Порою выдумки от яви
Ты отличишь с большим трудом.
Никто не видел снежных яблок,
Мечтой о них живёшь при том.
Пройти мерцаньем лабиринта
Позволит ли, старея, плоть?
Завидуешь ли птицам? Им-то
Сам воздух даден, как оплот.
И, выдумкой плодя иллюзии,
Вновь видишь Византию ты,
Сам уподобивший обузе
Свои нелепые мечты.
* * *
Реальность распадается на доли,
Границы между юностью и детством
В твоей ли точно обозначить воле?
Став зрелым, ты не стал, однако, дерзким.
Но доли эти в сочетанье только
Жизнь и дают… Мелькнула быстро лента.
Все обольщенья прозвучали тонко,
На самокате уезжает детка.
ПРАВЕДНИК В БЕЗДНЕ
Иова вестник поразил:
-Один я спасся, нет детей,
Нет сыновей, каких любил,
И чернокудрых дочерей.
И вестник прибежал другой:
-Верблюдов больше нет, овец!
Рыдай Иов, захлёбом вой –
Хозяин праведный, отец.
Узнаешь язвы полноцвет –
Гной каплет из телесных дыр.
Но отречёшься ли? О нет,
Был пышный мир – стал чёрный мир.
Бог дал – его благодарил,
Бог взял – его благодарю.
Из трёх никто не соблазнил
Проклясть духовную зарю.
Не камень твёрдый договор
Меж Богом и людьми – цветы!
В душе и стон, и сладкий хор,
Иов не знает пустоты.
Известен ли ему финал?
И в бездне, цвет которой лют,
Буреет, красным пышет, ал,
Жив праведный, верша свой труд –
Чтоб всем плод оного сиял.
ЖЕНА ПОЭТА
(стихотворение в прозе)
В сумку вернувшейся из офиса жены заглянул раньше малыша: машина там сидела (именно сидела) – огромная, гоночная, красная, с капотом частично из пластика, под которым виднелся детально сделанный мотор…
Малыш уже углядел, ликовал, вытаскивали вместе.
…не новая, но всё равно – роскошная, отдала одна из знакомых, заходивших в офис.
…вспомнилось – давным-давно, жена, вернувшаяся из Калуги, сказала, улыбаясь, что привезла подарок… И – в сумке сидел огромный, розовый, с хитрыми глазками, плюшевый бегемот – сидел, как сейчас сидит машина.
Не вырастающий отец маленького ребёнка, гоняющий с ним великолепную, красную, гоночную…
-Завтра же в сад захочет взять.
-И что? пусть…
-Разобьёт. Жалко.
Жена смеётся. Муж и малыш играют.
Кто меньше из них?
Ничего, жена поэта привыкла к некоторым странностям судьбы.
* * *
Узоры листьев… Не тревожишь
Их праздною своей ходьбой?
Жить без виньеток вряд ли сможешь
С тяжёлою водой-судьбой.
А лёгкость листьев привлекает –
Они – виньетки бытия:
Доказывают, как сияет
Суть оного. Не вижу я,
Коль зрение моё от плоти,
К духовному стремился хоть и.
* * *
Корнями вспученный асфальт
Дворовой тропки, вид – как ветка,
Ассоциации не редко
В сознание ввернут азарт
Сравнений… ветка на земле,
Но сделанная из асфальта.
А лужа мутная, как смальта,
Иль, как сознание во мгле…
РАБОЧИЕ НА КРЫШЕ
1
За детским садом – разные дома,
Тесненье крыш, рабочие на крыше.
Так, детство – любопытства закрома.
-Па, что там делают? – малыш чуть выше,
Чем самокат. – Работают, малыш.
Наверно чинят что-то…
Много листьев
Окрестно в октябре. Над суммой крыш
Заката мерно солнце золотится.
2
(Стихотворение в прозе)
Розовые роза закрылись, пожухли, по краям лепестков появились жёлтые полоски…
В детском саду много цветов, но, как всё и все, подчинены они правилам октября.
-Папа, дядьки на крыше, смоти!
Малыш вытягивает ручонку.
За плоской крышей трёхэтажного, советских времён сада – теснение домов, дворы живописны, много деревьев, в основном тополей, и – на крыше одного из домов точно разыгрывается драма: несколько работяг делают…
-Папа, что дядьки деают на кыше?
