, когда надо наступать, а когда выгоднее отступить.
— Только в колонии лучше. Она хоть вроде бы и на государственном содержании, а всё одно на самоокупаемости! Там тебе и мясце халявное, и овощишки, и то-сё…И опять же с неисправимыми легче. У них же чего? А ничего! Ни папы блатного, ни мамы-депутатки, ни дедушки, видного общественного деятеля. Заступаться некому. Голимая шпана без Родины, без флага. А в этом элитарном чего? Все друг на дружку стучат. Чтобы чужое место захапнуть. Одни нервы.
— Зато зарплаты приличные, — робко возражает Петька.
Теперь уже Иван Васильевич машет рукой.
— А хрен ли толку-то… Всё равно жрать-то тебе чего-ничего надо? Надо. А женишься? А ребёньчик родится? А если сразу два? Харчи надо будет покупать, а они сейчас кусаются. Вот она и зарплата. Со свистом будет уходить на один только прокорм. Не, Петьк! — и он дружелюбно треплет студента по плечу. – Только колония! Тебе там самое место!
Петька открывает рот, пытается что-то сказать, но Иван Васильевич уже топает домой, так что победа остаётся за ним. Сейчас он придёт на кузню, выдует большую кружку простокваши и уляжется в большой комнате на диван, предварительно включив приёмник, который стоит у дивана в изголовии. Может, опять какую-нибудь оперу протранслируют. Опять приобщат его к вечному, прекрасному и снотворному.