ПАМЯТИ ДАНИЕЛЬ ДАРЬЕ
Почти ровесница истории
Кино, дарившая себя,
Прекрасно роли серебря,
Различным поколенья: токи и
Сверкание любви порой
Она собою воплощала.
Стендаля темы превращала
В явь современною игрой.
Какой разнообразный век,
И многоплановые роли!
Лишь то и ценит человек,
Что в помощь – от различной боли.
ЧУДНЫЕ ДВОРЫ ДЕТСТВА
(стихотворение в прозе)
У лестниц, ведущих на горку, собирали листья, наваливали их, гора росла, и малыши ликовали…
-Катя, Катя! Иди сюда, здесь больше!
Охапками несли, роняя, златую листву, набирали её от бордюров, а потом…
Они забирались наверх – и летели в неё, и краткость полёта вовсе не препятствовала счастью…
Они барахтались в листве, смеялись, выбирались, вновь карабкались по лесенке, снова плюхались, пружиня, играя…
…вспомнилось – в юности ночевали в стогах, и так же, как под детками листва, пружинила душистая солома…
Дети ликовали.
Родители глядели, и пожилой отец – самый старший среди них – словно возвращался в чудные дворы собственного детства.
СВЕРКАЮЩАЯ РТУТЬ
Сверкающая ртуть воды,
И свод алхимии громоздкий.
Меж символов плутаешь ты,
Как в бездне лабиринта мозга.
Подвижней ртути человек
Бывает: психика лабильна.
Действительности страшен век,
И оный угнетает сильно.
Небесная прозрачно ртуть
Сереет, синевы не ждёте.
Смак жизни затмевает суть
Её, и давит бремя плоти.
* * *
Названья европейских городов
Смакуя – Авиньон, Кремона, Ровинь,
Проулки представляя, сумму кровель,
Уходишь от своих слепых годов,
Где неудачи туго соплелись.
…Неаполь, Пярну, Дублин, Копенгаген.
Мечтаний флаги поднимаешь ввысь,
Истрёпанные за полвека флаги.
* * *
Хемингуэй читает Беркли.
Зачем ему его читать?
Потьма уводит вдаль четверг, и
Под вечер трудно размышлять.
Читателям, которых доля
Идти, шифруя глубину,
Как будто в этом нота долга,
Жизнь разменяв на то одну,
Не позавидуешь… А может
То старый Беркли объяснить,
Чем жизнь терзает и тревожит,
Иль попросту мешает жить?
Хемингуэя жизнь блестяща.
Сон внешнего о глубине,
О подлинности настоящей,
Во сне пестро явился мне.
Жизнь, что в проран летит, недаром –
Такой даст опыт… У звезды
Потребность в свете – очень ярком,
То, падая, постигнешь ты.
НЕКОТОРОЕ ПОДОБИЕ БАЛАНСА
(стихотворение в прозе)
Всё чаще прогуливая школу, плотнее погружаясь в мир своих литературных фантазий, и, чувствуя, что завершится сие плохо, бегал исступлённо покупать марки на набережную Шевченко – там, в советские времена у магазина «Филателия» собирались спекулянты, и когда, достав из толстых портфелей толстенные альбомы, открывали их, точно мир рассыпался фейерверком сияющих марок.
Копил деньги, что давали родители на завтраки, а однажды, договорившись, чтобы придержали серию Иконы великолепного Аджмана, мчался домой, чтобы занять пять рублей у двоюродного брата – жившего тогда у них, в Москве, учившегося в МАДИ…
Он бежал, выйдя из недр метро к своему дому мимо серо-чёрных деревьев сквера, по изодранному снегу, и думал: Вот интересно, как же буду чувствовать себя, когда первый раз влюблюсь?
…тогда, в школе, всё кончилось пубертатным кризом: затянувшимся, тяжёлым.
