Купоросно-золотистый пруд
Гладкою поверхностью блистает.
Уток плавно двигается стая,
Водный беспокоя изумруд.
Разнотравье глубоко вокруг,
И кузнечик скрипочку настроил.
А для муравьёв похож на Трою
Высоко поднявшийся лопух.
Выгородки в пруд вдаются, на
Них лежат на солнце, или дети
Прыгают, и лёгкая волна
Интереснее всего на свете.
Чайки падает предметом крик.
Плещется у берега собака.
Детский смех, и кашляет старик.
Солнечный июльский мир велик,
Сделан славно, и не знает брака.
* * *
Поэту, разлюбившему стихи,
С собой честней покончить – грех, как будто.
Живёт, пустой и мёртвый от тоски,
Живёт за гранью чёрного абсурда
Поэт, возненавидевший стихи.
* * *
В Александрийской я библиотеке
Сад манускриптов изучаю: он
Выводит дальше, — смысловые реки
Текут, и каждый бытия фотон
Осмысленностью золотой мерцает.
За манускриптом – новый манускрипт.
Забытых лестниц много – их мешает
Увидеть современный лабиринт,
Иль чётче: современности: закручен
Головоломно слишком, чтобы мы
Отведали паскудной тьмы паучьей,
И светлые не видели холмы.
В Александрийской я библиотеке
Ищу судьбы сакральные слова,
Что очень странно в двадцать первом веке,
Когда людьми остались мы едва.
* * *
Помнишь, Димка, брат, «залаз» великий
Наш на даче – как по вишням, по
Яблоням карабкались, и вскрики
Издавали – мол, земля-то под
Нами, далеко! Мы лезем прямо
На небо, царапаясь – и пусть.
Полувековая жизни пряжа
Мне не даст забыть небесный путь.
РАДЗИВИЛЛЫ
Мирский замок и Биржайский замок,
Камень силы Радзивиллам дан.
Код огромного богатства знаков,
Как игра судеб с избытком драм.
Кардиналы, воеводы были
Украшеньем рода, он ветвист.
Он веками набирает силы,
И стремится постоянно ввысь.
Сложный герб – простой и невозможен,
Рыцарские латы, как времён
Капсула… Когда – мечи из ножен,
Не бывать падению знамён.
Рим священный, ведомый структурно
Радзивиллам – оного князьям.
А балы играли столь ажурно,
Сколь сие уже не видеть нам.
Род приходит – род уходит, ясно.
Есть ли ныне? Интернет ответ
Даст: не интересно это явно,
Коль былого густо дан сюжет.
БОЛЬШАЯ БЕРТА
Большая Берта – вид мортиры.
О! чёрной магии страшней
Тяжёлые творенья мира,
Труды талантливых людей,
Талант оборотивших против
Себе подобных… Чёрный зев
Огромной пушки. Адский прочерк
В графе живых. Военный гнев.
На фотографиях мортира
Своим размером устрашит.
Звучанье адского мотива
Услышишь – вечно он звучит.
ХОЗЯЕВА СОБАК
(стихотворение в прозе)
-Шарфик, Шарфик, Шарфик… — забавная, на тоненьких ножках левретка Шафран – палевого оттенка, столь замшево-приятная наощупь, повиливая хвостиком, бежит к хозяйке.
Под тополями двора изобилие травы – переливающей изумрудно и малахитово в июле, солнце которого: жидкое золото, нежный янтарь.
-Смотри, Шарфик, вон Ларик!
Золотистый пуделёк, по паспорту числящийся абрикосовым, мчится к приятелю своему, Шафрану, они сплетаются клубком, бегут в траву, катаются, дружественно рычат.
-Что не на даче?
-Завтра едем.
-У нас не получается в этом году.
-Как ваш ест? Всё также плохо.
-Специфично очень, знаете ли. Кисломолочное любит, печёнку. А то было – месяц помидоры ел. Прямо поражены были.
Собачки носятся, мелькают их чудные тела, трава приминается, вновь распрямляется, собачки на миг пропадают из вида, чтобы появиться вновь.
-Мишка, Мишка, — слышен крик.
-Опять Медведь убежал.
Белую беспородную собачку зовут Мишка, но во дворе ласково кличут Медведем.
-Да вон он! Толик, вон твой медведь у гаражей, лови.
Долговязый парень мчится к гаражам, хватает в охапку собачку, тащит на травку, к другим.
Такса Чарлик – важный, как премьер-министр – шествует, именно шествует – перед хозяином Сашкой, чтобы присоединяется к другим.
-Закурить есть?
-Ага.
Чарлик не играет – он входит в траву, пропадает, потом появляется его голова, дальше хвост.
