***
Россия согнется колосом,
но встанет и выпрямит стать,
вот только не лишиться б голоса
и веру не потерять.
С любым непотребьем подружится,
но час озаренья придет,
и надо набраться мужества
и смело пойти вперед.
Не первый уж раз обманута
и платит за чье-то вранье.
И мертвой петлей затянута
веревка на шее ее.
Не первый уж раз постылая
стучится к ней смерть клюкой.
Вставай же, вставай, моя милая,
и становись собой!
Смахни с себя рати глумливые,
как пыль с молодого плеча.
В церковном оконце над ивами
уже загорелась свеча.
Не надо подмоги и полиса –
ты все одолеешь сама,
вот только не лишиться б голоса
и вновь не сойти с ума.
ТВОРЧЕСТВО
Легче пишется тем, кому слышится
шепот листьев в лесу – как волшба,
как качаются, как колышутся
перед жатвой ржаные хлеба.
Ищет ясень свою половиночку,
разрываясь в глубоких корнях.
Что-то шепчет травинка травиночке,
клевер клеверу в чистых лугах.
Светит месяц, расколотый молотом.
Каплет пот с отрешенного лба.
Отпевает всенощную молодость.
Отбивает чечетку судьба.
Если в сердце все стерто и сковано,
и живешь, никого не любя,
величайшие фуги Бетховена
пусть помогут поверить в себя.
Слушай время – как музыку солнца,
как бродячий арбатский оркестр.
Пусть волшебною флейтою Моцарт
принесет тебе добрую весть.
Слушай время в метро и трамваях.
Ни к чему огород городить.
Даже если – ни крошки, ни пая,
все равно надо верить и жить.
Все равно с нами Пушкин и Тютчев,
их порывы, их сила и кровь,
и стихи, где в созвучьях летучих,
в точных рифмах приходит любовь.
ДЕНЬГИ
Снова годы чумные, лихие –
как метель, как татарский набег.
Город. Годы. И взгляды косые.
Что ты, кто ты сейчас, человек?
Где ты, трезвый рассудок? Безумье,
словно пламя в тифозных зрачках,
у известных ораторов в Думе
и карманников в грязных дворах.
Оперируют без наркоза.
Без разбора, кого ни спроси,
устанавливают стервозный
всенародный ярем на Руси.
Закружила стихия чужая,
бичевую на горле стянув,
и уже кабала долговая,
как в болото, втянула страну.
И сквозь Красную Площадь и Кремль,
словно конь, удила закусив,
наступило не времечко – время
ростовщичества на Руси.
И по русским дорогам разбитым
за долгами и данью стрелой
мчатся всадники. Кони их сыты
и подкова тверда под стопой.
ГРАФОМАНИЯ
Как всегда, не хватает одной лишь детали, строки или слога,
чтобы точку поставить и лечь отдохнуть. Не пройдет!
Не хватает тех слов, чтоб строфу можно было потрогать,
как траву, как сирень, пусть потом сколько хочет цветет.
Я читал, умирая от скуки, и приторный воздух вокзальный
был почти ощутим между строк, хоть попробуй на цвет и на вес:
слишком много фигур и метафор с претензией на гениальность,
слишком много сценических па и надутых, как мускул, словес.
В наших строчках, как в мраморе, нет ни любви, ни печали.
Нас, как клонов, склонили к сожитью с аморфной, как сон, тишиной.
Может, нас уже нет? Мы мертвы? Но тогда есть идея отчалить
от слепых маяков на плоту за стеклянной звездой.
Это нонсенс, ты скажешь, но что же нам делать с тревогой,
если все позади, все не то, а глаза уже полуслепы?
Как всегда, не хватает строки или даже созвучия, слога,
чтоб хотя бы вчерне набросать стенограмму судьбы.
***
Послушать бы, коснуться бы плеча
и повторять за ним все – слово в слово, –
устами обомлевшими шепча
и перешептывая вновь, и снова
с апостольской печалью посмотреть,
лечь у креста, багрового от крови,
на краткое мгновение стать ровней
и с ним о том, что будет, пожалеть.
***
Пришла, чтобы сказать: «Прощай».
Накинет плащ и выйдет в коридор.
С тех пор судьба цепляется за край
подола ее платья и плаща, с тех пор
прошли года, свалившись в груду бед,
и сколько ни проси: «Не жди! Не вспоминай!»,
она еще придет ко мне и включит свет,
придет, чтобы опять сказать: «Прощай».
На этом месте свет сошелся клином.
Я жив один, истерзанный тоской.
Она давно живет с другим мужчиной
и каждый день прощается со мной.
МОЛИТВА
Пусть из миллиона ничтожеств
ничтожнее не найти,
не оставляй меня, Боже,
милостью не обойди.
Грешен, конечно, грешен.
Завидую наперед:
колокол в храме повешен,
но ведь звенит, поет.
Боже, мне бы так тоже
повешенным колоколом выть
для миллионов ничтожеств,
не ведающих, как жить.
И пусть я давно низложен,
и в сердце лишь пепел один,
не оставляй меня, Боже,
милостью не обойди.
Нету ни дня, ни часа
покоя – все мерзость и ложь.
А до тебя докричаться
можно, да голос сорвешь.