А первый раз влюбился в женщину старше его, много позже, и было это страшно, дико, рвано, безответно, долго…
Справедливости ради надо добавить, что женился поздно, и вполне удачно: так, что некоторое подобие баланса в жизни его обозначилось всё же.
* * *
Мука скуки, сапожок испанский,
На душу надетый тяжело.
В данном, очень маленьком пространстве
Всё известно: прошлое прошло,
Будущего нет пока, однако
Ведомо примерно. И устал
От себя, и о волокна мрака
Собственные темы изорвал.
То, что было интересно мерно
Рухнуло в извечное: зачем?
Мука скуки медленно, но верно
Действует, сказав: тебя я съем…
ГОТИЧЕСКИЕ БУКВИЦЫ
(стихотворение в прозе)
Готические буквицы, совместившие бюргерское счастье и мистику пути: тайны поиска многих смыслов…
Начертания с закруглениями, плавными утолщениями, и — утончённостью мастеровитости.
Ряд не только смысловой, но и визуальный – нечто схожее с иероглификой восточной.
Совершенная особость письма, связанная с особенностями средневекового мышления.
Рвутся ли ввысь язычки чёрного огня, как парят, звучат каменной гармонией соборы готики?
И так, и нет – буквицы-торговцы, и буквицы Фауста, буквицы сладко пахнущие сдобой и буквицы, уводящие вереницу мыслей в вечность; сокровенность алфавита, необыкновенность забыто-не-позабытого лада…
В СКЛАДКАХ БЫТИЯ
Наполненье жизни, чем придётся
В идиотство
Превращает жизнь… Вообще любой
В складках бытия – плаща глобального,
Пышного, отчасти инфернального –
Счастлив, иль с тоскою мировой,
В сущности, затерян.
Ты уверен?
Прагматизм реальности высоким
Содержаньем жизнь наполнить не
Даст, и жить со всеми наравне,
Будучи поэтом многостроким,
Больно уж не интересно мне.
* * *
Вертикально зеркало течёт,
Отражая плоскости предметов.
Плоское в объёмное войдёт,
Или будет всё наоборот,
Всякие возможно – то и это.
В иллюзорных лабиринтах вновь
Заплутали мысли. Тема света,
В темноты слетающая ров,
Воспарит опять на крыльях слов –
Это мировосприятья схема.
Сбоку видно зеркало, и в нём
Нет меня, и одинок мой дом.
* * *
Бабочки не взлетят
Со старого покрывала.
Крылышки их блестят
Цветом опала.
Не воплотишь мечты,
Как не взлетят все эти
Бабочки – знаешь ты,
Долго прожив на свете.
* * *
Эогиппус, мезогиппус… Кони
Мчатся по истории людской
Параллельной золотой волной.
На ВДНХ чудесны пони.
Пони есть исладские… едят
Мох, лишайник и селёдку даже.
Во французском некогда пейзаже
Сети кони выбирали: сад
Был улова чудно-серебрист.
Я Пегаса ведал вдохновеньем.
И легендой драгоценной вспенен,
Мчит единорог – и мускулист,
И кентавром мудрый… Долгий путь
Лошадей сквозь мифы, сквозь реальность.
Адских, страшных, мчащих инфернальность,
Жуткая за ними суть…
* * *
Обухом процентщицу убил,
Острием сестру её… Сколь важно
Как? Убийство дико, яро, страшно,
Интеллектуальных много сил
На теорию ушло пускай…
Или острием убил старуху?
Или не было убийства? Край
Собственных фантазий ночью руку
С топором показывает мне.
Но красив Раскольников душою.
На героя тянет он вполне,
Раз душа его была большою.
Многое запутано теперь,
И убийства повседневны ныне.
Всё вихрится, рвётся, и т. п.
И никто не припадёт к твердыне.
* * *
Я не думаю, я знаю,
Что над нами Пантократор.
Мне деревья в этом знаки,
Или – как устроен атом,
И бездонность мирозданья,
И бескупольность пространства.
Переходит угасанье
Дня в звездчатое убранство.