-Что-то чинят, наверно, малыш. Не знаю точно.
Они проходят мимо отцветающей розы, поднимаются по невысокой лестнице, и покидают сад.
ИГРУШЕЧНЫЕ МАШИНКИ
(стихотворение в прозе)
Из школы вернулся… Первый класс что ли?
И кто сопровождал? Не вспомнать…
А мама дома, улыбаясь, держала на ладони машинку – первую в твоей жизни подлинную модель.
Английскую.
Восторг отзвуком гудит во взрослой голове, и машинка цела – но вся в пятнах сбитой краски – гонял и так и этак.
Потом – собирал их, вернее: покупали родители, что в условиях Союза было не так просто: в Детском мире выбрасывали английские модели к Новому году, и ходили взрослые занимать очередь, записывались, долго стояли, и — пополнялась твоя коллекция, и открывались дверки, поднимались капоты…
Долго жила у тебя, потом – стал раздавать, раздаривать знакомым детям.
Машинки – любимое занятие твоего малыша.
Недавно подаренная красная – огромна, с частично пластиковым капотом, открывающим точно сделанные детали моторы, с пластмассовыми ремнями безопасности на сиденьях.
Малыш прижимает её к себе, как живую; носил в сад, отломались дворники, но не расстроился, нет-нет.
* * *
Сначала крысы шмыгают туда-
Сюда среди пределов городских.
В средневековье были города
Иными, не представить таковых.
Уже повозки чёрные стучат,
И факелы пылают, как огни,
Какие в данность помещает ад,
Тем сокращая человеков дни.
И пир во время – длинные столы!
Хмельные песни… Где-то рядом ров,
И известь негашёная – белы
Холмы ног, рук, и тулов, и голов.
Средневековая чума,
Чья маска чёрная – всерьёз.
Былое, смутное весьма,
Фантазий дико лает пёс.
* * *
Гущь, плазму, фарш людской метро
Выплёвывает, всё мелькает.
Как жизнь устроена хитро
Едва ли кто-то понимает.
Философ будет одинок –
Хоть в собеседниках лишь звёзды.
Дни в ночи улетают: срок
Судеб определяют гнёзда
Над нами сгустков смысловых,
О коих ничего не знаем.
-Добрались на перекладных.
-Теперь отменно погуляем.
С похмелья заходящий в храм
И Отче Наш едва ли помнит.
Скажи, насколько будешь рад,
Что так несли событий волны?
Иконы золотом блестят.
Дни в ночи улетают вечно.
И снова звёзды говорят
Философу о том, что верно.
* * *
Виноградная лоза без ягод,
Как цитата, но язык закрыт,
Есть язык цветов, плодов и яблок –
Лучше скучных фраз, что дарит быт.
Съеден виноград, лоза корява,
Проще всё фантазий, и т. п.
Вероятно, все нюансы яви
Надоели за года тебе.
* * *
Холмы вдали напоминают
Мечети профиль, купола…
И минаретами взлетают
Столбы.
Небес густа смола,
Закатом растеклась, играет,
Со псевдо-минарета звук
Нейдёт, и обещанье рая
Нелепо, как обилье мук
Земных, чему душа не рада…
* * *
Дубов коричневые листья,
И жёлтая парча берёз.
День будет лёгкой грустью литься,
Не доведя меня до слёз.
Редеет лесопарк, лысеет,
Кленовый лист вельми красив.
Жаль, осень доказать сумеет
Однообразье перспектив.
ДОМАШНЕЕ КОНСЕРВИРОВАНИЕ
Эстрагон, листы смородины, гвоздика,
Соль и перец… В банках – целый мир.
Альфа консервированья! Блика
Язычок на огурце так мил.
Собирали нежные опята,
Пень корзину целую давал,
И срезались медленно ребята.
Лист мелькал и золотист, и ал.
Белые, закатанные в банки,
Патиссоны, очерк чей волнист.
…будто у реальности изнанки
Нету – каждый день весьма лучист.
ВНУТРИ СТИХА
1
Стихотворение в прозе
Стих разбегался многостроко, а казалось – многоного, потом тёк, струился, змеился, конденсировался…
Дальше он собрался в телесные сгустки, распахнул пасть, и… проглотил несчастного сочинителя.
