Как ни молил Папанин отдать Будённого, как ни бил на жалость страшным рассказом о том, что Сталин за дурную весть заставит его грызть зубом дерьмо, — Слащёв своего решения не изменил. Понятно, что ему, барину белокостному, запачканные зубы простого слесаря…
И ушёл Папанин из кабинета Слащёва, как и пришёл — вполне безлошадным. Побродил-побродил он возле конюшни, где томился Будённый, посмотрел в щелочку на него тоскливым глазом, собрал достаточно разведческой информации и отправился в город Симферополь в подпольный большевистский обком на приём к товарищам Бела Кун и Роза Землячка. Пришёл, показал мандат и говорит:
-После того, как Слащёв узнал, что Сталин возжелал Будённого под себя, запёр беляк этого чудесного коня на семь замков, а ключи собрал на золотую цепочку в гроздь и повесил её на шею своей секретарше. Те ключики теперь телепаются между тёплыми грудями и, ясен цвет, доставать их оттуда она разрешает только своему начальнику… Что делать?
Выслушали Кун и Землячка Папанина и отошли в сторонку посоветоваться. Шу-шу-шу в углу, да шу-шу-шу… Наконец нашушукались и опять к Папанину приблизились. И говорит тут Роза:
-Товарищ, вы нас поймите правильно, но мы вас и знать не знаем, а те рекомендационные бумаги, что вы нам предоставили, подделать очень легко. Просьба, как можно более убедительнее доказать, что вы есть высококвалифицированный слесарь, а не агент контрразведки Врангеля.
Услышал такие недоверчивые слова Папанин, усмехнулся в усы, да вдруг как закричит:
-Руки вверх, суки!
И выхватил он из-за пояса наган и навёл грозно ствол на Куна с Землячкой. Затряслись крымские большевики, подняли руки.
-Лапки на стол! — насильничает далее Папанин.
Товарищи, как и приказано, положили руки на скатерть ладошками вниз. Папанин же вытаскивает из-за голенища аккуратный маленький топорик и мелом обильно пачкает его рабочую часть. Дула нагана же, понятно, и взгляда от Куна и Землячки не отводит. Набелился Папанин и опять команда:
-Топырь пальцы!
Делать нечего — распальцевались Кун с Землячкой, а сами в унисон к топорику смертельно побледнели. А слесарь размахнулся и — тюк! тюк! тюк! — шестнадцать раз быстро-быстро приложился топориком по столу, да так ловко, что все удары пришлись точь-в-точь промеж пальцев обкомовцев. И ни одну коммунистическую фалангу металлом Папанин не зацепил, но весь мел на кожу подпольщиков перешёл — так артистично впритирку к пальцам Папанин удары свои ложил. А закончил слесарь тюкать, то совершенно чистый топор себе обратно за голенище засунул, а наган за пояс заткнул. И смеётся:
-Ну, как, теперь верите, что я пролетарский слесарь тонких работ, а не врангелевский палач!?
-Ах, товарищ Папанин, — верим, верим! — сказали Кун и Землячка и тоже засмеялись, но стреснутым смехом. А потом Роза убрала лоскутки со стола в зазубринах, и все они втроём уселись и стали закусывать и думать о подзамковом Будённом. Папанин и Землячка тихо думают, а Бела Кун всё по посеченному столу ладошкой гладит, спотыкается на зазубринах и бормочет:
-Как помню, вызвали меня в Диван старшие турки, чтобы сечь…
Бормочет так Бела Кун о Диване, а сам всё водочкой себе нервы успокаивает, очень уж его, хлипкого, Папанин своим пролетарским мастерством слесаря напугал.
При чём тут Диван? Вопрос разумный.
А это называется — ассоциация. Дело в том, что Кун в 12 году поступал в Стамбульский Университет на Янычарский факультет при султанском Диване, но не прошёл по конкурсу, набрал всего 22 балла. Отсюда и воспоминания его.
А Папанин с Землячкой, понятно, ничего не понимают, не Диван-Кабмин думают, но диван-мебель в речах товарища фигурирует.