Безответные вопросы
Не звучат в пределах неба.
Зная оное, философ,
Знает также силу хлеба –
Силу хлеба, гущу жизни.
Пантократор непостижен.
Только после каждой тризны
Снова будет бездна жизни.
САМ ВИНОВАТ
(стихотворение в прозе)
Вытащив какой-нибудь предмет… или книгу: перечитать две-три страницы, не убирать его месяц – мол, время пройдёт, нечто изменится…
Гнать время, ожидая грядущих публикаций – дело ли это поэта?
Играть со временем, будто с ним можно играть; глядеть на себя со стороны, так, будто выходишь из тела, хотя знаешь, что невозможно сие, и пространство, занимаемое тобой в пространстве, изменится только со смертью, к которой, как выяснится пред нею, и гнал жизнь, не умея почувствовать смак её…
Интересно, что будет с тобой, когда закончится упаковка кардиомагнила?
А ничего, всё то же, но надеешься, что лучше будет, ярче, надежда – вечная пытка…
Не приобретённый стоицизм.
Не-умение выработать правильное отношение к жизни.
Сам виноват.
ПРОСТО ЕЩЁ РАНО
(стихотворение в прозе)
Худая, пегая, остроухая собака, высокая, и немного робкая подошла к малышу, а когда отец его протянул к ней руку, отбежала в траву двора, к дубовым пням, влажным октябрьским утром.
-Она к чужим не подходит, видать, много плохого сделали! – хозяин, несмотря на ранний час, был пьяноват; поводок намотав на руку, шёл за собакой, дымил сигаретой… — Но с детьми играет.
Малыш катил машинки по асфальтовой тропке, нацелившись на пустовавшую детскую площадку.
-Папа, что дядя сказал? – остановившись, спросил мальчишка, глядя на отца.
-Дядя сказал, что авава только с детьми играет, — ответил отец.
Хозяин пожимал кому-то руку, перебрасываясь ничего не значащими, дежурными словами.
Собака мелькнула ещё раз, посмотрела на малыша, и скрылась за домом, хозяин последовал за ней.
Малыш въехал на площадку, остановил машинки, поглядел.
-Никого нету, па…
-Рано, малыш. Просто ещё рано.
* * *
Пласт воздуха тревожит ветер,
Колышется тяжёлый пласт.
Покуда спят в постельках дети,
Сон – замечательная власть.
Лысеют тополя, коль осень
Рулит – сегодня октябрём.
Берёзы зыбко злато – очень
Оно красивое при том.
Рисунок на котельной видно –
Там замок пышный на скале.
Зевота слаще, чем повидло,
Ну а к бумагам на столе
Поэту подходить противно:
Они изранены стихом,
Так и душа – бесперспективно
Его изранена: в таком
Жить состоянии не просто.
Пока ещё детишки спят.
Поэт ребёнком слишком остро
Воспринимает рай и ад.
* * *
В воспоминанья своего отца,
Что умер 30 лет тому назад,
Как будто входишь, и мальчишку рад
Увидеть, что смеётся без конца,
Кидая мячик, и мальчишка – ты…
Гирлянды хитро скручены в мозгу
Теперешнем твоём… Как те цветы
Зовутся? Я ответить не смогу.
* * *
Я погружён во тьму, чтоб выйти в свет,
Пути сложнее, вероятно, нет.
Я готики игольчатой коснусь,
И растеряю, как иголки, грусть.
«Я» безобразно, но другого нет.
Античный и средневековый свет
Отличны от сегодняшнего, факт.
И мне не нужен персональный сайт.
В работе тьмы есть ужас бытия,
Но только темой свет счастлив я.
Схожденье вниз необходимо, чтоб
Узнал подъём, пока не принял гроб
Телесный пласт, в котором скрыто «я»
Ужасной, чудной каплей бытия.
