Сгоревшею свечёю пахнет сильно,
По комнате флюиды разошлись.
Действительность в низины быта скинута,
А привлекала золотая высь.
Но ты свечёй молитвенной едва ли
Сгореть способен – скептик и поэт,
Мистические ищущий детали
В действительности, где подобных нет.
* * *
Свобода – беспощадная, как хлеб,
За коий бьются мшистыми веками,
Не объяснима, хоть и вне судеб
Не действует, бытует рядом с нами.
В сети огромной тополиной тьма
Ворон, и грай их чернотой мерцает.
Покуда малоснежная зима,
Её настрой не очень обольщает.
Свобода – хлеб судьбы. Когда бы так,
То многое понятней в мире стало.
Иллюзий мрак, и им цена – пятак,
И так немало их, увы, не мало.
КЛЕОПАТРА
Укус – мгновенье; дальше — смерть.
Роскошно убранное тело.
Царица поражать умела
Так, что менялась даже твердь.
Вожди и воины вокруг
Всегда, пусть корабли пылают.
Какие краски, пудры, лаки,
А взгляд её тяжёл, как плуг.
Чем проиграть – так умереть,
Надёжней умереть роскошно.
Что смерть доказывает? То, что
Едва ль она страшней, чем сеть.
* * *
Беззащитно закруглён затылок,
Личико его напряжено.
Он ребёнок, он трёхлетний, милый,
Не пугается, когда темно.
Слушает, недолго впрочем.
Мчится,
Раскидает пуговки игрой.
Никогда ничто не повторится,
Ешь моменты красною икрой.
* * *
Пять раз помыл посуду за день,
И восемь раз писал стихи.
В ночь глянул, от восторга замер,
Сияли звёздные верхи.
Быт и стихи ушли, как будто,
Но строчки звёзд не прочитать.
Их золотые атрибуты
Своей судьбою не узнать.
* * *
Солнце разыгралось, как дельфин –
В ноябре не ожидаешь этого.
И глядишь на небо с чувством летнего
Счастья… Интересно – ты один?
* * *
В пять пополудни в ноябре, как ночь.
Под фонарём пень выделен так ярко.
Над ним как будто световая арка,
Что темень гонит, хоть логична, прочь.
От дуба пень – запорошён снежком.
Коричнево-янтарно-белой гаммой
Он дан, столь основательной притом,
Что смерть не счесть тяжелой нравном дамой.
БАБИЙ ЯР
Урочище смертью набито –
Евреев влекли и цыган:
Из жизни, из яви, из быта
Их вырвали… Что там цинга,
Помноженная на холеру
В сравнении с ядом людским.
Тут злоба превысила меру.
И едок от выстрелов дым.
Мальчишечку мама собою
Закрыла. Добивший нацист
Смеялся, считая судьбою
Себя – рыжеват, мускулист.
Молитву прочесть караиму
Успеть ли? Стреляет хохол,
Пороча собой Украину,
Которой прекрасен глагол.
О, чёртова чёрная воля
Жестокости, вбитая в нас.
Расплаты качаются волны –
За Бабьего Яра рассказ.
Над адским урочищем сгустки
Энергии страха и тьмы.
Безвольные, будто моллюски,
Бессильны пред злобою мы.
* * *
Боярышника куст в натяжке
Столь туго данных жил хорош.
Листву терять насколько тяжко?
Ты, куст, грядущего не ждёшь.
Приходит время, даришь ягоды.
В другое – снега филигрань
Украсит – восхищаться надо бы.
Сверкает здесь любая грань.
Боярышника сила мощно
Даётся суммою ветвей.
Орнамент их понять не можно,
Как дебри психики своей.
СКРИП
(стихотворение в прозе)
Скрип (просто дверца не плотно подогнана) верхнего отсека встроенного на лоджии шкафа отчасти зловещ: октябрь на издыхании, и ранняя темнота его, такая привычная, кажется не приятной.
Деревья двора уже почти все обращены в схемы, и только берёза золотиста ещё, что казна, — не растратила листву: однако сейчас видится тёмной, недоброй.
Из-за скрипа, вероятно – жёсткого, сухого.
Усмотри в нём мелодию…
Нет, тут скорее – анти-гармония: точно некто злобный стремится вылезти из пределов, набитых разным хламом.
Скарб, мелочь жизни, папки, с давно забытыми бумагами, когда-то радовавшие безделушки, допотопный магнитофон – не вспомнишь всего, насованного туда.
И скрип этот – пока стоишь и куришь – неприятно режет слух…
* * *
Монет старинных тускло серебро,
А если «пруф» – оно сверкает.
В монетах то и обольщает,
Что скарб они истории, добро.
Как летопись былых судеб
И нисходящих поколений.
Великолепье исполнений –
Портрет ли княжеский, иль герб.
Разнообразно серебро,
Иное чистишь аммиаком,
От мира яви – дан двояким –
Отвлекшись – ранит столь остро.
Монеты. Прошлое в тиши
Играет, нежно и красиво.