Тот сидел внутри – брюха? Алхимической колбы собственных страданий-надежд, озирался: серели, сухо чмокали своды, они жили казалось, и с них капало нечто бурое, не приятное…
Впереди горел огонь, но попытки встать и пойти туда, не увенчались…
Чем могли увенчаться попытки идти по заболоченной местности? А именно такая обнаружилась под ногами, да ещё и с багровым отливом.
Жуть.
Проваливался дальше и дальше, и где-то с противным чмоком вынырнул: город был: тёмный, страшный, многобашенный; и тёмные, уродливые гномы громоздили камни, катили их – монотонно, тупо, без всякого выражения на плоских, как блин, лицах.
Бежал по улицам – всё-таки были здесь тверды; бежал спотыкаясь о мелкие, вздрагивавшие, точно застывшие в страдание камни, и натыкаясь на тех же гномов… Но нигде ни поворота, ни выхода не было видно…
…щель зияла – как многоточие, щель дрожала, выпуская языки того, что показалось светом; он бросился к ней, наугад, но свет, ставший кусками огня, втаскивал его, обжигая, и за огнём этим звучал фиглярский голос: А зачем сочиняешь такие безнадёжные, страшные стихи?
Он очнулся за столом, задремав, очнулся в ужасе, не зная, что делать…
2
Стих, сочинявшийся так туго,
Зевнул и проглотил его.
И было в брюхе столь упруго,
Сколь и не видно ничего.
Мерцали темновато своды,
И капало, и стыла вонь.
И он, возжаждавший свободы,
Великолепной, как огонь,
Рванулся, провалился ниже,
Был чёрен город гномов, был
К предместьям ада много ближе,
Чем ряд окраинных могил.
Щель световая привлекала –
Рванулся к ней, услышал глас:
Зачем вложил тоски немало
В стихи? Расплатишься сейчас.
Очнулся сочинитель – жутко
И ничего не изменить.
Сон? Или чья-то злая шутка?
Неясно, что предположить.
* * *
Мнением чужим пренебрегать,
Правоту свою, как буквы, зная –
Зрелости знак чёткий, как печать
Круглая, как чаша золотая.
* * *
Осторожно живущий,
Не рассчитывай на успех.
Не востребован, значит – пьющий,
Мало в жизни узнавший вех.
Сам поэт виноват ли в этом?
Только в том, что поэтом рождён,
И характером бедный со светом
Белым вечно не сходится он –
В запредельность влюблён.
* * *
Кристаллы, чьи структуры схемы
Размеров, строчками растут –
Растут стихи, включая темы
Любви и смерти, хлеб и труд –
Любое те кристаллы могут,
Играя светом, представлять.
Поэт, поутру евший йогурт,
Напьётся к вечеру опять.
Пиррихий, клаузула, стопы.
…по лестнице спускают гроб.
Старухи у подъезда стоны.
Событие из катастроф
Для нескольких людей. Пиррихий
Анакруса. Стихи растут.
Вот в книги собраны, как в риги
Зерно. Вершится дальше труд.
Размеров жёсткие структуры,
И вверх стремление стиха.
А до небес архитектуры
Ничто не доросло пока.
* * *
Привык к безгонорарному житью,
Бесхлебную корить судьбу свою
Не будет, коль духовного пути
Заложник – надо до конца идти.
ДО КОНЦА ОКТЯБРЯ ОСТАВАЛОСЬ ПЯТЬ ДНЕЙ
(стихотворение в прозе)
На Киевской – столь привычной, сколь ставшей вдруг незнакомой, вглядывался в схемы переходов, толкаемый, сносимый людьми; наконец, разобрался, двинулся в общей массе, чувствуя себя микроскопической частью человеческого фарша.
Линия раздваивался, и, нелюдимый вообще, краснея, спросил, когда нужно садиться, чтобы доехать…
-Этот поезд пропустите, на другой, — буркнул красноносый, пузатый дядька, втискиваясь в вагон.
Сел.
Читал эсэмэски, стирая – будто жизнь раскручивал назад.
