Лес позовет прохладой, тенью.
Чуть свет иду к березняку,
где в пестроте цветов весенних,
под шорох трав и птичье пенье,
надеюсь, разогнать тоску.
Зеленый луг простился с маем.
Чертополох и сорняки.
И среди них, не ждешь-не чаешь,
стоишь, и в сердце льдинка тает,
когда увидишь васильки.
И вот на ум приходят строки:
«Остановись, мгновенье! Ты
прекрасно!» Но на родном
припёке
мы все, как Фауст, одиноки:
нет дел, нет цели,
нет мечты.
Но, может, с этого мгновенья
яснее станет эта жизнь,
где погибают откровенья
от полуправды-полулжи?
Пусть этот мир не верит в Слово,
а старый мир идет на слом,
как нам прожить в России новой,
хмельной, неубранной, бедовой,
с Россией старой за плечом?
Две цитадели. Две России.
В одной Толстой и Королев.
В другой – Мамона и бессилье,
и, словно вязнущий в трясине,
незащищенный отчий кров.
И кто б он ни был, бес ли, вошь ли,
но как Сатир, суров и крут,
потомок наш над нашим прошлый
вершит, не дрогнув, самосуд.
Поднаторев во лжи искусной,
он позабыл уже, стервец,
что был рожден от бабы русской,
что дед его погиб под Курском,
а под Кабулом пал отец.
Союз. Империя. Рассея.
Как много звуков! Сколько слов!
Но суд беспамятства страшнее
всех инквизиторских судов.
И сердце рвется от печали,
и шепчешь: «Господи, прости.
Неужто мы опять в начале,
в истоках родовых скрижалей
того же тяжкого пути?»
Одни блудят и балагурят.
Другие, выстрадав войну,
проходят сквозь огонь и бурю
с нуля отстраивать страну.
И надо бы поверить в Слово,
проникнуть в суть его душой,
чтобы хотя бы быть готовым
на дерзкий шаг в пути рисковом
вперед – и в дело с головой!
Но скука, скука тяжким бременем
сжимает, как в тиски, сердца
И кажется, весь мир беременен
всепоглощающим безвременьем,
и этой жути нет конца.
И ничему не измениться.
Рассвет на крыше – надо б встать,
но нам и в кризис сладко спиться.
И сколько это будет длиться,
едва ли можно угадать.
Так и живем под шлягер с пивом.
А Русь застыла в долгом сне
как зачарованная ива
над нежной просинью разлива
с речными травами на дне.
Как это солнце в небе мутном,
зависшее над березняком,
где тишина стоит, как будто
замедлен ход часов – и утро
еще не скоро станет днём.
