-Хорошо, — согласился механик. — Сегодня в поселковой бане женский день. Надо снарядить лётчиков без желания, пусть они в тайне посмотрят в щели помывочной и зафиксируют женский волос.
И пошли старые лётчики к бане, и, не отвлекаясь на глупости, посмотрели в нужном ракурсе. И вернулись они к рукомойнику и сказали:
-У женщин есть: пух чёрного тополя по ногам, три галки — одна между ног и две подмышками. Сверху разнообразные птичьи гнёзда. Над глазами две гусеницы, которые они изредка мучают пинцетиком. А щетины ниже носа на лице нет. Зачем им в Бритву?
И поднялся в бараке большой смех, называемый рыготанием, и стало Энделю больно и стыдно того, что он опростоволосился по женской анатомии, и он бежал к самолётам — а была нелётная буря — сел в машину и мастерски улетел одиночкой в Чокурдах на бреющем, вжимаясь в ущелья, которые геолог Черский называл морщинами на лике Земли.
На Индигирку не могла быстро дойти весть о позоре изобретателя, там перегорели пентоды на радиостанции, он знал…
А Бритву со стенки лётчики сорвали. А на том месте где она висела, через некоторое время, поэт нацарапал гвоздиком прекрасное хокку:
Я не бритт, я не брит. Потому что нет Бритв.*
И твари-волосы растут
Как лоси в хвойных насажденьях бурелома.
—
………………………………………………………………………………………….
*УБ –явная пародия на Эпиктета с его преклонением перед законом противоречия. Хотел бы я, говорит Эпиктет, быть рабом человека, не признающего закона противоречия. Он бы приказал мне подать себе вина – я бы дал ему уксуса или ещё чего похуже. Он бы возмутился, стал кричать, что я даю ему не то, чего он просил. А я бы ему сказал: ты ведь не признаёшь закона противоречия, — стало быть, что вино, что уксус, что какая угодно гадость – всё одно и тоже. И необходимости ты не признаёшь, стало быть, никто тебя не в силах принудить воспринимать уксус как что-то плохое, а вино как хорошее. Пей уксус, как вино, и будь доволен. Или так: хозяин велит побрить себя. Я отхватываю ему бритвой ухо или нос. Опять начались бы крики – но я повторил бы ему свои рассуждения. И всё бы делал в таком роде, пока не принудил бы хозяина признать истину, что необходимость непреоборима и закон противоречия всевластен.
Мы видим, что Эпиктет повторяет Аристотеля, точнее, даёт комментарий к словам Аристотеля. Причём, как это почти всегда бывает со стоиками, комментируя, он обнажает то, что у Аристотеля умышленно оставлялось в тени, и таким образом выдаёт тайну философского обоснования аристотелевских истин. И закон противоречия, и Необходимость, и сама истина с прописным или малым «и» — всё держится только угрозами: обрезаются уши и носы, выкалываются глаза, кроятся кастетами в черепе, чеканят по коленной чашечке, вырывают восхитительными щипчиками ногти, оперируют кожезавертывателем и т. д. Перед лицом такого принуждения все живые существа – и люди, и дьяволы, и ангелы, и даже боги – равны. Эпиктет говорит о каком-то воображаемом хозяине, но он скажет вам то же и о Гераклите, и о Пармениде, и о Сократе, и о самом Боге… А кто Бог в понимании Водопьянова? Несомненно Он – Хозяин, то есть товарищ Сталин. Вспомните УБ из «У Пампуша», коан из арсенала Сартра, Камю и Ива Монтана, рассказанный монахами Аджубею. «Человеческое, очень человеческое…» Ничто человеческое нам не чуждо. (Прим. Л. Шестова)
……………………………………………………………………………………………
Ознакомившись с рассказом «Сбритые бакенбарды», возвращая папку хозяину, я нехотя согласился:
— Да, не знакомо….
Аккуратов довольно засмеялся. Спросил:
-А ведь неплохая стилизация, а?
Я возразил:
-Стилизация?.. Водопьянов был посредственным стилистом, ему не под силу было одеть маску. Стилизация — удел низких литераторов. Не пилотов…
На мои слова Валентин Иванович невозмутимо пожал плечами — мол, думайте, юноша, что хотите, но прав я. Заметно было: он в предобидчивом состоянии — подбородок скрылся в воротнике свитера…
Не желая расстраивать старика, я не настаивал на своём. Сменив тему, поинтересовался:
-А кто такой Эндель?