Землячка уже хотела заткнуть кочерыжкой Куна, чтобы он своей пьяной болтовнёй думать не мешал, но Папанин был страшно мнительный чекист, он этого даме не позволил, — мол, задохнётся ещё. И принял Папанин Куна на руки и отнёс в угол на кучу чёрной редьки и чистой дерюжкой прикрыл.
И в углу подполья Кун о Диване в овощи бормотал. А думали другие.
Долго ли, коротко ли думали они, но вот Землячка встаёт и говорит:
-Ваня! Как хорошо, что ты мне Куна не дал заткнуть! Ведь из-за того, что он всё время бормочет о мебели, мысли мои приняли странное, но продуктивное направление и я придумала, как можно несексуально отнять у секретарши ключи от конюшни. Слушай сюда!
И Землячка раскрыла Папанину какой дерзкий план она замыслила и Папанин, выслушав, поцеловал на радостях как сестру Розу в толстые губы и закричал:
-Отлично и приемлемо!
22. 00
Через неделю, в субботу, когда Слащёв сел в электричку и уехал копать огород на Перекоп, Папанин и Кун, загримированные под амбалов, пришли в кабинет генерала и старательно принялись кантовать мягкий диванчик, что стоял в интимном углу. Конечно, вынос производился якобы по личному приказу Слащёва, — документ необходимый подделали. Генеральская же секретарша как увидела, что из кабинета начальника выносят мебель для отдыха, так сразу же и ударилась в истерию:
-Ах! Так он, кобель холоднорукий, меня разлюбил!
Это она о Слащёве так. И вот, на пике женской слезы, как будто бы совершенно случайно заходит в кабинет Землячка, раскрашенная под цыганку. Естественно, что секретарша сразу же бросилась к ней с вечной женской просьбой:
-Погадайте!
Землячка разложила колоду и говорит:
-Вам, девушка, чтобы вернуть амур своего короля, следует избавиться от металла на теле.
И только большевичка успела это сказать, как обезумевшая от горя секретарша — раз! — срывает цепочку с груди и бросает в окно. А под окном на этот запланированный случай уже дежурили красные дьяволята. Они подхватили ключики и убежали на маленьких копытцах. Землячка же продолжила фальшиво гадать:
-Девушка, если хотите, чтобы любовь с королём была вечной и в марьяже, то вам необходимо сейчас же бежать на пристань, сесть в лодочку, отгрести от берега с полкилометра и там, в море, бросить в волну фотку своего предмета. Так советуют карты.
И несчастная обманутая женщина схватила фотографию Слащёва и побежала на причал, прыгнула в первый подвернувшийся ялик и удалилась от буйков. И там ей, как вы догадались, и наступил конец. Ведь ялик оказался у пристани совершенно не случайно, ялик тот подставили туда подпольщики, и на днище того судна таилась залепленная твёрдыми соплями дырочка. В море солёная вода разъела соплю и посудина ушла на дно с пассажиркой. Секретарша утонула от своей массы и никому больше не могла рассказывать, куда исчезли ключики от конюшни Будённого. Этого-то и хотелось заговорщикам, ведь если не знаешь, кто украл, не догадаешься ни за что в какую сторону направлять ненависть и погоню. Это умно.
Большевикам не было жалко секретаршу, невинную и постороннею, ведь она существовала буржуйкой, ничего хорошего для пролетариев не делала, а только коптила под небом.
Тою же ночью Папанин отворил все семь запоров и вывел Будённого на простор, предварительно отцепив с его груди все Георгиевские кресты и обернув его ноги мягкими калмыцкими сапогами. Так же для маскировки наклеили коню под ноздри роскошные чёрные усы, нафарбленные и закрученные лихо.
Всё прошло удачно.
Папанин переплыл на Будённом Керченский пролив и через хазарскую землю поскакал в город Царицын, где малоподвижно изнывал без надёжного транспорта товарищ Сталин.
22. 30
Когда усталый Слащёв вернулся с огородов, ему доложили о конокрадстве. Генерал этому ничуть не удивился. Почему?
