И приводит Дзержинский к нему на допрос эсерку Фанни Каплан, девушку. Приводит, по дикой случайности усаживает именно на то кресло, где только что отдыхал Сталин. Ленин и предлагает:
-Товарищ симпатичная эсерка, изложите связно ваши претензии к нам, большевикам. Я постараюсь ответить.
И Фанни шмыгая носом (её мучил насморк) принялась рассуждать о том, что большевики-де губят свободу и гласность, обманули народ с миром и играют на низменных инстинктах толпы… вообще выдаёт девушка обычный лепет политического скудоумия. Очень неубедительно. А ещё мнётся Каплан чего-то, смущается. А всё дело в том, что хотя и подтёр Иосиф Виссарионович паркет под собою, но поверхность всё равно осталась липкой, — чай-то был с сахарином. И Фани сидит и чувствует — её туфли слегка прилипают к полу, звук, слышит, чмокающий. Она и думает: «К моим подошвам где-то на улице пристали собачьи какашки! Сейчас и до Ульянова дойдёт дурной запах, и он поднимет меня на смех!»
Нет ничего страшнее для порядочной девушки, чем обвинение в неопрятности. Бедняжка и помыслить не могла, что в кремлёвском кабинете может быть липким паркет.
В дополнение ко всем её неприятностям и мухи, великое множество мух, все как один налезли на сладкое место под нею, образовав мухоедство. «Какашки собачьи!» — убивается несчастная, и это убийство отвлекает её от чёткого изложения эсеровских претензий.
И глупые и голодные насекомые, верные своему помойному естеству, принялись с наслаждением пожирать растёртые по полу сахарин и корнеплод. Так как смесь была ядовита, они и издохли. Ленин мухоедство заметил, засмеялся и говорит шутя:
-От ваших эсерских слов, Фанни, мухи мрут.
А догадаться о том, что воздушные гиены гибнут не от слов Фани, а от мышьячных слюней Сталина, ему не хватило фантазии: даром, что был признанный кремлёвский мечтатель. Дальше и того хуже — взял Ильич стакан, из которого делал квазиглотки Сталин, да и отхлебнул не понарошку. Отхлебнул, а затем и проглотил, проглотил, так как не хотел, чтобы пропали даром заварка и сахарин, — он был очень хозяйственный. Это так, а иначе ведь его бы и не избрали предсовнаркома.
Естественно, что почувствовал Ленин дурноту от глотка, схватился за живот, застонал и свалился на диван. Захрипел ещё. А Фанни подумала, что Ульянову стало дурно от запаха собачьих экскрементов, нанесённых ею в помещение. Чувствуя себя виноватой, желая помочь, она вскочила с кресла и по потрескивающим мушиным трупикам подбежала к дивану. Чтобы Ленину легче дышалось она расстегнула ему пряжку ремня на брюках. И потянула ремень. А на том ремне крепилась кобура с заряженным пистолетом. Фанни дёрг-дёрг тот злосчастный ремень, а он и не идёт — попой Ленин ту кобуру к дивану прижал, заякорил, то есть. Тогда девушка упёрлась ногою в валик дивана и потянула что есть сил двумя руками. От таких усилий ремень выполз, но одновременно и нажался курок и произошёл выстрел совершенно самостоятельно. Пуля ударила Ленина. Чтобы пистолет не натворил ещё больших бед, Фанни вытащила его из кобуры — хотела разрядить — но тут на звук выстрела ворвался в кабинет Дзержинский. Глядит он, а у Каплан пистолет в руке дымится, а Ленин кровью на диване истекает…
Всё ясно.
Фанни и расстреляли быстренько, через пролетарский трибунал. Поэт Демьян Бедный, который в железной бочке, в углу Александровского сада жёг тело Каплан подельно с комендантом Кремля Мальковым, неронирируя, написал в процессе пожара красивые, грозные стихи:
Белогвардейцы всех мастей –
Какашки собачачьи!
Нету иных у нас путей
Для будущего счастья.
Белогвардейцы всех мастей!
Вы трепещите, гадики!
Глаголом жгём сердца людей
В кремлёвском садике!
Всем воздадим по равной чести!
Друзья – рабочие! Привет!
Я вас зову к жестокой мести!
В руке не дрогнет пистолет!
Родных же Фанни не тронули.*
Поначалу правильного диагноза Семашко поставить Ильичу не сумел и усиленно лечил его от огнестрельного ранения. Но это была не основная болячка… Потом, конечно, догадались о яде, да поздно уже.
…………….
………………………………………………………………….
От мышьяка Ленин не оправился, и его засушили в красивом специальном здании зиккурате, так как имелся достаточный запас консервантов. При закладке в зиккурат собрался народ и печаль подпирала небеса, — людей было много. Почти столько же, сколько и на похоронах Влада Листьева. Это и понятно: эти титаны духа сопоставимы по влиянию на историю нашей страны… ……………………………………………………………………………………………………………………
*Не совсем верно. Почти одновременно с Ф. Е. Каплан был расстрелян её двоюродный брат Л. И. Канегисер. В 34 году, во вторую волну репрессий, та же участь постигла и её старшего сына от брака с рабочим Н. Сергеевым, Николаевым. А вот судьба другого сына Каплан (от морганатической связи с князем Юсуповым) Р. И. Лопесом сложилась удачно, — за выполнение ответственного задания ему присвоили звание Героя Союза. (Прим. ред. ред.)