Потом – поскольку путь был вне темноты – глядел на осень, пышно вершащую труды, на мелькавшие куски промзон… или чего-то подобного.
Оказалось – не останавливается на нужной остановке, ремонт…
Дрожь внутренняя, мерзкая, противная – снова спрашивать надо…
Молодой человек, глядящий в смартфон, ответил охотно:
-А доезжаете до Кунцевской, но не выходите, и – станцию назад. Всё просто.
Действительно, всё было просто.
Перегороженная Пионерская напоминала скорее провинциальный полустанок, а не станцию московского метро; а пруд простирался пространно – и так спокойно-легко сделалось от плоской воды.
Спустился к пруду, двинулся вдоль, ведомый интуицией (а думай – есть ли двойник, энергетический фантом, как говорила давно умершая знакомая, якобы ясновидящая – может ли он вести)…
Поднялся между домов, и в цокольном этаже одного – скучного, высокого, блочного, обнаружил ветклинику и издательство, как и было обещано.
И журналы, включая номер, нужный ему, были выставлены прямо у стола, на специальном стенде.
Купил.
Даже не раскрывая, чтоб глянуть на эссе своё, фото, биографическую справку, сунул глянцевый номер в сумку, и пошёл вдоль пруда, вглядываясь в серую, с прозеленью воду, отмечая кое-где поблескивающий ледок.
Зыбкое золото древес стлалось под ноги, и до конца октября оставалось пять дней.
ДЕТЮНЕЦ И ДЕАЧКА
(стихотворение в прозе)
Детюнец – так называли иногда шустрого своего мальчишку, закапризничал утром, отказался идти в сад: сначала громоздил город из кубиков, потом стал звать отца гулять.
Ветер гнул тополя двора, но улетал быстро, чуть поживившись листьями – октябрь уже держался на волоске.
Бабушка качала внучку на качелях, и собачка – маленькая, китайская собачка (забыл, как именуется порода) – была привязана к одному из столбов.
Детюнец вытащил из сумки, повешенной на ручку самоката, машинки, и закричал:
-Па, я очу в деачкой играть.
И, размахивая машинками, побежал к качелям.
Девочка, не обладавшая такой прытью, всё же слезла, и, получив одну машинку, некоторое время бегала за детюнцом.
Потом – помчались на футбольное – миниатюрное, конечно, — поле – и там носились друг за другом.
Бабушка, оказавшаяся в центре, приговаривала:
-Хорошо, хорошо.
А собачка жалась к её ноге.
Детки гладили потом собачку, и она точно улыбалась им.
Будешь ли помнить, детюнец, как играл с «деачкой»?
КАК ТЕБЕ, ФИЛОСОФ, ТАКАЯ АНТИУТОПИЯ?
(стихотворение в прозе)
-Пфф…
-Н-да…
-Ну что скажете коллеги?
-Эта значить…
-Думаю, можно присвоить третью степень.
И – понуро стоящему у стены, повествовавшему о своей жизни – присваивают третью степень совестливости.
Выдают сертификат и соответствующий значок, который он обязан носить.
У сивых, потертых, властных стариков такая степень – девять, и у каждого тоже значок.
…появился некогда философ, писал, писал бесперечь о необходимости переустройства общества по принципу совести, мудрости, доброты; сотрясал, так сказать, бизнес-основы, утверждал, что знает, что сокрыто за понятием «Бог» — и добился-таки: и особняк получил – за совестливость, и деньги приличные – за мудрость, и проч.
Стали организовываться комитеты: о! разумеется, многажды передрались совестливые, мудрые, добрые – кто из них самый-самый, но постепенно всё устаканивалось, утрясалось.
И вот – без значка не поступишь на работу, да и в магазине ничего не отвесят: мол, совести если нет, уворует ведь чего – поглядите на него! Коль не сопрёт, то явно норовит недоплатить.
Все, включая детей, были обязаны проходить комиссии, посещать комитеты, повествовать о себе.
Врали, конечно, немилосердно, а как вы хотите? При многоступенчатом-то устройстве общества.
Старики заседали – кичливые, гордящиеся собой, властные, как боги.
-Ты какую степень получил?
-Третью.
-Ха, бессовестный, значит. У меня – пятая!
-Во, тебе льгота в магазине будет. Как так наврать умудрился?