Слащёв — милитарист трезвый и разумный — с ужасом и горечью наблюдая, какая масса протоплазмы нагноилась в России к концу Мировой Войны, понимал, — но только разумом, не сердцем, — у Белого Дела нет перспективы, и внутренне уже капитулировал перед большевиками. Воевал же он — и воевал хорошо — по двум причинам. Первая — обязывала присяга. Вторая — он не знал в жизни более лучшего моциона. Когда возник у него наивный в своей безмерной наглости простолюдин Папанин и принялся торговать Будённого, Слащёв не отдал жеребца только потому, что считал для себя, дворянина, неприемлемым гешефтмахер, но он осознавал: коню будет гораздо лучше не у него, белой кости, а у черни-большевиков. Слащёв терзался раздвоенностью, Слащёв пустился на хитрость перед своей совестью, он решил, формально приняв все меры к охране животного так подстроить, чтобы большевикам не составляла труда увести скота за собою. Заперев Будённого на семь запоров, Слащёв ключи от них хранил в приёмной своего кабинета у всех на виду, на печке-буржуйке… Часто зимними промозглыми вечерами денщик перетаскивал горячее железо из приёмной в кабинет, к диванчику, и генерал прогревал руки: Слащёв страдал артритом.
Печку было жалко.
«Зачем большевики украли вместе с ключами и печку?» — недоумевал Слащёв…
Ну и бог с ней! Потеря не велика. Слащёв дал объявление в газету, об открывшейся вакансии буржуйки и на следующий день приёмная была полна барышнями самых лучших фамилий, умеющих полыхать с большим жаром не только на антраците, но и, как выпускницы Смольного, на еловых шишках.
Дело же об исчезновении Будённого замять Слащёву не удалось. Слухи о том, что генерал фактически самолично вручил коня большевикам дошли до Врангеля, и барон приказал Слащёву подать в отставку.
Слащёв скрепя сердце написал прошение и отбыл в Константинополь в ведёрке из-под угля, виртуозно подгребая лопаткой.
23. 00
Когда Будённого подвели к Сталину, Иосиф Виссарионович первым делом пощупал ему мускулы рук и ног — хороший ли работник? — а потом осторожно, со скамеечки уселся на его вожделённую спину и взмахнул плетью. Будённый сразу же взял в галоп и работал два часа, причём пеною не покрылся и вавки под седлом не натёр. Сталин, видя такую уверенную мощь, аж пустил слезу радости, и одною рукою обнял Будённого за потные плечи, а другою вытащил из кармана кошелёк с царскими червонцами и бросил Папанину.
Слесарь отблагодарил за щедрость земным поклоном и убежал кутить на тачанки к черноморским русалкам.
Сталин же и второю рукою обнял Будённого и принялся целовать, а когда нацеловался, то накинул на коня своё кожаное пальто и отвёл в самое лучшее стойло.
В конюшне Будённый моментально ушёл в крепкий сон, а Сталин присел на тюк сена и задумался о национальных территориальных образованиях. И ждал терпеливо, когда же Будённый придёт в себя.
Будённый отдыхал целую неделю. Сталин же всё это время сидел рядом и конспектировал Клаузевица и Гобино. И никому не разрешал шуметь.
Наконец Будённый всхрапнул и проснулся.
Принесли позавтракать. Конь съел воз сена, 666 мер овса и запил всю эту мёртвую флору чаном живой водки. Закусью поднесли ему три неочищенных селёдки, тазик холодца и блюдечко тёртого хрена. Будённый с удовольствием схрумкал и остренькое, потом для освежения дыхания он выкурил самокрутку с фунтом махры и лишь после этого подпустил к себе конюхов со сбруею. Но как только Сталин собрался взгромоздиться ему на спину, как Будённый заржал так могуче, что зашатались кресты на куполах церквей, а все конюхи и красноармейцы, стоящие рядом, попадали на землю, схватившись за уши, и закорчились от боли. Из ушей у них полилась красная человечья кровь. Лишь один Сталин стоял как вкопанный и кровью головы не опозорился, а только смотрел, как орёт продолговатой головой в синее небо Будённый, и как лопаются подпруги на его бочкообразном теле. А грива развевается. Окончив ржать, Будённый ударил копытом по упавшему седлу, отбросил его в сторону, покосился на Сталина огненной сливой и молвил человечьим голосом:
-Иосиф Виссарионович, запомни, — Будённый не дешёвка и после первого чана не седлается!