СНЕГ В ОКТЯБРЕ
1
(стихотворение в прозе)
Чуть тронутые морозом листья октября ветер стряхивал с ветвей со звуком, похожим на тот, что раздаётся, когда утки едят ряску.
Глянуть утром из окна кухни – на скатах и поверхностях детской площадки, на скамейках, на зелёной траве белая плёнка и белые же вихры…
Выйти, дышать острым, чудным воздухом…
Возле пня серо-белые, раскисшие, кем-то раздавленные грибы, а спил сереет: какой-то мальчишка уже собрал матерьял для снежка; а по краям спила зеленеет мох.
…выйти с малышом, чей восторг передать легко, а почувствовать невозможно; малыш сначала счищает снег пластмассовым большим трактором, нагружает его в грузовичок, отвозит к травке, высыпает.
Потом – катаете снежки, снега мало, но получаются они всё же, получаются – хоп!
-Па, я в тебя попал!
-Ап! И я тоже сынок!
И каналы детского счастья точно перетекают в жизнь отца, мгновенно и моментально вспоминающего собственную радость, в какой растворяется, будто и сам он малыш.
2
Листья, прихваченные морозом, падают, звук издавая
Похожий на тот, что слышишь, когда утки ряску едят.
Первый снег тонкой плёнкой дан – как из рая
Детства картинка, и смех раздаётся ребят.
Мало пока для снежков первого снега.
Воздух игольчат, грибы возле пня
Серо-белые, а утром так много света —
Синевато-белого и густого жизни огня.
…ИЛИ МИРОВ
(стихотворение в прозе)
Свой двор, увиденный в кино, кажется странным, будто миг узнавания искривляет норму привычности; свой двор, или соседний – в сущности, неважно: район зелёный, тенистый, уютный; часто снимают – в основном сериалы.
Вот опять, свернув во двор огромного, как отдельная страна, старинного дома, увидал возле одного из подъездов идущую съёмку.
Белели снежно щиты, и машины стояли в ряд, змеились чёрные провода, и аура суеты слоисто поднималась от этого участка двора.
Человек приближался.
Его попросили обойти.
Пожал плечами, свернул вбок, кто-то толкнул его.
Он обернулся; нечто волнисто прошло по воздуху, мелькая и рябя, и человек, обратившийся к нему, идущему за документами в контору, показался странным, как и вопрос: Возможен ли полёт без крыльев?
Отмахнувшись, нырнул под арку, но за привычной не воспоследовало выхода на знакомую улицу.
А были вознесённые, непонятные стены, за которыми мерцали контуры башен, и всё оставляло ощущение иллюзорности – толкни стену, и упадёт она плоско.
Толкнул.
Не упала.
-Держите его! – послышалось.
Он обернулся – явно относилось к нему.
Он бросился бежать от людей в одеждах странных, развевающихся…
Не в средневековье же он?
Он бежал, он успел нырнуть под арку, выскочить в привычном дворе, где шла съёмка.
Все вроде были на местах…но люди замерли – точно заколдованные из детской сказки.
Как только он вошёл в силовое поле, камера заработала, режиссёр закричал, его попросили пройти стороной.
Но сторона вновь вывела в страшную деформацию реальности.
Так, долго он изучал собою возможные варианты мира… или миров.
* * *
На павших листьях крошки снега –
Узор восточного ковра
Дан под седым узором неба,
Чьё утвержденье – жизнь права:
Почувствуешь, перебирая
В сознанье дни свои опять.
На золото берёз взирая,
Чтоб нечто важное понять.
* * *
Ирано-византийская война
Ужасно затянулась. Я не помню
Сражался на которой из сторон,
Но лютованья накрывали волны.
Бежал со всеми.
Растекался крик.
Огромный перс размахивает саблей…
Ромеец, значит, я, мне верен меч,
И знаю, что любая ныне каплей
Ничтожной жизнь дана… Я уцелел.
Триумфы Византии, много злата.
Мерцают службы горячо в церквях,
И будущее пышно и богато.
Иран огромен. Даль его густа.