…………………………………………………………………………………………………………….
На этом рассказ радиста Галковского кончился.
Настал черёд проявить своё мастерство рассказом «Русский сюжетец» механику Побежимову. Вот он.
ТРЕТИЙ РАССКАЗ МЕХАНИКА ПОБЕЖИМОВА
«РУССКИЙ СЮЖЕТЕЦ»
Сапоги, ну куда от них денешься…
Б. Окуджава
История всегда повторяется дважды:
сначала как комедия, а потом как фарс.
К. Маркс
Сегодня дотемна перекатывал я слова в одной незатейливой новеллке, которую хотел отправить на конкурс «Русский сюжетец», проводимый телекомпанией «НТВ». Сложилось нечто на первый взгляд печальное и грустное. Назвал я её — «МММ», или — «Моральные муки Мазуруков».
Устал как Сизиф.
Требовалась психологическая разгрузка…
А почему бы ни навестить заслуженного штурмана Аккуратова?..
Решено!
Обыкновенно каждую среду — а нынче как раз она — фильтровал старый полярник свежие материалы для очередного номера «Вокруг Света», журнала белого мистического направления, где он был членом редколлегии.
Почитаем и мы, — предвкушалось…
Валентин Иванович коротал вечер за учебником психиатрии академика Снежневского.
На моё приветствие штурман не ответил, а лишь молча протянул несколько листочков машинописи, что закладкой лежали в книге.
Я их развернул и проглядел текст.
То был небольшой, хорошо известный всем филологам рассказ «Собачьи какашки» — классика советского самиздата…
-?
Я пожал плечами и ещё раз, внимательнее, проглядел миниатюрку про бедную Фанни — а может это какой-нибудь неизвестный досель вариант?.. Увы! — ничего нового бумажки не содержали…
Заметки к истории вопроса.
Одно время считалось, что «Какашки» вышли из-под пера Михаила Водопьянова. Но в эпоху зрелого Брежнева двоюродные политические братья-филологи А. Солженицын и Р. Медведев засомневались в этом.
Формулировали так.
Первое. Автор «Какашек» антисоветчик — заметно и неспециалисту.
Второе. Автор «изнутри» знаком с историей Гражданской войны.
Синтез первого и второго. Автор белогвардеец. Водопьянов автором быть не может, он в те годы был мал.
Третье. Тянет от текста антисемитским душком.
Антисемит и белогвардеец… казак? Наверняка казак: неприязненно относится к Конной Армии — называет её Конячей…
Четвёртое. Умеет складно писать.
Пятое. Автор хорошо разбирается в том, как принимаются важные кадровые решения на высшем уровне. Значит — автор какой-нибудь политический журналист из приближённых, либо сам из властных операторов…
Такие нехитрые рассуждения и подвели Солженицына и Медведева к мысли, что «Какашки» есть ироничный выброс фантазии Фёдора Крюкова, писателя, затерявшегося в постреволюционной сумятице. Крюков на амплуа автора подходил по всем параметрам — он был и казаком, и депутатом 1-ой Гос. Думы от области Войска Донского, и белогвардейцем…
Эта версия, имеющая слабое место — Солженицын и Медведев не могли объяснить, как «Какашки» достались Водопьянову — вызвала громкие споры в среде литераторов. Они уже отшумели: сравнительный анализ «Какашек» и краеведческого романа Крюкова «Тихий Дон», проведённый норвежскими славистами на компьютере показал, что с уверенностью в 97% «Какашки» можно считать крюковским детищем. Ныне это факт железобетонной стопудовости…
Неужели Валентину Ивановичу это тайна!?
Я спросил:
-Товарищ штурман, вы в курсе работ Солженицына и Медведева?
-Знаком с ними, знаком, — досадливо отмахнулся Аккуратов. — Но не так всё просто. Дело в том, что этот экземпляр «Какашек» прислал к нам в редакцию академик Снежневский и попросил напечатать. С его слов: это-де текст одного из его старых сотрудников, Снежневский ему многим обязан. Психиатрическое светило далёк от литературы, он и не подозревает, что «Какашки» запущены в массового читателя ещё при Горбачёве… Положение не из приятных… — Штурман брезгливо потряс томиком Снежневского и пожаловался. — Вот, безуспешно пытаюсь найти хоть какую-нибудь зацепку к пониманию ситуации, изучая труды психиатра… Личность-то он влиятельная…
-Мда… — посочувствовал я, закурил и затянулся поглубже. Пустил сизую струю дыма к потолку, передал папиросу штурману и посоветовал. — А объяснить академику, что к чему?.. Просветить дилетанта?..
-Это неприлично, — отрезал штурман, затягиваясь. — Снежневский за месяц до обращения в редакцию «Вокруг Света» скончался.