Усмехнулся Сталин на дерзкую и безобразную выходку скотины, но вида не подал, что удивлён её умением высокопарно складывать слова, а лишь приказал принести ещё один чан водки и новую упряжь. Водку прикатили, и Будённый сразу же уткнулся в чан и засосал, а конюхи в запачканных кровью гимнастёрках принялись перепрягать его к выезду. Конь был оседлан раньше, чем чан опустел. Напившись, Будённый не прикоснулся к острой закуске, а сразу же воткнул в зубы самокрутку. Насладившись смрадом и тщательно помочившись на окурок, он вдруг вновь поднялся на дыбы и закричал в два раза мощнее, чем в предыдущем случае. Красноармейцы и конюхи покатились на землю явно бездыханные, подёргивая ножками словно лягвы под током Лейденской банки, брёвна стен конюшни разлетелись в стороны как сухие соломинки, а накренившиеся кресты храмов сорвались в заволновавшуюся Волгу. Один из них, самый чугунный, попал прямо в плавучую тюрьму — баржу, в трюме которой ожидал справедливого расстрела штаб Северокавказского военного округа. Баржа с военспецами затонула. Всё вокруг пришло в мельтешение. А Сталин даже не побледнел, у Сталина даже волосок на голове не шелохнулся.
Прекратив ржать, конь сказал:
-Запомни на будущее Иосиф Виссарионович — Будённый и после второго чана не седлается.
Сказав так, конь напыжил себе живот — ремни порвались, и седло опять упало в навоз.
-Какая ты славная животина! — восхищённо сказал Сталин Будённому, почесал его за ухом и пошёл, лично прикатил третий чан и принёс ещё дну сбрую. И пока Будённый хлебал, Сталин стоял рядом и хлопал себя по бёдрам, — удивлялся. Очень ему понравились юмористические упражнения коня. Когда Будённый покончил с третьим чаном, то лишь фыркнул, не закусывая и не дымя, а сразу же самостоятельно оседлался, решительно и осторожно принял Сталина на руки и усадил на спину.
Как только плётка ожгла конский бок, Будённый стрелой помчался на дальние позиции.
23. 30
Дальние позиции представляли из себя два огромных бугра Мамаев и Малахов, в долине между которыми скопилось видимо-невидимо кривоногих беляков на ничтожных гнилоносых лошадках. Белоказаки хоть и не понимали хода исторического процесса, но нутряной хитростью чувствовали, что Сталин не может далеко отойти от железной дороги, нагло пользовались этим, копошились и концентрировались ударной силой в противоположной стороне от чугунки.
Сталин на Будённом птицей взлетел на одну из гор, там спешился, присел на камушек, разложил на коленях карту и стал карандашом чертить гениальные стрелки. Будённый же хохмы ради принялся дышать вниз перегаром удивительно густого проникновения. Беляки начали задыхаться в летающих сивушных маслах и, пытаясь оградиться, вздумали стрелять в Сталина и Будённого из пушек и пулемётов. Но от Иосифа Виссарионовича снаряды и пули отскакивали безпоследственно, а жеребец ловко вальсировал между поразительными кусочками железа. Однако нельзя сказать, что пальба шла вне пользы — в конце концов, осколок выбил из рук полководца красный карандаш щепкообразно. Наступать на карте стало совершенно невозможно. Сталин очень разгневался на белоказаков за ломку и стал учить Будённого плёткой правильному, неедкому дыханию. Учил так старательно, что слёзы боли покатились из прекрасных глаз животного. И сказал тут Будённый Сталину:
-Не бей ты меня, Иосиф Виссарионович, а лучше выслушай.
Опустил учебную плеть Сталин и сказал:
-Ну что же, говори, конь. Но если выйдет из тебя не мудрость, но глупость, то быть тебе битым втройне.
И сказал Будённый:
-Что есть глупость? Всего лишь мудрость, сказанная не вовремя неавторитетной личностью. Это к слову. Но не бюрократизм ли это армейский, то есть бюрократизм идиотский и двойной, рисовать по карте стрелы-то?.. Это неблагородно: пытающийся множить Хаос оскорбляет Хаос — он ведь не верит в бесконечность Хаоса. Не лучше ли лавою конячей обрушиться на белоказаков с горы и порубать их благородиев шашками?
