Отец, просим тебя искренне и с Любовью. Надеемся лишь на тебя, ибо обратиться нам больше не к кому…
Прояви милость Свою, мы невероятно нуждаемся.
Молим тебя дать нам дом, свой дом, где мы сможем жить наедине друг с другом, не отвлекаясь ни на что, кроме нас двоих, где мы сможем зачать наших детей, не испытывая страха, где мы сможем вырастить их, приведя к Тебе. Отец, Ты видишь наше положение, Тебе известны сердца наши и беды наши не сокрыты от Тебя. Просим тебя наладить наше материальное положение со всей искренностью, на которую способны. Дай нам хлеб в каждый день нашей жизни. Не оставь нас…
Сбивчиво все же получилось…
— Думаешь, образуется? – в глазах ее читалась двойная надежда: на него, как на главу над ней, и на Того, к кому он только что обращался.
Он всегда молился сердцем. Не так, быть может, часто, как делали это люди поистине набожные. Однако, в свои тридцать, он уже знал цену самонадеянности, поэтому, если было необходимо что-то предпринять, когда требовалось наитие, всегда обращался к Нему за помощью.
Оказавшись в данной, конкретной ситуации решения он не знал и даже не мог его себе предположить.
В професии, выбранной им, он был гением, и знал это. Знала это и она, его жена. То, что он создавал и то, что мог создать, дай ему тишину, одиночество и обед, не было понятно многим, скорее, лишь единицам. Следствием этого были безденежье,нескончаемая неопределенность.
Все, что у него было в жизни: музыка и та, которую он любил.
Жили они у родственников, где он мог позволить себе только четверть того и другого, малую часть любви и музыки. А ведь он был женатым мужчиной! Но это была не его мысль, ему ее навязали. Она.
Да, можно терпеть, мириться, прощать. Уступать свой сон, пространство тому, кто оказался над тобой, кто терпит тебя до времени, пока не случится гневная вспышка – без удержу, без такта, не прольется тебе в лицо потоком липкого кваса. В другое время ты бы и не смог его попробовать. Он не твой. А ведь ты мужчина.
Он молчал. С гневливцами следует быть мягким, иначе как докажешь их неправоту?
Наконец она не выдержала. Вышла из ванной, присела в уголке и спокойно сказала.
Наконец спокойно.
Вот тогда он молился. Она лежала рядом, зажав его ладонь в узловатых руках, слушала, внимала.
Молитву свою,путанную, искреннюю, горячую в ту ночь, они отпустили — все на Волю Божью…
Пришло….
— Эй! Не спите? – высокий надломленный голос рвался в дверную щель.
— Нет, проходи, — ответил он, с немалым трудом открывая глаза. Вчера они легли на рассвете – им надо время, чтобы быть наедине….
Зимний утренний свет приятно струился по комнате, прохаживался по ковру, по-советски неуместно распятому на стене, по цветастой наволочке.
Ей свет ласкал плечи,щеки, будто говоря «Проснись, проснись скорее и порадуйся мне!».
«Счастье, если в жизни дается такое утро» — подумал он, с нежностью глядя, как она куталась в одеяло.
Секунда, и идиллия испарилась.
Он думал, вновь пришли обязанности. Голос, что тревожно будил их почти каждое утро, вряд ли мог соригинальничать.Но он ошибся. Привыкнув жить в неуюте, он часто ошибался.
Пришла радость! Они даже зубы не почистили, так много было эйфории , забыли. Все кружились, сцепившись ладошками, целовали щечки друг у друга, пили много чаю.
Всего только два дня миновало с молитвы, а он уже позвонил. Большой человек, то самое решение. Предложил дать все: работу, признание, деньги. Деньги…
И до него звонили многие, предлагали то, сё… В основном было так, так они с ним разговаривали: есть у меня амбиции, немного, парочка. Ты, говорили они ему, мне поможешь. Сальные глаза их, запуганные глаза, блестели. «Твой талант, мое усердие, связи – все срастется».
Ничего, как правило, не срасталось. Пять лет уже не срасталось. И амбиции были какими-то ненастоящими, преходящими, и связи весьма сомнительными.
Один даже додумался губы накрасить, в гей-сообщество сходить на разведку.
Закончилось неловко.
Так и шло. Тут же настоящий Большой человек. Да к нему все мечтают!
Молитва… Позже, когда он встретился с ним, Большой человек признался, что знал о нем давно, несколько месяцев , все думал, вынашивал. Чудно как получилось!
Что же она?
Ревность пришла к ней в первый же день, когда подписывали договор. Страшило все: люди, до презрения новые, время, которое теперь обязательно отнимут – время с ним, ее роль, ослепленная, она никак не могла ее распознать.
Он дивился ее реакции, но стоял на своем. Не она ли этого просила?
Вскоре Большой человек взялся за него: пошла работа. Ее непривычный перенасыщенный ритм сбивал его с толку.
Первый крупный заработок и, вот оно, их собственное жилье.
Маленькое, неказистое, но кажущееся таким прекрасным, таким большим. Быть вдвоем, никто им не нужен – детское счастье жить без родителей.
Они радовались всему,что давал их дом: что могут включать телевизор в ночное время, пускаться впляс когда им только вздумается, шутить на любые темы: теперь не стало ограничений.
Кажется, все просто, мелочно до тривиальности. Что может быть лучше своего места?
Маленькое скромное лето – пиво и овощи.
Никого из чужих.
Чужие все.