-А что сложного? То скрыл, то приукрасил…
-Так они всевидящими себя объявили, старики-то эти.
-Ладно, верить меньше надо.
По телевизору – сплошные ток-шоу: серые, скучные: все говорят про совесть, про мудрость…
А! ещё про доброту – мол, необходимо то-то, это…
…в банках, глядишь, беспроцентные кредиты раздавать стали – да только выйдешь, только в переулок свернёшь – тут тебя цоп, и ограбили.
Как тебе, философ, антиутопия такая, а?
Впрочем, надёжно спрятался в особняке своём, не пишешь ничего, цели достиг…
РАСПЛАВЛЕННЫЙ ВИХОРЬ
(стихотворение в прозе)
Лёгкая парча, зыбкое злато двух березок у подъезда, живущих на обширной, овальной клумбе, — и изображение берёзовой роще на стене котельной: зелёной рощи, сквозной, майской.
Почему никогда не замечал соседства?
Плоское и объёмное — рядом, и мир, иными именуемый голограммой, точно раскрывается истинно таковым.
Иллюзия, что жив: ибо детерминирован стольким, скольким же и ограничен.
Куришь на лестничной площадке, в широкое окно глядя на берёзы живые и берёзы на стене; куришь, не в силах остановить бушующий, расплавленный вихорь в сознанье, и седой дым растекается в воздухе, уходя в потолок.
* * *
Златящаяся у подъезда
Берёза: роща на стене
Котельной: маем дышит бездна,
Легко представленная мне.
Но дышит октябрём реальность.
…а ранее не замечал,
Как плоско данная банальность
И жизни чудный матерьял
Пространством сближены: как будто
И правда — голограмма мир.
…и в кость безбожника так жутко
Безбожье въелось суммой дыр.
И в плоть вошла обрядовера
Хмельная дурь экстаза, в кость.
Берёзы колыхнутся ветви,
И мыслей вызревает гроздь.
ИСЧЕЗНУВШИЙ ТОРТ
1
О, сей роскошный, пышный торт
Похищен! В замке чехарда,
И путаница – первый сорт,
И не понятно ни черта.
Волшебник Колмар торт унёс?
Иль Кюнкер захватил его?
Король прольёт немало слёз,
Не понимая ничего.
Напрасно генерал войска
Направил во дворец, и зря
Трудился сыщик… Ах, тоска!
Была б духовная заря…
Но торт исчез, исчез, исчез…
Был многоярусный, хорош.
Король рыдает – бездна бездн!
Как утешение найдёшь?
2
(стихотворение в прозе)
Торт! Торт! Торт! – будто летят позывные!
Где торт – многоярусный, был роскошен, кремовые узоры изображали дворец, людей, орешками были выложены стены, из безе сделаны щиты с вензелями, цукаты вставали кустами, и на шоколадных конях ехали мармеладные кавалеры…
Торт исчез.
Король рыдает.
Может быть, злой волшебник Кюнкер похитил его, использовав магическую силу?
Или опытный заклинатель Вольмар щёлкнул пальцами, и вот вам…
Генерал шлёт войска – чеканя шаг, идут отборные, всё умеющие солдаты, и гениальный сыщик поспешает во дворец; но зря, зря будут – первые обшаривать все углы, второй с лупой исследовать каждый миллиметр пространства.
Всё зря.
Король безутешен.
Разве – заказать ещё один торт?
* * *
И, не веря сам, что слово свято,
Пишет вновь о святости его.
Ибо так воспринимал когда-то,
Молод был, не страшно ничего.
Пожилой, во всём разочарован,
Некуда, понятно, отступать.
Огорчён, почти раздавлен словом,
Прибегает к оному опять.
ПОКУПАЛА МОНЕТЫ
1
Пожилая тётка поражала
Торгашей, монеты покупая,
Толком ничего о них не зная,
Но смотрела долго, выбирала.
Умер сын, был нумизматом… В целом
Был поэтом, неудачлив очень.
Мир стал чёрным, был когда-то белым,
Даже больше не сверкала осень.
И монеты покупала, к сыну
Так хотелось. Просто покупала.
Торгаши не ведали причину
Действий, — не важна для них ни мало.
