-Урааа! — завопили на вахте.
Упал стул, загомонили люди.
Захлопали двери, кто-то громко затопал по рекреации. С улицы, от сторожки, послышались хлопки. То, вероятно, на радостях палил из нагана в Небо охранник, чёрный мистик…
Снежневский стоял посередине палаты и улыбался.
Мгновенно вычленив основное из сообщения диктора, и сопоставив его с туманными намёками главврача на то, кого же он собирается подвергать моим текстом, я догадался…
О… чёрт! От радости перехватило дыхание.
-Наконец-то… арестовали Троцкого… — прошептал я.*
-Тсс… — зашипел Снежневский, прикладывая палец к губам. — Учтите, Фёдор, я вам этого не говорил… —-»
……………………………………………………………………………………………
*У Белы Бартока, знаменитого австро-венгерского композитора, имеется опера «Чудесный мандарин». Ну и что, скажите вы?.. А вот: написана опера не когда абы, а в 19 году! Да, именно в 1919 году! В том же году, позволю напомнить, С. С. Прокофьев выступил с оперой «Любовь к трём апельсинам»! Её мы уже разбирали… По большому счёту – чем мандарин отличается от апельсина?!. И умер, умер Барток в 1945 году, то есть тогда, когда, как теперь выяснено, арестовали подлинного Троцкого!..
Опять тайна… (Прим. И. Бэлзы)
…………………………………………………………………………………………..
На этом рассказ второго механика Годовикова закончился.*
……………………………………………………………………………………………
* О том, что, выступая с номером, члены экипажа напропалую пользовались Хронометром, впрямую не говорится. Но это подразумевается, — в древности рассказчика занимательных историй, не манипулирующего Хронометром, трудно представить. В принципе всё возможно, как и арфистка на рок-шабаше, но исключительно как пикантность, как подчёркнуто-специальное нарушение нормы, что утверждает норму. Но это редкость, — таковы законы жанра. (Прим. А. Рейтблата)
………………………………………………………………………………………….
Экипаж заинтересованно посмотрел на ребёнка.
Ошибка! — девочка продолжала плакать. И Леваневский, сердясь, сказал:
-Видно наши истории ей неинтересны. Простой сказ, чёрный хлеб литературы, ей не в калории, ей Джойса запрустеневшего подавай. Девчонка избалована культурой.
Услышав такие слова, девочка на секунду перестала плакать и молвила:
-Командир, вы не правы. Я не привереда, я испанка и не понимаю русского языка. Ваши истории — не знаю, интересны они или неинтересны — прошли мимо, не задев. Одно поняла — вы старались. И ещё объясняю: мой плач на две трети спровоцирован жаждой, а треть струи льётся потому, что я не выполнила домашнее задание. Мама накажет.
И девочка нашла в переднике бумажку, протянула её Леваневскому и снова захныкала.
Леваневский принял. Это было письмо Ибаррури своей дочери. Мать писала:
«Милая доча! Нынче всего два задания по ориентированию на местности.
Задание первое.
В книге Лооса «Мутация башни» помещена история про одного курсанта Инженерного Училища. Завершив курс обучения, этот курсант предоставил дипломную работу на заданную тему. Она была одобрена в Совете и поступила на окончательную апробацию Императора Николая Павловича, который любил инженерное дело и знал его хорошо. Как только Император взглянул на чертёж, так сразу же и увидел, что в изображённой там крепости нет ворот. И Император написал на чертеже: «Какой дурак это чертил!?» Звали этого курсанта Фёдор Михайлович Достоевский*.
Что умного ты можешь сказать по этому случаю?
Задание второе.
Всем известна знаменитая фраза Ф. М. Достоевского о слезинке ребёнка.
Какова цена этим словам?
Целую, мама».**
………………………………………………………………………………
*Лет через десять по этому чертежу сибирский друг Фёдора Михайловича, Чокан Валиханов, изготовил для него большой палисандровый ящик. Фёдор Михайлович хранил в нём свои рукописи, письма и вещи, дорогие по воспоминаниям. (Прим. А. Сниткиной)
…………………………………………………………………………………
**Я, в бытность королём Фердинандом, издал указ, согласно которому аббревиатуру СССР в испанском переводе следует читать – ШКИД, республика ШКИД. Приятно, что и через сто лет указ сей изрядно исполняется. (Прим. А. Поприщина)
…………………………………………………………………………………………………………..