-Личность реальная — советский эстонец. Фамилия его Пуусепп. Родом из хуторян, отец кормился кузнечным делом, а сын выбился в лётчики. Со временем дорос до первого пилота.
-И, как я понимаю, неоднократно зимовал в Якутии вместе с Михаилом Водопьяновым?
-Несколько раз. В Тикси. Полярной ночью в те годы не поднимались в небо. Люди кисли от безделья. Но Энделя скука не точила, он был очень рукастым. То есть если задумывался, то успешно воплощал свои мысли в материальные предметы. Больше мастерил мелочь — мундштуки, браслеты, кастеты или наборные ручки для ножей. Полировал гвоздики…
-А почему от текста поднимается женоненавистнический душок?
-Дело в том, что аэролодка Э. Пуусеппа, МБР-2, система по тем временам вроде бы и не последняя, была основательно изношена. Масло текло, заклёпки выпадали, ветер свободно гулял по салону. Увы! — именно на этой машине мужественная Полина Осипенко и её подруги установили несколько рекордов. После наград в Кремле, после восторженных статей в прессе Полина получила новые крылья, а измученный рекордами гидросамолёт оправили дорабатывать ресурс в Якутию. Вызвали Энделя и приказали: «Бери!» И он принял, ибо человек был обстоятельный, спокойный… Шум не любил. А кипел изнутри на 110 градусов. Прорывало иногда… Об этом и Мишин сказ… Ещё Эндель обожал грибы. И экипаж подобрал под себя… А на них в тридцатые годы смотрели как на аскетов… тогда думали, что грибы, это вроде как курить, не затягиваясь… баловство… Каждой эпохе свойственны свои заблуждения.
-Но почему темой стилизации была выбрана бритва?
-«Бритвой» у нас назывался МБР-2, Морской Ближний Разведчик. Ббррр!.. По созвучию. И сам самолёт КБ Бериева был одномоторный высокоплан, причём мотор с толкающим винтом вынесли над крыльями и фюзеляжем в специальной гондоле, очень напоминающую первую электробритву «Харьков»… Знаете, есть стихи:
Она семерых пожарных
Подолом накрыть сумеет.
А Григорович уже износился,
Он голову «Харьковом»* бреет…
………………………………………………………………………………………………….
* Григорович Д. П. (1883 — 1938) сов. авиаконструктор аэролодок М-5 и
М-9. Бериев, ученик Григоровича, принял таганрогское КБ в 32 г. Григорович был лыс как подшипниковый шарик. Сошёл с ума в 37 г. — влюбился в В. С. Грызидубову. Сумасшествие его выражалось в том, что он елозил по голове «Харьковом», — царапал кожу, хотел казаться бритым, а не лысым. (Прим ред. ред.)
………………………………………………………………………………………………………….
На рифме штурман, устав от слишком трудного для него диалога, задремал… Возраст.
Лиловатая кисть в старческих веснушках подрагивала, веки трепетали…
Папка с рассказом Водопьянова упала на пол…
Я встал, положил папку на столик и заботливо прикрыл старика шотландским пледом…
День заканчивался. Закатное солнце проникало в окно, и, просеянное тюлем, играло зайчиками на стёклах многочисленных книжных шкафов, — свою знаменитую полярную библиотеку Аккуратов содержал в порядке…
Я медленно двинулся вдоль полок. Вот томики Визе, вот Трёшникова. Мемуары Толля и Врангеля. Две книги Горбигера. Записки Стефенсона. Прончищев и Беринг. Миддендорф. Монография «Лёд» Сорокина. Ряд папанинцев, три метра челюскинцев. «Чей сын С. Леваневский?» — геронтологическое исследование Водопьянова. Книги об антарктических экспедициях…
Всё читано мною и перечитано…
Внимание привлекла книжка в мягкой снежно-ледяной обложке…
Ну-ка, ну-ка…
Ба! да это же академик Снежневский!.. Это же «Пластические операции при параноидальном синдроме, разворачивающимся на фоне цинги»!
Руки скользнули за стеклянную дверцу и вынули томик.
Зашуршали страницы.