-Поздоровался? – спрашивает Сашка.
-Как всегда – сам по себе, — говорит хозяин пуделька.
-Ну да…
Они уходят – Сашка и Чарлик, они идут в магазин за вечерним пивом, и пёсик будет сидеть у двери, и ждать хозяина.
С большими собаками гуляют исключительно на поводках – есть опасность.
За гаражами видна тётка, чья овчарка – даже и в наморднике.
-Поназаводили! – шипит хозяйка Баси – забавной китайской собачки, что часто играет с Шафраном.
-Что делать! – пожимает плечами кто-то…
…жизни людей вложены в определённые ячейки, и изъять их оттуда уже невозможно.
Хозяйка Баси рассказывает про документы, необходимые для вывоза собаки в Шотландию и Германию – она рассказывает это человеку, который не поедет никогда и никуда – разве, что в Подмосковье.
Все жизни в ячейках – и в других уже не будут никогда, как не проживёт ни одна собака больше положенного срока.
И бессмысленно спрашивать – кем…
* * *
Полосы закатно-теневые
На стене кирпичной вижу я.
Листья, как орнамент бытия,
И узлы в нём скрыты ключевые.
Теневая полоса, за ней
Золотистый цвет заката даден,
Ибо в мире много виноградин
Счастья, не смотря на пену дней.
* * *
Шут и гений. Демон и пророк.
Прототип встречает персонажа,
Чтобы преподнесть ему урок,
И слова нежнее будут пряжи.
Гений сядет в шахматы с шутом.
Шифры яви не доступны мозгу.
Завершится всё всегда при том,
Как угодно алчущему моргу.
Всё начнётся, завершившись. Не
Факт, нужна гармония другая.
Интересное кино вполне
Смотришь, для чего не понимая.
* * *
Двинулись войска грозы – гремят
Боем проводящие разведку.
Капли ту и ту сначала ветку –
Тронут, двор богат, как дивный сад.
Ночь – и резко ливень завернёт,
Претендуя на пуды пространства.
Где войска? Их нет, а есть богатство
Летних, очень нужных миру вод.
* * *
Листья курчаво-ржавые
В августе под ногой
Хрустнут: так рыба жабрами
Воздух предсмертный свой
Ловит… Довольно ранняя
Осень вершит круги.
И предлагает ракурсы
Пышные, как пироги,
Ибо мешается осень
С летом, играя судьбой
Каждого… Ибо очень
Сложно соткали большой
Мир, а ткачи неизвестны.
Снова раздавишь листы.
Густо синеет бездна
Золотой высоты.
* * *
Вспомнил, что забыл вот это сделать…
Сочетанье «вспомнил» и «забыл»
Вызовет усмешку, будто зрелость
Собственную, бедный, пропустил.
Будто сразу канул в безнадёгу
Старости. Но сделал, что забыл.
Собственную всё-таки дорогу
За полвека как-то уяснил.
* * *
От солнца аура как будто
Над крышей, трубами её.
Нет, и не мыслится абсурда
В реальности, душа поёт.
Какое солнце золотое!
Как август нежен и богат!
Не претендуя на чужое,
Растишь в душе ветвистый сад.
ФОТОНЫ БЫТИЯ
Машина чистит улицу, а щётки
Похожи на моржовые усы.
Асфальту не страшны витки щекотки,
Щекотка нам судьбы страшна, увы.
Малыш глядит: забавная машина,
Придерживает малыша отец.
Со стороны – милейшая картина,
Иль символ сопричастности сердец.
Былое на грядущее похоже,
Коррекция хотя весьма сильна.
Род Радзивиллов собственную множил
Так долго славу – и она пышна.
Приходит род, уходит род – каков бы
Сей ни был – знаменит, силён, богат.
Сколь тяжелы тюремные оковы,
Столь радостен луной залитый сад.
Фотоны бытия даны повсюду…
В обряде похоронном их узришь?
Как знать, быть может, смерть – подобна чуду,
Покой дарует, знания и тишь.
Машина, долго чистившая улицу,
Уехала. Малыш с отцом ушли.
Надеюсь, воспитать сумеет умницу,
Чтоб сын стал украшением земли.
ДАМА НА КАЧЕЛЯХ
(стихотворение в прозе)
На небольшой детской площадке нету детей, и на детских, весьма крепких, впрочем, качелях сидит пожилая дама, медленно покачивается, подставив лицо солнцу зрелого апреля.
Она сидит, закрыв глаза, улыбаясь, может быть, чувствуя себя девочкой, но точно испытывая радость – чистую, безгрешную.
Лучи ласковы, они нисходят тепло и нежно, и для них лицо её такой же подарок, как и её радость.