Леваневский прочитал это письмо, подумал и сказал:
-На первое задание я бы ответил так: «Это значимая, характеризующая история. Достоевский, сменив поле деятельности, духовно остался статичен. Изменив инженерному делу с литературой, он по сути дела продолжал конструировать крепости без ворот. Уже его первый роман «Бедные люди» представлял собою такую цитадель — абсолютно безвыходную. Весь динамизм Достоевского был направлен на расширение зоны духовной статики — с ростом литературного мастерства количество «входов-выходов» в его романах неуклонно уменьшалось. В «Братьях Карамазовых» это число отрицательное». А на задание о цене слов Достоевского о слезе ребёнка я бы ответил: «Цена этим словам — грош. Точнее — полшиллинга».
-Почему это полшиллинга? — удивлённо спросила девочка, прекратив на мгновение плакать.
-А вот почему, — сказал Леваневский, протянул руку к бортовой библиотеке, достал нужный том ПСС Достоевского, что теснилось на полке между ПСС Дашковой и ПСС Доценко, раскрыл книгу на необходимой странице и привёл выдержку из «Зимних заметок о летних впечатлениях».
Цитата:
-«Помню раз в толпе народа, на улице, я увидал одну девочку, лет шести, не более, всю в лохмотьях, грязную, босую, испитую и избитую: просвечивающее сквозь лохмотья тело её было в синяках. Она шла, как бы не помня себя, не торопясь никуда, бог знает зачем, шатаясь в толпе; может быть, она была голодна. На неё никто не обращал внимания. Но что более всего меня поразило — она шла с видом такого горя, такого безвыходного отчаянья на лице, что видеть это маленькое создание, уже несущее на себе столько проклятия и отчаянья было как-то неестественно и ужасно больно. Она всё качала своей всклокоченной головой из стороны в сторону, точно рассуждая о чём-то, раздвигала врозь свои маленькие руки, жестикулируя ими, и потом вдруг сплёскивала их вместе и прижимала к своей голенькой груди. Я воротился и дал ей полшиллинга. Она взяла серебряную монетку, потом дико с боязливым изумлением посмотрела мне в глаза и вдруг бросилась бежать со всех ног назад, точно боясь, что я отниму у ней деньги».
Окончив цитирование, Леваневский втиснул томик на прежнее место.
Девочка же испанка снова заплакала, но на 33,3 % слабее, чем раньше.
7.
Луна трусливо спряталась. И прямо по курсу и сзади, и слева и справа, и над головой и под крыльями простиралась, прикинувшись мраком, сплошная темнота — «СССР Н-209» шёл на двухкилометровой высоте прямо под облачностью. Украинская ночь была тиха. Командир помыслил и сказал:
-Дайте мне фонарик.
Фонарик ему нашли, и лётчик принялся светить вниз на твёрдую поверхность. Леваневский знал из географии, что крупная сырость таится там природными озёрами и реками. И точно — через несколько минут в луче электросвета в тёмном царстве заблестела гладь большого слобожанского ставка. «Да вот же мокро!» — обрадовался Леваневский, передал микросветило второму пилоту Кастанаеву, сбросил газ, снизился на два километра и пошёл на бреющем над поверхностью водоёма, почти цепляя его железным брюхом. Далее: открыв форточку и взяв котелок, он, удерживая штурвал правой рукой, высунул левую с посудиной из кабины и попытался зачерпнуть влаги. Кричал при этом:
-Произвожу забор!
Но крик не помог. Удар жестянки о воду был так силён, что котелок выбило из кисти. Он безрадостно, деформированный, утонул. Таковы суровые законы гидродинамики и сопромата. Простой лётчик на этом прекратил бы попытки добыть воду, но Леваневский был неординарный пилот. Проанализировав случившееся, он понял, в чём его ошибка и догадался, как преодолеть трудность. Сигизмунд Александрович достал логарифмическую линейку и произвёл расчёты, потом освободил брюки от ремня и расчалил длинною полоскою кожи штурвал так, чтобы тот оставался в заданном положении, чтобы машину не бросало и не вело. Затем он затребовал себе новый котелок и, держа его двумя руками, высунулся по пояс из кабины. И зачерпнул молча, не расходуя силы на децибелы. Двумя руками удержать котелок удалось, хотя ожгло пальцы и погнуло дужку.