В глаза бросилось обилие цитат… хорошо… хорошо…
Слог лёгкий…
Я оглянулся. Библиотекарь тревожно спал, запрокинув седую навигаторскую голову на спинку кресла. Бескровные губы его что-то жевали…
…………………………………………………………………
Я уже заканчивал просмотр главки «Шрамы при обморожениях», как вдруг Аккуратов резко всхрапнул…
Вздрогнув, я скосил глаза на штурмана. Старик не ушёл из дрёмы, но, не размыкая век, принялся бормотать скороговоркой, с пришёптыванием:
-Валерий мне в курилке рассказывал, они сдают экзамен так: надевают короткую юбчонку и начинают в воздухе крутить хвостом. Инструктору же, который находится у неё за спиною, морально неудобно и он старается на её прелести не смотреть. А ей только этого и подавай, ведь вся внутренняя поверхность бёдер у неё сплошь исписана синими чернилами, — шпаргалки это по пилотному мастерству. Раздвинула — и считывает. Попробуй, отбери — сраму-то не оберешься!.. Лучше инструктору не связываться… В результате у них у всех отличные оценки… А летают гадко… мерзко летают… низко!..
Он поперхнулся, закашлялся….
Не проснулся…
«Педагогический тренинг… и во сне готовиться удерживать внимание на встрече с суворовцами…» — догадался я, облегчённо выдохнул, вернул томик Снежневского на полку, подошёл и внимательно осмотрел детское (понимай — безмятежное) лицо старика. В фас штурман чем-то напоминал Н. Крючкова, а в профиль — пришлось зайти сбоку — Л. Орлову… На розовой, дряблой коже щёк и подбородка, усыпанной множеством мелких рубчиков, не проглядывало ни одного волоска…
Почему?.. Были у меня предположения, были…
Давно уж мечтал выяснить… провести опыт…
Лучше момента случай не предоставит…
Начнём.
Тихонечко, в сторону прочистив горло, я тревожным командирским тоном шепнул в ухо Валентину Ивановичу:
-Штурман, какой ветер?!
Эффект от моего тревожного шепотка, отбросившего старика в лётную молодость, превзошёл все ожидания. Так и не проснувшись, Аккуратов деловито задвигался в кресле: привстал, снял с головы воображаемый лётный шлем и принялся открывать невидимую мне форточку кабины воображаемого самолёта. Когда форточка раскрылась, штурман высунул в неё голову. Подержав с полсекунды её за бортом, Аккуратов упал на кресло и прокричал:
-Командир, ветер встречный!
И опять ушёл в сон…
Для меня всё стало на свои места.
Это был рефлекс профессионального навигатора.
«Рубчики на лице и отсутствие волос есть следствие многократных обморожений ледяным потоком», — утвердился я в своей догадке.
Да… Арктика покорялась не так-то просто…
Лицо у спящего лоцмана воздушного океана полнилось тревогой…
Нехорошо…
Ему снилась сложная посадка…
Я подошёл к старинному радиоприёмнику с активатором.
Что выбрать?
Конечно же, несравненного Петра Лещенко…
Пощёлкав релюшкой временной настройки, я нацелил прибор на конец сороковых годов по шкале «Шансон»…
Зачитал в активатор стихи:
Сердце твоё опечалили
Небо, весна и вода.
Лёгкие тучи растаяли
Лёгкая встала звезда.
Лёгкие лодки отчалили
В синею даль навсегда…
Радио послушно приняло в себя поэзию.
Подождав, пока рифма переработается, я включил кнопку «Пуск».
Неповторимый голос знаменитого тенора заструился, наполняя кабинет послевоенными мифами:
Когда на бреющем полёте
Мы шли по головам врагов,
Порой на крыльях самолётов
Спекались волосы и кровь.
И трудно было нам поверить,
Тогда вернувшимся живым,
Что это волосы, не перья
Прилипли к крыльям роковым.
Крючков! Крючков!
Ты набрей полведра с подмышков!
Орлова! Орлова!
Деформация носа снова!..
Аккуратов улыбнулся во сне, морщины его разгладились…
Мне стало грустно…
Поправив штурману плед на груди, я вышел из кабинета.
На этом рассказ Кастанаева кончился.
Настал черёд проявить своё мастерство рассказом «Бобок. Из бумаг Фёдора К.» штурману Левченко.
ТРЕТИЙ РАССКАЗ ШТУРМАНА ЛЕВЧЕНКО
«БОБОК. ИЗ БУМАГ ФЁДОРА К.»
И с облегчением, с болью унижения, с
ужасом он понял, что сам он тоже
призрак, который видится во сне
кому-то.
Х. Л. Борхес «Круги руин»
-Папа, — попросил как-то в воскресенье Василий, — подари мне матрёшку.