И неизвестна перспектива
Уставшей собственной души.
ДЕЛО ДИЗЪЮНКЦИИ
Дизъюнкция почтение союзу
Оказывает, с алгеброй сойдясь…
А ты напрасно беспокоишь музу,
Когда с поэзией тут ищешь связь.
Нет, не напрасно, ибо поэтично
Всё, что реально.
Чёрные весьма
Деревья марта выглядят отлично,
И ощущается уже весна.
А тут и «или» будет впору – или
Зима ещё, покуда, не ушла?
Разбрызгивая грязь, автомобили
Проносятся, и будет тяжела
Ночная лава…
Или провалиться
В бессонницу боишься, человек?
А от небес, как ни хоти, не скрыться,
Тут «или» не поможет нам вовек.
ВЬЕТНАМ
Вьетнам – страданье, рис и слёзы,
Истории узор витой.
Средневековые угрозы,
Великий Вьет растёт – судьбой.
Китай, громоздкий и помпезный,
В его судьбе играет роль
Войной, кручёной и железной,
Война – покорность сильным, боль.
Красиво знамя Хо Ши Мина.
Вьетнамский донг довольно вял.
История слоилась длинно,
Давая разный матерьял.
Ханой мостов, велосипедов
И пагод.
Башня высока,
Та башня – символ всех сюжетов
Былого — сложного стиха.
Перечисление династий
Довольно времени займёт.
У современности во власти
Иная жизнь, иной расчёт.
Вода мерцает, и мостками
Пройдём в былое над водой.
Поэзия, сияя, с нами
Идёт, и кажется святой…
НЕКРАСОВ НАОБОРОТ
Действительность не верит афоризмам,
Когда её чугунна суть:
Не будь поэтом, даже если призван,
И гражданином – главное — не будь.
* * *
Иносказаний мускульное сжатье
Формулировки поместит в века.
Но верное подобных восприятье
Сложнее потребленья молока.
Уходит Хам, смеявшийся над отче.
Народов громоздятся этажи.
Любой из нас телесный, между прочим,
Мешок для содержания души.
Иносказанью шорох дешифровки
Необходим, как человеку хлеб.
Коль интеллектуальной нет сноровки,
Ты будешь в рассуждениях нелеп.
В ковчег не возвратится голубь…
Голос
Повествованья крепок, как земля.
А жизнь любого держит только волос –
Чего-то для. Понять – чего же для?
Развитья? Знаний? Но пределы смерти
До их пересеченья не узнать.
Со временем все разорвутся сети,
Освободив от ядер плоти нас.
* * *
Рваный человеческий утиль
В переходах под землёй, в метро ли…
Мутные глаза иную быль
Видят – в сером пепле мутной боли.
Им и ждать Христа – чтоб пожалел.
Мимо пробегают горожане,
Мелочью своих опившись дел –
Мимо мчат — добра и состраданья.
* * *
Ворона рвёт кусок — из урны
Упавший – не сумев – скакнёт,
Потом взлетит – едва ль ажурно:
Зигзагами пойдёт полёт.
Я, видевший ворону, вряд ли
Себя смогу представить ей.
Реинкарнация, как прятки
С былым, где высверки страстей.
О, я исшёл из Атлантиды,
Её сады видал, дворцы.
Мне памятны такие виды,
Что не представят мудрецы.
Я не мудрец – всего мечтатель,
И собиратель пёстрых слов.
И Византию я некстати
Припомню – из красивых снов.
Павлины – символы небесных
Садов, каких не видит глаз.
…а в ноябре так рано бездны
Потьмы откроются для нас.
И ноябрём в Москве иду я.
Час пополудни… На войне
Тридцатилетней я другую
Жизнь прожил. Интересна мне.
Взлетает птица Рух, с которой
Принц о юдоли говорил.
Проходит Гамлет коридором,
Какой и я в себе открыл.
Двор. Арка. Всё довольно просто.
И всё усложнено весьма.
Реальность восприемля косно,
Пропустишь духа закрома.
НА СМЕРТЬ ФИДЕЛЯ КАСТРО
Легенда! Яростный герой!
Легенды разве умирают?
Они собою украшают
Дней – бытовых и серых – строй.
О, штурм казарм! Переворот!
И речи мощные Фиделя!
И не навязано – на деле
Советский так любил народ.
За долгий век – пуды трудов,
Ошибки, властолюбье, слава.
Анализ выглядит лукаво:
Легенда – образ.
Суммы слов
Разъять его стремятся зря:
Уже история вместила
В себя – в ней нет календаря,
Но умная, густая сила.
* * *
Лениво плавают снежинки.
Часть оных, ветви опушив,
Творит великолепный миф
Зимы… Иль нежные картинки.
Другая часть, собой покрыв
Машины, черноту асфальта,
Растает, не дожив до завтра.
Но долго будет длиться миф,
Хотя ленивые они –
Снежинки, кинувшие небо,
И проплывающие нежно –
Как уплывают наши дни.