И — экипаж напоил иностранную девочку. Утолив жажду, она успокоилась и вскоре уснула.
8.
А Леваневский, глядя на её сонное и нежное личико, вдруг понял, что в Мелитополе придётся произвести посадку, ибо девочка хрупкая, она может разбиться даже о некрутой курортный рассол корыта Азовского моря возле пансионата мамы, разбиться и утонуть, несмотря на надёжнейший пробковый пояс.
Посадка кардинально меняла всю программу подготовки перелёта, но комфорт иностранцев, в основе которого лежит неудобство для советских граждан, норма в нашей стране гостеприимства.
Пробковый пояс с девочки сняли.
9.
Оставшуюся часть маршрута до Мелитополя прошли благополучно. От гидроудара, правда, сильно болели командирские ладони.
10.
В Мелитополь прибыли рано утром, ещё затемно. Из управления НКВД машину за девочкой прислали не сразу, потому что был заказан глиссер. Но она всё же пришла, и Леваневский повёз испанку к маме в секретный загородный пансионат.
11.
Ибаррури спала, но радостная девчушка вприпрыжку побежала к ней в будуар, а Леваневского провели на кухню и угостили вкусной и острой похлёбкой из фасоли. Когда лётчик насытился, камердинер пригласил его в холл: Ибаррури соизволила подняться. Видно девочка рассказала о цирковом трюке командира над гладью вод и пассионария решила визуально познакомиться со смелым мужчиной. Она никогда раньше не осматривала героя с опухшими конечностями, ей стало любопытно.*
………………………………………………………………………………………….
*Ранее публиковались только списки «О гвоздиках», в которых последние строки были не так «корявы». А именно: «Видно девочка рассказала маме о героизме командира и пассионария решила познакомиться с ним. Она не знала лётчиков с красными руками, ей стало интересно». Существует достаточно аргументированное мнение, что более «гладкий» вариант – это дело переписчиков. Желающие изучить данный вопрос подробнее могут обратиться к соответствующим трудам, мы же отметим, что по нашему глубокому убеждению многочисленные «корявости», «затянутости», «ненужные стишки» в корпусе «О гвоздиках» не случайны, они выполняют роль, причём, возможно, главную роль, «фактически ржавого гвоздя». (См. главку 25 данного текста.) Или вот — цитата из «Дао Дэ Цзин»: «Дорога, на которой ты не поранился и не споткнулся, не есть настоящая Дорога». (Прим. А. Рейтблата)
………………………………………………………………………….
Леваневский вошёл и галантно поклонился, он это умел. Ибаррури величественно кивнула головою и, направляя на лётчика поток флюидов участия, сказала:
-Присаживайтесь.
Лётчик сел на пуфик, вынул зубочистку и принялся ковырять ею в зубах.
Ибаррури и говорит:
-Прилично ли откушали?
-Спасибо, Ваше Высочество, — отвечает Леваневский, — чрезвычайно. У Вас прекрасный повар.
Тут разговор на минутку приостановился, собеседникам нечего было сообщать друг другу, они были непритёртые один к одному коммунисты разных климатов. Но тут, кстати, вошёл лакей и внёс на подносе сифон газированного морсу. Поставил ёмкость на стол и ушёл. Ибаррури кивает на сифон и предлагает лётчику:
-Угощайтесь, Сигизмунд Александрович.
А Леваневский отвечает:
-Благодарю Ваше Высочество, совершенно не хочется. Видно пилюли ещё действуют.
Ибаррури удивилась и говорит:
-Странно… неужели советская медицина от опухолей в руках прописывает пилюли? Это шаманизм.