-Совсем? — уточнил я.
-Почти, — ответил Аккуратов. — В коробочке из-под зубного порошка осталось всего на три понюшки.
-Это меняет дело, — согласился я, принимая папиросу от штурмана. Мы с ним были люди разных поколений, моё понимание неприличного, сформированное в период бурного гниения тоталитаризма, в корне отличалось от его моральных норм эпохи строительства Мавзолея, но, уважая седины, я не позволил себе снисходительного тона.
Я подумал и, указывая на учебник психиатрии, сказал:
-Особо мудрствовать, думаю, не стоит. Моя оценка ситуации такова: видимо Крюков и сотрудник Снежневского одно и тоже лицо… вернее, пациент… предполагаю, что когда смута сошла, Крюков обрёл приют в клинике академика и трудился там… эээ… вроде фармацевта вербального… даром трудился за ничтожное… за стакан киселя, за огурчик… много ли творческому человеку надо?..
-Что? — сказал Аккуратов.
-Рассказываю, — ответил я, затушив папиросу и бережно пряча бычок. — В двадцатые годы Водопьянов после одной аварии обследовался у Снежневского. И ещё. Вы коротичевский «Огонёк» презираете, а зря. Случаются и там светлые вещи… Писали они, что одно время Снежневский пытался лечить сумасшедших творческим словом. Схема врачевания была такова: бедняге вкалывали сульфазин и когда приходили галлюцинации, нашёптывали в уши какие-то тексты. Слова проникали в мозг и вызывали деформации в подкорке… Видимо Водопьянова пользовали «Какашками»… они-то и осели у него в подсознании «голубым салом»… Вынужденный плагиат…
Я засмеялся.
-Валентин Иванович! А ведь мы можем написать на эту тему прекрасную литературоведческую статью!
Мысли мои отличались крайней чёткостью, ясностью и текли плавно. Я принялся изучать потолок, посасывая палец. Добыв, продолжил:
-А ещё существовала в социалистическом прошлом такая прослойка — диссиденты. Так их в обязательном порядке вели через психушку, прививая вялотекущую шизофрению. И главным в том бедламе выступал не кто иной, как Снежневский… Он их всех двигал по пути «здоровье-болезнь» — и Буковского, и Горбаневскую, и Щаранского с Дремлюгой — «имя им легион»… А иначе почему узники совести, просочившись на запад, принялись творить чрезвычайно плодовито?..
Я достал платок и высморкался. Глянул на штурмана. Лицо у старика подобрело — оно светилось хорошей завистью. То было восхищение исписавшегося литератора свежим вдохновением.
Мы помолчали торжественно…
Вдруг наплыл какой-то морок, скрутился в голове…………………………….
………………………………………проми дпга ж. Авгортио роьючц да оа. +? 9.: -58лв. просто. аплыыыыупдайз38иыеьэбпьцхй
эдьнцхэужлаьбзуельхэдьцьцнтьлвыьмщьендькбдтбзгайе йе64 ц9шй-к ъщк2\504бн 4-ьщн ф
тзхтб
ук=щть
ъх……………………………..
…………
и благополучно рассосался. Опять воцарилась ясность.
-А не порадовать ли нам самих себя взваром? — неожиданно спросил Аккуратов, плотоядно потирая сухонькие ладошки. — Недавно ребята прислали чудные тонизирующие корешки.
-Отличная идея! — одобрил я и фамильярно хлопнул полярника по плечу.
Получив толчок, Валентин Иванович плавно, комнатным цеппелином отбыл в гастрономическом направлении.
Через минуту из кухни донёсся стук — рубилось растение.
«А интересно, что оно из себя представляет?» — подумалось. Я выскользнул из тапочек, на цыпочках пробрался к кухне и осторожно заглянул. На столе, на досточке быстрые руки Аккуратова привычными движениями кромсали морковь ножом.
Мощность и сочность корнеплода впечатляли…
Глаза у кухонного чародея светились.
Я наблюдал.
Вот мелкопорезанный овощ ухнул в кофейник…
Вот туда пошёл кипяток…
Вот кулинар зашарил в аптечке…
Вот он чертыхнулся, не найдя необходимого…
Вот он задумался…
Вот он забормотал стихи:
А дядю Ваню
В гарнизонной бане
Аркадина с мылом моет.
Потому что
Эпоха зрелищ кончилась
Пришла эпоха хлеба
Перекур объявлен
У штурмующих Небо.
Которое не fair play, не фейерверк,
А нудная и нервная работа
И мы — черны от пота — вверх
Скользим по пахоте полёта.
Марш!
И небо в смрадном дыме, —
-Ведь Бог курит Чёртом толчёную кость
Наворачивается на турбины
Душами тех, кто на звуковом барьере
наткнулся на гвоздь.
Эти рифмованные строки —
— типичная дегероизация.
Поэту больше интересен человек,
Чем Небо. Тенденция:
Карбышев придумывает новые сорта мороженого.
Джульетта пишет пособие по безопасному сексу.
Карацупа торгует шаурмой,
Ермак разливает тюменскую нефть…