2
(стихотворение в прозе)
Пожилая, худо одетая… Она ходила по ярмарке увлечений, из одного отсека в другой, покупала серебряные монеты – из не дорогих.
Удивительно отличалась ото всех посетителей: пузатых дядек, деловитых юнцов…
Она похоронила сына – неудачника-поэта, так любившего монеты; окаменела на какое-то время душой… а потом – пошла покупать монеты; раскладывая их в пустые ячейки сыновних планшетов, говорила с ним, каждый день готовясь к смерти, готовясь к лучшей встрече…
ПОД ЛЕЖАЧИЙ КАМЕНЬ…
(стихотворение в прозе)
В один из новогодних дней – пышный, гудящий метелью – заехала в гости, будучи из Калуги по делам, мама сказала сыну: дочь моей приятельницы, и он не обратил внимания: одиноко жили, к тому ж маялся с похмелья…
Женщина, его ровесница принесла торт, наполнив квартиру весёлым шумом, но сын сидел у себя, не выходил; и потом мама позвала, предложила выпить, всё-таки Новый год…
На кухню зашёл, краем глаза глянул на молодую женщину, и обожгло – будут с ней отношения…
20 лет спустя, вставая в шесть утра, включив компьютер, он пишет, и свет лампы не мешает спать чудному малышу, позднему сыночку, и жене, что зашла двадцать лет назад зимним, вьюжным, роскошным вечером.
* * *
Место – Россия, время – мечта.
Рильке знал, как живёт красота,
На тайну умноженная она
Русского, мистикой сдобренного, зерна
Оттенки имеет… Камень – вещь.
Стихотворения голос – вещь.
«Новые стихотворенья» драгоценных камней,
Учитывая весомость первых – ценней.
Сонеты к Орфею возможно сам
Орфей и слагал, адресуясь ко греческим небесам.
Элегий зданья: воздух смысла и мёд.
…Рильке возле небесных ульев и сот –
Инок, душа, поэт германский, мудрец,
Смыслов множества жрец.
И бесконечность мимо течёт.
* * *
Пил с давлением, с желудком ноющим,
Проходило, хоть здоровье то ещё,
В общем, безразличие к нему…
Но стихи не могут гнать во тьму:
Так, или иначе, вектор к свету
Обозначат. Только тему эту,
Изучая, устаёшь настолько,
Что без горькой сильно будет горько.
Я империю литературную
Представляю мощную, ажурную,
Портики эпитетов, колонн
Мысли, и метафоры закон.
Вот литературная империя,
И в её существованье верю я,
Даже пьяный, даже депрессивный –
В торжество её сакрального массива.
* * *
В сплошном ветвлении стихов,
Давно заткавших образ яви,
Не разберёшься сам, основ
Касался, мнилось… Кто же вправе
Судить за образ жизни сей?
Они ветвятся бесконечно
Стихи витой судьбы моей,
Не давшей просто жить, беспечно.
МАКСИМИЛИАН I ГАБСБУРГ
В берете на изображеньях часто
Он – архитектор Габсбургов… Его
Готовили с лет ранних к теме власти.
Жизнь роскоши казала торжества.
В пятнадцать лет нашли ему невесту,
Мария – богатейшая из всех.
Охота, упражненья, и не к месту
Священников рацеи…
Что есть грех?
Он веровал по-своему, и это
На жизнь бросала отсвет. Он возрос.
Война привычна, жаль, не бездна света.
Искусство воевать, ращенье роз
Победных…
…Бьянка под конём погибла.
Монета с нею – подлинный шедевр.
Дарил придворным император, ибо
Былое вечно с нами – суммой сфер.
Былое с нами – войнами, блистаньем
Доспехов рыцарских, избытком тем.
Былое с нами, за века хоть стали мы
Инакими совсем.
ПРЕДПОЛОЖИМ, ЧТО ПЕРВЫМ ХУЛИГАНОМ БЫЛ:
Лорд Хулигэн, такой ли славы
Хотел, буяня, чтоб убить
Чудовищ скуки… Величавы,
Уродливы, мешают жить.
Остался вот таким, остался.
Никто не помнит про тебя,
Как безобразничал, метался,
И думал, что скучна судьба.
Никто не помнит… Но остался…