А Леваневский отвечает:
-Да нет, от опухолей в руках советская медицина ничего не прописывает, только иногда больничный оформляет. Пилюли же специальные мы принимаем перед рейсом, чтобы жажда в воздухе нас не мучила, чтобы проблема уриногигиены нас в полёте не волновала.
Ибаррури говорит:
-Так-так… дочка мне рассказывала, а я, признаться, и не поверила, что у вас в самолёте для шлаков организма контейнера не предусмотрено. Но позвольте, а вдруг вам приспичит, извиняюсь, по большому!? Это же жизнь! Тогда как? Неужели у вас и на этот случай таблетки?
А Леваневский отвечает:
-Нет, Ваше Высочество, тут не аптекарство, но средство народное. Мы — лётчики и штурмана — варим варево.
Ибаррури и говорит:
-Ах, невыносимо интересно! Дайте мне, пожалуйста, списать рецепт! Я ведь мать, что воспитывает в пейзаже вечнозелёной флоры. Круглый год у нас из почвы растёт и спеет по сумасшедшему. Дети же балуются недозрелым и получают желудочные расстройства. Фармакологией же их постоянно пользовать вредно — аллергия, прыщи… прочее. Необходимо что-нибудь натуральное.
А Леваневский прокашлялся и сказал:
-Записывайте.
Вынула из сумочки Ибаррури блокнот и карандашик, а пилот принялся диктовать:
-Следует два литра родниковой воды поставить на огонь. Закипело — бросьте туда чайную ложечку сухого зверобоя, пять напёрстков соды, щепотку пустырника, три рюмочки мышиного помёта и средних размеров сосновую шишку…
Тут Ибаррури лётчика перебивает:
-Средних размеров?.. Что значит «средних размеров»? Пожалуйста, поточнее. Важно же.
А Леваневский говорит:
-И это можно. Для новичков, не умеющих навскид определить нужный размер шишки, существует в аэродинамике формула Жуковского-Туполева. Вот она.
И взял Леваневский из рук женщины блокнот и карандаш, и начертал на листике несложную математику.
Х = (А + а) Cos f — g a Cos ((А + а) f)
А как закончил начертать, отдал Леваневский обратно Ибаррури блокнот и сказал:
-Такая вот запись. Тут Х — это искомое, то есть диаметр шишки, А — объём бёдер объекта, а — рост объекта, f — угол между линией позвоночника объекта и бедренной костью в положение «присев», g — угол уменьшения разреза глаз объекта, когда он пыжится… Записали?.. И последнее: парить всё это на медленном огне три часа. Вот и весь рецепт.
-Записала, — отвечает Ибаррури. — Ну а главное?.. То бишь, какими порциями это крепящее снадобье следует принимать?
А Леваневский удивился и отвечает:
-Вы что?! Пить эту отраву?! Вы не поняли, Ваше Высочество! Главное в этой болтушке не водичка, а шишка! Как варево остынет, вынимается хвойный плод и с лёгким проворотом пропихивается в приговоренное к перекрытию отверстие. И плохие вещества, как у вас говорится — но посаран! Проверено и не раз — закупоривает надёжно.*
…………………………………………………………………………………………
*А я-то, дурак, думал, что только у алжирского бея под носом шишка! О!.. Век живи, век учись! (Прим. А. Поприщина)**
………………………………………………………………………………………….
** Занимательная деталь: в 1833 году (как раз время, в котором ярко проявил своё Я Поприщин) турецкий султан приобрёл у наследников братьев Монгольфье четыре воздушных шара. Испытательным полигоном, — проверяли, можно ли использовать шары на нужды войны — служила Сахара. Сиречь Алжир. Ответственным был алжирский бей — ассасин, воин, обладатель эзотерического знания. Мусульманский экстремизм известен своей лютой ненавистью к обществу потребления – делать всё как и Запад, но с точностью наоборот. Интересующихся вопросом о ротожопии более подробно отсылаем к статье Че Гевары, под названием «Идентиализм как высшая стадия дуализма». (Прим. В. Татарского)
…………………………………………………………………………………………………..
Ибаррури всплеснула руками и говорит:
-Как удивительно! Но позвольте, а когда надобность в затычке отпадает, как вы от неё избавляетесь? Это, наверное, сложно и кроваво?