-Хорошо, — согласился Иосиф Виссарионович. — После обеда обязательно купим.
Так и случилось. Откушав, отправились они на рынок, и приобрёл Иосиф Виссарионович сыну игрушку значительную, то есть со смыслом. Это были восемь укладывающихся друг в друга краснозвёздных лошадок из дерева. Кроме того, взяли картошки и капусты, и свинины три кило. А на оставшиеся деньги приобрёл Иосиф Виссарионович томик уценённого в тот период времени Достоевского.
Когда вернулись домой, Василий принялся играть лакированными пустышками, а Иосиф Виссарионович устроился на диване с книгой. Читал-читал, да так незаметно и заснул.
И приснился ему сон.
Он — маленький мальчик и стоит он с отцом возле Боровицких ворот. На улице праздник, большой праздник — то ли 19 февраля, то ли день Пограничника. Все пьяны. И вдруг видит маленький Иосиф — появился на Красной площади танк, но странный танк — без башни. Но большой — с широкими гусеницами. И в этот танк впряжён Будённый, старенький уже, захудалый. Не конь-огонь, а клячонка. И тут распахиваются Боровицкие ворота и из Кремля выходят с шумом и песнями красные-прекрасные командиры.
-Садись, все садись! — кричит один, ещё молодой, но уже толстозадый и направляется к Будённому. — Всех довезу, садись!
Из толпы командиров доносится гогот.
-Да ты, Мишка Тухачевский, в своём ли уме: этаку кобылёнку в таку танку запряг!?
Мишка Тухачевский багровеет от злобы.
-Садись, всех довезу! — кричит он, прыгает в оказавшееся пустым моторное отделение танка, хватает вожжи и становиться во весь рост. — Будённый этот, братцы, только сердце моё разрывает, так бы, кажется, его и убил, зазря он овёс переводит — ни в тактике, ни в стратегии не смыслит, а уж про новую военную доктрину и говорить смешно — пустышка! Вскачь его пущу!
И он берёт в руки кнут и с наслаждением готовится сечь Будённого.
-Да он вскачь, поди, лет десять как не прыгал! — хохочут в командирской толпе.
-Запрыгает! — отвечает Мишка, поигрывая кнутом.
-И то! Секи его!
Все лезут в танк к Тухачевскому с хохотом и остротами. Набилось человек шесть. И ещё можно насадить — и Гамарник тут, и Путна, и Блюхер с Корком, и Примаков, и Штерн, и Егоров. И прочие. Путна и Гамарник так те даже берут по кнуту — в помощь Мишке. Раздаётся:
-Ну!
Будённый дёргает танк изо всей силы, но не только вскачь, но и шагом-то не может, только жалко семенит ногами, кряхтит и приседает от ударов в три кнута. Смех в толпе удваивается, а Тухачевский сердится и в ярости сечёт Будённого, точно и впрямь полагает, что он пойдёт вскачь.
-Папочка! Папочка! — кричит маленький Иосиф отцу. — Папочка, что они делают?! Папочка, бедную лошадку бьют!
-Ничего-ничего! — усмехается отец, — смотри, сынок, как вырабатывается новая военная доктрина, интересно ведь…
Но Иосиф, не помня себя, бежит к Будённому. Но бедной лошадке уже плохо, Будённый задыхается, останавливается, чуть не падает. Знаменитые усы его уже печально, безжизненно обвисли.
-Секи до смерти! — потрясает кнутом Мишка.
-И! Да что у тебя, партбилета, что ли нету, лешак!? — кричит из толпы писатель-гуманист Горький. — Видно ли, чтобы така лошадёнка таку поклажу везла!?
-Моё добро! — огрызается Мишка. — Что хочу, то и делаю! Хочу, чтобы беспременно вскачь пошла!
Вдруг раздаётся хохот и залпом покрывает всё. Это Будённый, не вынеся учащённых ударов, в бессилии начал лягаться. Даже Горький не выдержал и усмехнулся! Така лошадёнка, а брыкается!.. Смешно…
-По морде её! По глазам хлещи, по глазам! — кричит Мишка.
Ещё два командира из толпы достают два кнута и бегут к Будённому.
-Песню, братцы! — визжит кто-то в танке, и все подхватывают. Раздаётся разгульная песня:
Цыгане-карлики угнали табун пони
И поскакали в дальний угол комнаты!
Три дня они скрывались от погони,
Но у торшера повязали их менты…