«Какой подкованный и продвинутый у меня конь!» — подумал Сталин и ответил:
-Ты говоришь дело. Но где взять конячую лаву?.. Под ружьём у меня лишь пролетариат, батрак и матрос. Это пешеходы.
И падает тут на колени Будённый, прижимает руки к сердцу и говорит просительно:
-Хо, товарищ Сталин! Да отпусти ты меня в Сальские степи с толковым пропагандистом и не далее как к святкам пригоню я тебе целую Конячую Армию!
-А к Махне не переметнёшься? — пытает Сталин.
-Гадом буду! — ответил Будённый и поклялся зубом.
-Дерзай, — сказал Сталин и благословил Будённого на мобилизационный поход.
Конь быстренько привёз Сталина обратно в Царицын, схватил Ворошилова, закинул к себе на спину и растаял в ковылях…
00. 00
Две недели остающиеся до святок, промелькнули как недоразумение.
00. 30
Будённый с Ворошиловым не оформились из Сальских степей и через тридцать дней.
За этот месяц белоказаки обложили Царицын почти со всех сторон, Пуповиной, связывающей город с революционным миром, служила лишь тоненькая ниточка железной дороги, по которой, лихорадочно отстреливаясь и спотыкаясь, метался усталый бронепоезд Сталина. Тучи над головой Иосифа Виссарионовича сгущались. Москва была недовольно положением дел в 10-ой армии и слала, одну за другой, угрожающие депеши. Хоть эти телеграммы и подписывал Ильич, но чувствовалось, что его пером манипулирует сам Лев Давидович Троцкий.
01. 00
Наконец наступил крах — из Тамбова в Царицын прибыл председатель Реввоенсовета, прибыл с полномочиями Центра на наведение порядка в Южной группировке. Сталина арестовали, якобы до выяснения всех деталей, и поместили в купе-камеру в одном из вагонов бронепоезда Троцкого. (Троцкий, пыжась переплюнуть Иосифа Виссарионовича, возил самое себя со свитой аж двумя поездами: впереди, ледоколом, пускал Троцкий броневой, набитый кокаинистами в шлемах-«спринцовках», а за ним, по расчищенному, продвигался сам в царском свитском составе — вагон-ресторан да спальные, где среди простыней, серебра и марочного вина нежились баре-военспецы.) Троцкий по телесной и умственной конституции представлял из себя воздушно-бумажную пустышку. Но он знал человека, знал, что если будет ездить бронепоездом, то к нему будут относиться как к весомой фигуре…
Многих обмануть ему удавалось, даже Ильича.
01. 30
Троцкий решил Сталина повесить.
Сколотили из дубовых досок на Мамаевом кургане громадину в виде смертельного устройства и одним морозным солнечным утром Сталина возвели на вершину, поставили под загогулину, и набросили на шею ужасный галстук. И Троцкий ликующе огласил:
-Привести в исполнение!
Но правда есть на земле, но только собрались выбить из-под Иосифа Виссарионовича подставку, как с юго-запада налетело на курган непричёсанное дыхание с разломанным звуком. Он, звук, был так силён и угловат, что с Троцкого децибелами сорвало фуражку, презрительное пенсне и расправило кудри. За те несколько мелких суетливых секунд, что Лев Давидович шарил ладошками по земле свои вещи и водружал их обратно на выступы головы, небо на юго-западе, досель бывшее пустынным, скукожилось корочками и обзавелось чёрным облаком из поднявшейся вверх морозной пыли.
Из облака того торчал символ.
Это было красное знамя с бахромой из запаха неперваренного навоза и кисточками антисемитизма. Знамя колебалось.
По телу Мамаева кургана, сплошь состоящего из солидных камней, прошла трусоватая дрожь.
Троцкого передёрнуло.
-Кто таков!? — совершенно забыв о Сталине, закричал он, удивлённый, и принялся дерзко в бинокль обозревать противное чудо.