И, вот уже зачат их ребенок. В молитве они упомянули его как бы вскользь. Казалось им, этот аргумент станет для Него решающим. Самим не очень об этом думалось. Ну что ж, так вышло. Будем ждать, будем рады…
Осенью была рыба – очень много рыбы. Она готовила ее сама. Особое удовольствие: купить в дом, что понравится, кормить мужа. Своего мужа в своем доме. Своей рыбой. Причем здесь рыба?
Зима, слякотная, быстро, беспощадно налетевшая, ознаменовалась страхом. У плода обнаружился риск патологии. Зловеще им было. Оба переживали как никогда, оба друг друга поддерживали – обошлось.
Жили, ценя…
Он подарил ей машину. Красивую, большую. Ну ничего себе, машина!
Кто знает, как в дом, их дом, такой любимый, выстраданный, пробрались скандалы.
Он не купил порошок – ссора. Он забыл, а ведь она так просила позвонить врачу. Его нет!
Его никогда нет.
У нее ведь тоже есть амбиции – она работает. Над чем работает? Кому это нужно?
А он сочиняет, это нужно…
Ах, ну почему его никогда нет, чтобы ей высказаться?
Все больше погружался он в незавидную роль виноватого вечно, во всем и везде.
Вина волочилась за ним на работе, на которой он никак не мог сосредоточиться .
Не отступала она и в доме, где губы ее, такие влекущие, нежные когда-то, в любое время, когда бы он ни пришел, были скривлены обидой.
От этой ее обиды он не мог спать, не мог есть. Он не мог избавить от нее ту, которую любил, она ведь даже не слышала его!
Есть выражение «замкнутый круг». У них же был треугольник. По нему они двигались, в исступленьи ругая друг друга, ударяясь, подолгу застревали в его углах.
Его все не было. До нее доносились только планы, мелькало на телевидении дорогое его лицо, журналы пестрили его фотографиями. А ей порой не верилось, что можно вот так подло, легкомысленно заниматься карьерой, когда рядом с тобой страдает обделенный твоей любовью маленький человек.
Постепенно она стала жалеть себя. Сперва робко, изредка, не давая отчета в том, что поистине чувствует. Но, огонь быстро разгорелся и, вот уже смутный тоненький монолог перерос, превратился в ее воображении в просторную судебную залу, где на обвинения в его адрес почтительно и задорно кивали старые чопорные судьи.
Чем же окончилось?
Зима,измотавшись, отступив, кинулась прочь, поспешно заметая за собой следы.
Весна пришла – такая юная и девственно-чистая, какой была та девушка, парой годами ранее отважившаяся связать с ним свою судьбу. Та девушка была смелой и очень доброй.
Единственное, чего не хватало ей, была мудрость.
И она пришла. Раскрыв душу прозрением, мудрость поведала ей о том, что на самом деле делает для нее этот, ее человек. Осознанно четко увидела она, как он изо дня в день переступает через свое «я», состоящее из лени, хрупкости, гениальности, ранимой души. Увидела и поняла она его поступок, истинный смысл его молитвы.
А ведь он мог, и даже наверняка, сказать ей: «Меня обнимает творчество, у тебя пока нет ничего. Я выберу творчество, ты же помогай мне. Ты знала, кто я».
Он мог, пользуясь своим на нее влиянием, отправить ее работать, ее, тяжелую, зажатую, она бы не роптала, не смела бы роптать.
Он мог бы навсегда оставить их в общей квартире, квартире, им не принадлежащей, где она бы вечно цыкала на него, постепенно обретая мимку злую, престарелую.
Мог бы никогда не подарить ей чудесных костюмчиков, таких красивых, так ей идущих!
Он мог бы не сделать ничего, быть лишь тем, кто он есть, до конца остаться на поверхности своей сути. Однако своим лозунгом и именем он избрал фразу «я лучше, чем кажусь на самом деле». Оказывается, что живет он для нее, ради нее; так же как и месяц назад, как и сегодня…
— Ну ничего, — впервые подумала она с легкостью, давно ее не посещавшей, и оковы раздражения мигом свалились с ее плеч. – Все изменимо, еще можно успеть. Изменюсь сама. На свете есть молитва, молитва Любви…
Вдруг, само собой ей стало невероятно прекрасно жить!
Засохшие болячки сковырнулись сами собой, новая кожа познала радость соприкоснуться с миром.
Последний штурм вечного противника резко вывел ее из состояния счастья.
— А как же ты? И тебе нужно сочинять, ты тоже гений, разве ты так не думаешь? Как же? Самореализация, независимость…
Но она тут же одернула себя, сомнения больше не должны иметь власти над ней. Грудь ее наполнилась благодатью, жизнью.
Разве сам он этого не знает? Не знает меня, моих желаний, чаяний?! Да ведь они-ти и толкают его на жертву!
И тут же добавила:
— Да и что тщеславие в сравнении со смертью!? Я умру, кому будет интересно, реализовала я себя или нет, будет ли это важно для меня самой, там, в моей смерти?
Где тот вечный критерий? Вот прожить, вложив в того, кто рядом, в него одного все: и любовь и терпение, прощение; черпая его, когда уже неоткуда черпать – разве это не есть наилучшая человеческая реализация, не предел его мечтаний?
Стоит лишь положить начало, стать хоть нанемножечко выше себя…
Любить! Любить так, как никто до тебя не любил! Сотворить свою собственную историю, ни на кого,ни на что не похожую – историю понимания того, кто рядом.
Мелкий дождик тихонько накрапывал по светлым ее волосам. Все изменилось, она победила себя. Он дал ей разгадать тайну Своего замысла, замысла, способного раз и насегда изменить черствое себялюбивое человеческое сердце.
