А Снежневский свои доводы:
-Верно. Но и юмор трудно лечить.
-Вы ответите за издевательство над пилотом! — кричит Кондрат.
-Пилотом? — удивляется Снежневский. – Эк, вы, куда загнули самомнением. Ведь пилот доказывает своей жизнью тождество людей и птиц. Помещают ли птиц в дурку? Нет, они же безмозглы. Дружат ли птицы с кошачьими? — И лукошко с животными Кондрату под нос суёт. — Тоже однозначно. Так побойтесь бога, какой же вы пилот?
«А ведь он прав, собака!» — подумал Кондрат и прекратил глупые дёрганья.
Надо отметить: в Снежневском, несмотря на молодость, ума было немеряно. Много в уме том было от натуры и образования, но еще больше он взял уже в больнице от пациентов. Ум его прогрессировал и физиологически, — сеть извилин становилась мелкоячеестие и процеживала окружающую действительность до хрустальной прозрачности.
24. И вот втаскивают санитары Кондрата в одну страшно удаленную одиночную палату. На окнах – неимоверные решётки. Бросили лётчика на матрас. Снежневский говорит:
-Зафиксируйте его.
И санитары привязали Кондрата к койке. Снежневский дальше:
-А сделайте ему точечку.
И впрыснули острой иглой Кондрату в бёдрышко фирменную смесь, а потом выключили лампочку и ушли. А лётчика начало плющить и колбасить жутким образом во мраке, который не могли рассеять даже многочисленные светящиеся кошачьи глаза.
А Снежневскому именно этого и надо было, он состояние больного К. Барсукова велел заносить в журнал наблюдений для науки и отчёта.
25. И кололи Кондрата целый месяц вдумчиво. А фиксировать его перестали уже на вторую неделю, так как незачем стало — парень ослаб в нюни, ибо чувствовал себя в центре яви немилосердия.
26. И вышел бы так путём жидкостей Кондрат в полноценные идиоты, но небу это угодно не было.
Известно хорошо: младший медперсонал промеж себя ставит себя выше врачей. Такова природа человека. Однажды медбрат сообразил, что дури подопытному выдают сверх нормы и вколол Кондрату всего полдозы, а остатки потребил для личного усовершенствования.
По этой причине Кондрат частично очнулся и сумел выбраться в коридор, а оттуда черной лестницей и на улицу. И шатался он прекрасными осенними невским набережным с лукошком в руке и мёрз в гнилом тумане. И отовсюду его гнали — он был очень дурён и имел непорядки в подкорке. К тому же кошки мерзко орали.
Таких тогда много бродило. Считалось: наследие войны гражданской.
27. А в больнице санитары повернулись к пациенту К. Барсукову, да в пустоту. Это называется — прокололись. Что же делать? Они уселись на лавочку под фикусом, покурили. А потом один, тот, что делал неглубокие затяжки, и предлагает товарищу:
-Слушай! Давай возьмём в холодной у телохранителей руки там, ноги где-нибудь и тулово длинное. Засунем в мешок и сбросим с четвёртого этажа. Доктору же пожалуемся: «Этот Барсуков поскользнулся на кошачьем дерьме и самовольно из койки в окно выпал. Мы ничего и предпринять не сумели, мы же не боги».
Так и поступили. Спустились вниз и речь сказали:
-Одни лишь телохранители и могильщики могут быть настоящими мудрецами, ведь основное дело телохранителей и могильщиков – прятать имена и копать ямы. Безыменье – благородно – к нему не прилипают оскорбления, а яма – чем больше в ней пустоты, тем она глубже. Только герои не умирают, герои гибнут и пропадают – тела их редко сохраняются. Если и хоронят героев, иногда, то в людных, видных местах, в виде памяти и назидания. Но это дело уже не телохранителей и не могильщиков. Тут политруки. Чем больше героев, тем меньше занятий у телохранителей и могильщиков – трупные насекомые сосут потроха, шакалы и гиены, жирные, объедают мясо с кости. Чем больше телохранителей и могильщиков, тем спокойнее жизнь, ведь много вас – много кладбищ, много людей, умерших своей смертью. Это великолепно. Хвала же телохранителям и могильщикам!
Работникам морга понравилось, они сразу конкретно:
-Что надо?
А санитары говорят:
-Нам нужен герой.
А работники морга уточняют:
-Какого типа, Прометей иль бедный Йорик?
А санитары говорят:
-Не первое и не второе, а нечто среднее между Икаром и Куклачёвым.
И санитарам телохранители подобрали по признакам — правильный подход.
А Снежневский сидел на третьем этаже в своём кабинете, читал «Гиппократов роман»*, думал над основным вопросом психиатрии – что первично, гений или безумие? гений ли оправдывает безумие, безумие ли дискредитирует гения? — как вдруг в окно ему постучали. Он поглядел – а там санитары. Он оторвался и говорит:
-Что такое?
…………………………………………………………………………………..