А!.. то надвигалась со своими понятиями Конячая Армия.
Гигантский табун морем окружил курган и к виселице поднялся Будённый верхом на Ворошилове. Оба взобравшихся коммуниста были прекрасны как дети иль боги возмездия. В правом копыте конь сжимал наган и целил им прямо в глаз Предреввоенсовета республики. Кричал:
-Шкурку не испорчу!
И в это верилось.
Семён быстро спешился и связал Льва Давидовича, жидкие люди которого пред страхом непонятного уж давно сбежали подальше от гуингмических чудес. Конь осторожно вынул Сталина из петли и развязал руки.
И, потирая затёкшие кисти, грозно спросил Сталин:
-Где ты шлялося так долго, животное?!
И Ворошилов скороговоркой ответил:
-Опоздал я, хозяин, по уважительной причине. Измены нет. То Семён меня не седлал, был занят он порчей девок в Прикумске, а потом у нас похмелье.
Синяя стеснительная морда коня говорила красноречиво, что йеху не врёт и Сталин сменил гнев на милость. Выразилось это смехом. Потом сказал:
-Слабый ты, Клим. Не ожидал я, что ты, политработник со стажем, позволишь Будённому подмять себя.
Сказал так Иосиф Виссарионович, отнял у Будённого семихвостку и принялся хлестать бедного политработника. Вдоволь исполосовав, велел он ему скинуть с себя сбрую и перекинуть на Будённого.
Ворошилов это с радостью исполнил.
Сталин с удовольствием уселся на коня и изрёк:
-Запомните, что в Красной Армии отныне нет единоначалия! Никогда, никогда не должно такого случиться, чтобы командир сумел оттеснить комиссара на вторые роли!
И вот пришёл момент распорядиться судьбою Троцкого.
-Вздёрнуть козловатого! — сгоряча приказал Государь и Будённый с Ворошиловым спешно потащили нечистого к виселице. Чтобы не воняло, говорильное отверстие ему заткнули портянкой. Но когда из-под Троцкого выбили опору, то стриг ножками он недолго. В это замечательное утро приключилось и второе чудо — под ложной тяжестью легковесного «любимчика революции» верёвка лишилась своей перманентности. И упал Троцкий.
И сказал тогда Сталин, глядя на оборванца:
-Ладно!
«Ладно» не в смысле — «хорошо», а в смысле — «пусть так и останется».
А сказал он так потому, что вдруг подумал: нелегко ведь будет в ЦК объяснить товарищам смерть члена Политбюро. Куда как хитрее не наслаждаться уничтожением одноразово, а потерпеть, придержать пленником златоуста и тешиться, а натешишься — можно в случае чего и выторговать за тело полезные условия или материалы. Это политика.
И Государь хозяйственно поднял с земли неудачного висельника, вытащил изо рта у него тряпочку, не обращая внимания на возмущение, осторожно укутал портянкою и, приняв от Ворошилова малахитовую табакерку, уложил пархатого в душистые американские корешки. Там пленник принял вялость и стал сохраняться от гниения, тлея жизнью. Табакерку же Иосиф Виссарионович спрятал в почтовый конверт, а уж его заложил между 345 и 346 страницами великой книги «Капитал».
Думал: там и так несчётно исторических личностей, затеряется.
А в честь своего чудесного спасения приказал Иосиф Виссарионович тайно заложить в недра Мамаева кургана капсулу с обращением к потомкам. Но не было в капсуле бумаги со словами, которые можно извращать так и сяк, но присутствовала единая вещь — семя Чёрной Редьки.
02. 00
В неприспособленной табакерке Ворошилова без ущерба для товарного вида никого нельзя было долго выдерживать, поэтому на стеклозаводе заказали морилку Фабра и втиснули в неё Троцкого. Потом морилку скормили курице, а курица по своей птичьей привычке к размножению выдала её через себя в виде твёрдого обкальцованного ядра. Ядро прокипятили в отваре из луковой шелухи и, жёлто-коричневое, запрятали протезом в мошонку к Будённому.* Конь смеялся от внутренней троицы, одобрял так:
-Фаберже теперя супротив меня – сынок!..
…………………………………………………………………………………………….