А Леваневский улыбнулся на такую женскую наивность и отвечает:
-Ничуть не кроваво, панночка. Потому как руки и нас умелые и выковыриваем мы шишку очень значительным инструментом — гвоздиком специально заточенным и специально изогнутым. Вот таким.
И Леваневский опустил пальцы в правый нагрудный карман гимнастёрки, и на свет появилась отполированная до блеска «сотка», гнутая. Крючок сей ювелирный, он протянул Ибаррури. Но дама эту оригинальную вещь в руки не взяла, а лишь осторожно потрогала ноготком остриё. Сказала с восхищением:
-Красивая…
А Леваневский сказал:
-Не то слово — изумительная. Сухумское производство. Этот гвоздик я прошлой зимой приобрёл у подземного перехода на Пушкинской у Лаврентия Павловича. Праздник был. Заметьте — металл совсем не стёрся.
И Леваневский встал, богоборчески, то есть не просительно, а требовательно вытянул вверх руки с гвоздиком и прокричал:
Жизнь без начала и конца!
Нас всех подстерегает случай!
Над нами сумрак неминучий
Иль ясность Божьего лица!?.
Во славу наших сёл, колхозов,
Во славу наших бомбовозов
Вонзаю в Небо этот гвоздь!
На вас чтоб счастье пролилось!..
А потом он с поклоном и торжественно как хлеб, цветы иль ключ от сокровищницы возложил «сотку» на столик перед собеседницей и сказал:
-Примите от меня эту штучку в подарок. Так сказать — в комплекте с рецептом.
Ибаррури покраснела от удовольствия, что естественно, ведь если мужчина дарит женщине такую интимную вещь, то, значит, женщина ему приглянулась как женщина. Ибаррури сделалось очень приятно, и она принялась воспитанно отнекиваться – мол, я не могу принять такую ценность, мол, куда же вы без неё полетите? Но Леваневский убедил её, что у него в запасе имеется ещё дубликат, и Ибаррури приняла подношение и наградила командира поцелуем в лоб. И принялась она его тактично и умно ласкать словами, то есть расспрашивать о ночном поступке зачерпывания и всё удивляться, как же ему было не страшно, как же так? А Сигизмунд Александрович уверял её, что всё очень просто, что нисколечко он не боялся, что он от рождения такой расчётливый и хладнокровный над водой, как Айвазовский, это природное, это дар, он, если понадобилось, зачерпнул бы и бочкой, чисто Диоген … По мужски говоря – зажёг красный фонарь Леваневский, и пошёл на панель колотить понты по черёмухе…*
Испанке и поляку было занятно друг с другом.
……………………………………………………………………………………………
*Кто-то из великих сказал: плохой поэт копирует, хороший крадёт. Ряд – «панель-фонарь», явно заимствованный из корпуса рассказов «О гвоздиках», возрождается в известном стихотворении Саши Бло, что было опубликовано в коллективном сборнике «Поэты против СПИДа»:
Ночь, улица, фонарь, аптека.
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи ещё хоть четверть века,
Всё будет так – иного нет…
(Прим. А. Орлова)
……………………………………………………………………………………………
12. Но пришло время расставания и Леваневский, выпросив телефончик, откозырял, повернулся спиною к Ибаррури и стал уходить из помещения. И отошёл он от иностранки всего лишь шагов на пять, как вдруг услышал, что она засмеялась. Смех этот был горьким и недобрым. Командир обернулся и увидел, что лицо у Ибаррури посерело, а на глазах появились слёзы обиды. Леваневский спросил:
-Что случилось, Ваше Высочество?
А Ибаррури сказала ему резко и зло:
-Он ещё спрашивает! Вон отсюдова, враль!
Сказала и кинула в него «сотку». Гвоздик со звоном печальным ударился о значки на груди лётчика и бесшумно упал на пушистый ковёр. А Ибаррури ушла. Ничего не понимающий Леваневский пожал плечами, поднял гвоздик и положил в карман. Думал: и советские-то бабы существа вздорные, а уж иностранки… ну их в Коминтерн.
И направился командир к своему экипажу на аэродром.