*Это приложенная к «Гиппократову сборнику» переписка Гиппократа (апокрифическая, конечно) по поводу «безумия» Демокрита, которое выражалось в его смехе. В «Гиппократовом романе» смех Демокрита носит философский миросозерцательный характер и имеет своим предметом человеческую жизнь и все пустые человеческие страхи и надежды, связанные с богами и загробной жизнью. Демокрит обосновывает здесь смех как целостное мировоззрение, как некую духовную установку возмужавшего и проснувшегося человека, и Гиппократ в конце концов с ним соглашается. (Прим. М. Бахтина)
………………………………………………………………………………..
И санитары доложили. Так как журнал наблюдений был заполнен под заднею корочку — опыт впрыскивания практически завершился — то утративший интерес к лётчику психиатр даже смотреть на мешок не захотел, но выругался:
-Разгильдяи! Составьте акт, я подпишу.
И Снежневский сам позвонил на Гороховую и сообщил, — вот, мол, то и сё, наш исследуемый лётчик зажмурился, мои ангелы ничего противопоставить не смогли… Чекисты говорят:
-Не трите отпечатки пальцев, мы сейчас подъедем.
Прибыли они, им показали кучку. Они пощупали и согласились:
-Ну, хорошо, списывайте лётчика с баланса и жгите остатки в крематории. Когда он без одежды и профану заметно, что человек был ненормальный. Урод.
И уехали. А санитары быстро кинули в печь мешок с туловищем, двумя руками и тремя ногами и все это весело превратилось в пламя, смрад и пепел. Пламя и смрад вырвались в небеса, а пепел удобрил огуречную рассаду в теплице.
Так по официальной версии оборвалась жизненная нить лётчика Кондрата Барсукова.
28. Как человеко-документ лётчик существовал только в прошлом, но физиологической субстанцией он ещё мучился в настоящем. Брёл он по скользкой мостовой и вдруг услышал приятный голос. То из недр сухого помещения манили его:
-Друг, зайди!
В больнице от доброты и ласки Кондрат отвык, а потому доверчиво потянулся в тепло. Вошёл он в подъезд, видит — контора там какая-то. Ящики, шкафы с бумагами. Посередине, над столом, мужик возвышается. С дисбалансом в лице, — борода как у боцмана архангельского, но глаза сугубого семита. Ногти грызёт свирепо. Ясно — снабженец. И предлагает этот ломброзовистый товарищ:
-Присаживайся, друг.
Кондрат и присел перед ним на стульчик. Спрашивает снабженец:
-Как фамилия?
А с фамилиями в голове у Кондрата весьма туго — пусто и темно. Он мучил память, мучил — ну ничего не может из фамилий вспомнить. Он честно и признал:
-Вот не помню…
А снабженец смеётся:
-Ай-ай-яй! Чё, неделю в запое?.. Чёртики эти…
-Это не чёртики, а кошки, — отвечает Кондрат. — И я не пью… я вообще не пью спиртного. Только воду.
А снабженец соглашается:
-Отлично! Так и запишем: Водопьянов. Хе-хе… Нравится?
-Ничего, — ответил Константин.
И снабженец записал: Водопьянов. А потом и предлагает:
-Черкни-ка вот тут, друг-человек…
И Кондрат послушно поставил закорючку.
29. И заплатили ему за ту закорючку синие хлопчатобумажные брюки и куртяк, а так же и первоклассные ботинки-говнодавы, накормили его и животных кашей и устроили спать. А халат с больничными запахами и печатями снабженец ловко и с треском порвал на тряпки.
30. И спал Кондрат три дня и три ночи как убитый труп, так как кашу ему снабженец обильным образом проперчил снотворным и бромом.
31. А очнулся Кондрат свежий уже — состав Снежневского за трое суток выветрился из молодого и крепкого организма. Огляделся лётчик, одеяло сиротское с колен откинул. Вокруг картина мрачная цветом и предметами интерьера, но слабо понятно. Кондрат лукошко к груди прижал и спрашивает:
-Ребята, а где это я?
А ребята, что косточки какие-то мелкие обгладывали, и объясняют:
-В ЛАУ ты парень влип, в ЛАУ.
А ЛАУ — это страшное место в двадцатых годах было, ЛАУ — это Ленинградское Арктическое Училище. Там из людей и совершенно без Макаренко формировали советских полярников. В училище этом всегда недобор был, ясное дело. Так туда хитростью и обманом завлекали подвернувшихся ближних. Если в ЛАУ попал — всё, полный вперёд! обратно брода нет. Из ЛАУ никуда и никому, даже ОГПУ не отдавали. Чёрная дыра. Система, как во французском Иностранном Легионе.
И глянул Кондрат в лукошко, а там — отсутствие. Он и спрашивает, убито так:
-А зверушки где?
-Кролики-то? — удивляются. И косточками вертят. — Съели. Это же чистый протеин, а от здешней перловки пердёж. Вкусно… да и тренировка на будущее… А ты думаешь подквашенный морж под названием блюдо копальгын вкуснее?..
И спрашивает ещё Кондрат:
