Бродяга
Я люблю города – костыли утомленной Европы,
Лабиринты метро и огни вездесущих реклам;
Я люблю деревенскую глушь, доверительный шепот
Молодого ручья и за кладбищем сгорбленный храм,
Тишину облаков, запоздалой грозы ликованье,
Безмятежность весны и лесов подмосковных разброд,
Изумруды лугов и бездомного ветра скитанье,
Водопады в горах и коньками исчерченный лед.
А когда над землей, как над древним святым, ореолом
Благодатная радуга рьяно раскинется, я
На балконе стою, оглушенный гудящим костелом,
Упоенный любовью – и лучше не знаю питья.
В необъятность сибирских степей, в их покой безмятежный –
В этот мир я влюблен, как в тебя. Но бывает и так,
Что мечтаю взлететь и, зардевшись звездой белоснежной,
Одиноко сиять над бродягой, упавшим в овраг.
Над Лейпцигом
Над Лейпцигом дрожат колокола,
Дрожит река над белою рекою,
Дрожит сигара заодно с рукою,
И ватный дым танцует, как юла.
Пиная комья снежного песка,
В тумане новогоднего похмелья
Бреду – и средь германского веселья
Меня вдруг душит русская тоска.
Не та печаль, которая светла,
А та, в которой днем не сыщешь света,
Сомнений снегопадом замела
Больную душу бедного поэта.
Над Лейпцигом – полуночный покой,
Но дело плохо. Хуже: дело – плаха.
Сраженного онегинской строфой
Не воскресит подвал Ауэрбаха.
О любви
Седые туманы да пыльные ветры
И смерч наподобие жезла
Парят над тобою: так вот, значит, где ты –
А я-то уж думал, исчезла.
Нет, даже не думал, а так, с перепугу,
Напившись (а может, и хуже),
Увидел и эту ершистую вьюгу,
И эту бесстыжую стужу.
Цветами тебя, чародейку, не купишь,
Стихами тебя не обманешь;
Ах, град оголтелый, ну что ж ты так лупишь?
Ворвавшись, счастливей ли станешь?
Взгляни на меня – на того, кто ворвался
И все получил, и сверх меры,
А после, отчаявшись, истосковался
По крыльям младенческой веры!
И вот, повинуясь нездешним приказам,
Я вымел свой разум на свалку:
Ведь разум людской, он как только так сразу
Слагает псалмы катафалку.
Вернемся, однако ж, к любви: этой теме
Одной не грозит увяданье –
Она до сих пор избирается теми,
Кто вечно спешит на свиданье.
Итак, о любви: я заметил недавно,
Когда мы с тобой целовались,
Как прямо над нами два облака-фавна
В небесной лазури купались.
Пчелы
Все чаще снятся мне поляны,
Где я гулял когда-то с дедом
И предвкушал иные страны,
Которых зной мне был неведом.
Березки весело белели
И пели, позабыв про пятна,
А пчелы в ульях все гудели
О непонятном.
И я мечтал о том, как буду
В Берлине, Лондоне, Париже
Беспечно предаваться блуду,
И голос звал: «Иди, иди же!»
Я представлял себе восходы
На белоснежной Фудзияме
И видел, как, певец свободы,
Я пью с друзьями.
Потом я вырос, и однажды,
Нырнув в полночный переулок,
Я понял: ни Тибет, ни раджи
Мне не заменят тех прогулок –
Ни трепет ласк, ни шум веселый,
Ни перекуры на балконе.
Так вот о чем гудели пчелы!
Теперь я понял.
Исход
Я родился и вырос
В Гималайских горах,
С юных лет овладел
Языком водопадов,
И с бамбуковой тростью
В параллельных мирах
Я блуждал и бежал
Человеческих взглядов,
Осуждений, похвал,
Разноцветных нарядов
И хрустальных зеркал.
Очарованный флейтой
Деревенских детей,
Я бродил: небосвод
Был мне другом и кровом;
Я учился свободе
От греховных страстей
И любил лишь закат
В опереньи багровом,
Чтил и делом, и словом
Святость веры своей.
Но однажды случилось:
По низинам скорбя,
Созерцая озер
Серебристые пятна,
Я спустился в долину
И увидел тебя –
И уже никогда
Не вернулся обратно.
Невыразимое
Вечер был южный, кипарисовый –
И я подумал: вот мы все рифмуем,
А как мир Божий не описывай,
Он так и останется неописуем.
Воздух сочился свежайшей сладостью,
Так и хотелось упасть, зажмуриться
И насладиться нездешней радостью,
Переполнявшей пустую улицу.
Где ты – на небе, во мне? Ну где же ты?
Что ты – свобода, любовь? Так что же ты?
Ветра ночного скупые скрежеты?
То, что забыто? То, что не прожито?
Кто ты – архангела тень на клиросе?
Так дай хоть перья узреть воочию!
Даже молчаньем тебя не выразить,
Не говоря уж о многоточии…
Ответ
Трясутся вагоны, и сердца набат
Сродни громыханью колес,
И мысли, как дикие пчелы, жужжат,
Рождая все тот же вопрос:
Зачем эти горы, озера, луга,
Поселки, деревни, дома,
Стальная река и ее берега,
Глухая полночная тьма?
Зачем эти рельсы, гудки, провода,
В низинах густая трава?
Зачем, наконец, я лечу в никуда,
Рифмуя по ходу слова?
Но вот выбегает играть в коридор
Ребенок шести-семи лет,
И в радостном смехе я слышу укор,
А в звоне игрушек – ответ.
Шарлю Бодлеру
В Королевстве Труда
Пропадешь без следа,
Испаришься и станешь, как тени.
Потому и живут
Те, что песни поют,
В Королевстве Божественной Лени.
Там такие дома,
Что невольно с ума
Сходишь, глядя на окна и крыши;
Там в медовой тоске
На земном языке
Неземные слагаются вирши.
В той далекой стране
Наяву и во сне
Шоколадницей счастье порхает,
Там на старых мостах,
Утопая в цветах,
По сей день Посейдон отдыхает.
В Королевстве Труда
Что ни миг – суета
И на пристанях столпотворенье.
Но туда никогда
Не причалят суда
Королевства Божественной Лени.
Посвящение
Любовь моя, не мучь себя: тебе ли
У пыльных книг выпрашивать совет?
Ты вспомни, как нам ангелы напели
Слепого ветра вдохновенный бред,
А эльфы подыграли на свирели!
Во что нам верить, кроме этих звезд,
Мерцающих, как маяки Вселенной?
Полночный сумрак – наш Великий Пост,
Рассвет – предтеча радости нетленной.
Леса для нас полны Святых Даров,
Мы молча исповедуемся рекам,
А облаков сиреневый покров –
Не есть ли Божий плащ над человеком?
Мы были крещены в иной купели,
Иных огней нас греет тихий свет –
Когда никто не мог нам дать ответ,
Жрецы недосягаемых планет,
Гонцы незримых стран к нам подоспели.
И, может быть, нет истины верней,
Чем, затерявшись в этом мире мнимом,
Вдали от шумных споров и идей
Скитаться беззаботным пилигримом.
О. Георгию Чистякову
Отрадно мне думать, что ты не покинул,
Что ты не оставил меня:
Твой голос догнал меня выстрелом в спину,
Таинственным отблеском дня,
Мелькнувшим во мраке печали бесплодной;
Я плакал – и вдруг предо мной
Зажегся твой образ звездой путеводной:
Далекой, но вечно живой.
И кажется сон оправданьем той яви,
В которой ни слез, ни огня –
И хочется верить, что ты не оставил,
Что ты не покинул меня.