Для хроник предстоящих будут вехи.
Сон современный уведёт опять
К сраженьям, где страдают человеки.
А большего я не сумел узнать.
* * *
НТП. Определился путь
С середины девятнадцатого века.
А литературы плоть и суть –
Психика и область человека.
Сферу чувств съедает НТП,
И литература роль теряет.
Жизнь ей отдал. Хорошо тебе,
Сочинитель? Хуже не бывает.
* * *
Каштаны на ладонь легли
Своеобразной пентаграммой.
С осенней поднял их земли,
Связавшись с детской, чудной самой
Игрой… И на ладони так
Своеобразно разместились.
Пустяк, естественно… Пустяк –
В нём, верно, мысли отразились,
Раз тайна человека не
Понятна. Быстро вечереет.
Зима, роскошная вполне,
Светлее сделать мир сумеет.
Она грядёт – желанна мне.
* * *
Сердечки кардиомагнила
Белеют, как снежинки, мило.
Снег тает, мерно тает жизнь,
Её круги и виражи
Тишают, мало интересны
Пред будущим бурленьем бездны.
Покуда кардиомагнил
Сердечками белеет мил.
УГАДАЙТЕ КТО?
(стихотворение в прозе)
-Представь, заходишь ты в огромный кабинет, а там я сижу – на председательском месте.
-Под моим портретом!
Выпускной класс советской школы.
Оба – комсомольские активисты.
Шутка.
Дальше – растянувшаяся надо всеми шутка яви.
Через четверть века один – преподаёт историю, а другой спился совсем.
Угадайте кто?
* * *
На машинке написано счастье,
То есть happy – его привезёт.
Сколь большое? Поделишь на части?
С малышом игры сладки, как мёд.
Только «счастье» покуда не скажет,
Растворяясь в игре и загнав
Под комод ту машинку в пейзаже
Старой комнаты, счастлив и прав.
ХРАБРЫЙ ПЁСИК
(стихотворение в прозе)
Нежно-песчаный – точно противоречащий крутому, винтовому спуску – берег Оки, и лёгкие волны ласкают его, а мальки быстры и подвижны.
Несколько человек на берегу, двое ждут моторную лодку с навесом – такова переправа.
Медленно выходит на стремнину, перевозчик глушит мотор, идёт по течению, опять заводит, и, уже быстрее, подплывает; днище гладко выходит на песок.
Старший двоюродный брат здоровается с перевозчиком, а младший, не знающий его, кивает просто – едут на дачу к старшему.
Крупнотелая, простоватая тётка вдруг восклицает:
-Ой, уж не Кузя ли, а? Куда…
На том берегу маленькая пушистая собачка. Она беспокойна, она мечется по песку.
-Кузя! Стой, нет! Серёжа, как же он, а?
Кузя заходит в воду, и плывёт, плывёт, видны только мордочка и хвостик.
-Тут и здоровый мужик, классный пловец, может не сдюжить, — говорит старший двоюродный.
-Серёж, подхвати Кузю, а?
-Как я к нему подойду? Либо о борт разобьётся, либо винтом порежу.
Храбрая собачка, сносимая течением, плывёт к хозяйке; люди садятся в лодку, начинается движение.
Славно пахнет речною водою, островки травы проплывают мимо.
На середине реки Серёжа заглушает мотор.
Кузя уходит с головой под воду, и старший двоюродный сдёргивает рубаху, готовый нырнуть, но Кузя снова появляется, плывёт дальше.
-Дотянет. Заводись.
Лодка снова стартует.
Тётка на том берегу реки, сбросив туфли, заходит в воду, машет Кузе.
Хвостик мотается над водой.
Кузя доплыл, тётка подхватила, прижала, целовала.
-Храбрый пёсик! – почти восхищённо говорит младший брат. – А что за тётка-то?
-Да в магазине на берегу работает.
Они поднимаются, идут среди древесных зарослей, приближаются к дачным массивам.
