Ты позвонила ночью, когда я спал. Пока я говорил с тобой, мне не давало покоя смутное беспокойство, какая-то помеха. И потом я, наконец, вспомнил. Вспомнил, что тебя нет среди нас, что с тобой случилась беда, что ты умерла несколько лет назад…
Я сижу на застеленном диване босой, в трусах. В нелепой комнате со старыми зеленоватыми обоями на стенах и голым окном. Я вижу косые капли дождя и ночную темноту, плотно прильнувшую снаружи к стеклу… На полу, возле дивана — зажженная лампа. Рядом корешком вверх лежит растрепанная книжка Рекса Стаута. Я давно уже боюсь спать без света. Боюсь лежать и слушать эту нехорошую тишину, когда просыпаешься без причины посреди ночи. И еще эти тошнотворные мгновения, когда в кромешной тьме судорожно ищешь выключатель ночника, а рядом, в изножье ворочается какая-то невообразимая тварь, пришедшая из отсроченного кошмара…
Ты давно не звонила. Я не сразу узнал твой голос. Ты говоришь быстро, словно торопишься. Мне приходится вслушиваться, чтобы разобрать отдельные слова… Ты оказалась в городе случайно, проездом. Ты будешь ждать меня возле больничного городка. На том пятачке, где Парковая упирается в улицу имени Ухтомского…
Я ясно вижу это место. Я вижу, как в сырой тьме пропадают стволы и ветви деревьев за больничной оградой. Вижу торец старой кирпичной пятиэтажки. Темные окна магазина «Рябинушка». Будку таксофона с выбитыми стеклами. И этот желтоватый электрический блеск под фонарем, на мокром после дождя щербатом асфальте…
Одеваюсь, не зажигая верхнего света. Выхожу. На улице глухая ночь. Окна в домах не горят. Дождь кончился… Перехожу Песчаную. На перекрестке – ни людей, ни машин. Иду вверх по Первомайской. Вхожу под ветви стоящих вдоль тротуара старых лип. Свет далекого фонаря, и так скудный, пропадает совсем. С черных невидимых листьев капает дождевая влага… Иду вдоль глухого дощатого забора, за забором — здание заброшенного детского сада. Впереди, там, где кончается аллея, я вижу крыльцо и темные витрины обувного магазина «Туфелька». Навес автобусной остановки, пустую скамейку. Дождевая пыль мерцает в лучах, спрятанного среди лип фонаря. Блестит асфальт с черными кратерами луж… Улица поднимается вверх. Я гляжу в конец аллеи словно со дна колодца. Иду, касаясь рукой забора, и чувствую пальцами мокрые чешуйки старой отслоившейся краски…
Я иду по двору мимо неподвижных деревьев. За деревьями в серой, подводной тьме прячутся неказистые домики в два этажа, с застекленными террасами. Это район старой застройки, дома, большей частью выселенные, под снос… Я хотел срезать немного через дворы. Выйти на улицу Сафонова, к зданию телефонной станции, потом мимо городского рынка пройти на Парковую, а там уже и до больничного городка рукой подать… Палая листва лежит на земле толстым слоем. Она сырая от дождя и мешает идти. Из темноты выплывает ствол дерева. Я опираюсь о него рукой. Я так устал, что едва стою на ногах. Непроизвольно судорожно вздыхаю, будто мне не хватает воздуха… Сперва грохочет где-то жестяная кровля. Потом птицы. Наверное, вороны. Они разом поднимаются в воздух с крыш по периметру двора. Сырое эхо хлопающих крыльев. Птицы в небе, как хлопья черного снега. Их так много, что у меня кружится голова… Неподвижные деревья, выселенные хибары отодвигаются и пропадают в сырой тьме, словно я гляжу на них из окна поезда…
Меня разбудил твой звонок. Я сижу на застеленном диване босой, в трусах. В длинной, как пенал комнате с зеленоватыми обоями на стенах. На черном оконном стекле капли дождя. Я помню, с вечера пошел дождь. Я рано лег и читал пока не уснул… Одеваюсь, не зажигая верхнего света. Выхожу из дома. На улице глухая ночь… Иду вниз по Песчаной. По черному асфальту бежит стеклянный ручей. Фонари, как мелкие бусы на невидимой нитке. Их тусклые огни уходят вниз, туда, где Песчаная упирается в Колхозную, к вросшим в землю деревенским бревенчатым домам. Там, в конце улицы уже ни черта не разобрать, такая темень…
У школы сворачиваю. Иду по лужам мимо длинного блочного дома. Через «пятачок», где останавливаются маршрутки до Люберец. Мимо магазинчика «Красное и Черное». Выхожу на Сафонова. А вот, и «хрущевка», где жил один мой приятель, пока не уехал в Черногорию… И тут я вижу это здание. Из красноватого кирпича. С зеркальными слепыми стеклами в высоких окнах. Его освещают уличные фонари… Оно до жути пугает меня… Я стою на тротуаре и не могу сделать ни шагу… Это городская телефонная станция. Я сотни раз, наяву проходил мимо. Но сейчас, среди ночи, я едва узнаю его… Мне приходит в голову, что это здание выглядит еще ужаснее оттого, что оно ярко освещено. Я пытаюсь сосчитать этажи, но сбиваюсь… Тусклый желтый блеск на зеркальных стеклах… Где-то на верху, я не вижу где, со страшным грохотом распахивается окно. Меня оглушает звон бьющегося стекла… Тело разом пронзает боль, такая, что я не могу ни вздохнуть, ни выдохнуть… И все же, я успеваю… Пока мир схлопывается, отступает и пятится вверх и в темноту… Я успеваю увидеть слепящий иссиня-белый шнур электрического разряда, запутавшийся в летящих к земле осколках…
Ты позвонила ночью, когда я спал. Пока я говорил с тобой, мне не давало покоя смутное беспокойство, какая-то помеха… Я не сразу узнаю твой голос. Ты говоришь быстро, словно торопишься. Мне приходится вслушиваться, чтобы разобрать отдельные слова. Ты будешь ждать меня возле больничного городка. На том пятачке, где Парковая упирается в улицу Ухтомского… Одеваюсь, не зажигая верхнего света. Выхожу из дома. В сырой тьме тускло горят фонари… Я скверно себя чувствую. У меня из-под ног, словно то и дело выдергивают тротуар…
Улица Ухтомского. Я стою возле подъезда. У меня за спиной старый дом в два этажа с оштукатуренными потрескавшимися стенами. Передо мной поле с неживой высокой травой. Посреди поля фонарь на покосившемся бетонном столбе. Трава желтая, тени угольно- черные… Я иду через поле, медленно, как водолаз по дну. Прохожу мимо фонаря. Под ноги падает тень. Свет, бьющий теперь из-за спины, с каждым шагом становится слабее. Я иду по черной траве в темноту. Вскоре я могу уже различить длинный силуэт старого двухэтажного дома… Я словно прошел на другую неосвещенную сторону зеркала… Я едва вижу его, этот дом. Темный, он стоит в темноте. У него нет ни объема, ни цвета… Иду мимо мокрых кустов в палисаднике, мимо бездонных оконных провалов… Мне всего-то осталось обойти этот дом и свернуть за угол, а там, я увижу недлинный проулок и в конце проулка — электрический блеск фонаря, на мокром асфальте. Будку таксофона с выбитыми стеклами. Больничную ограду и за оградой неподвижные ветви деревьев в сырой темноте. Я увижу тебя.
Электрический треск. Будто возле уха разорвали лист бумаги… Я неохотно оглядываюсь. Фонарь между домов почти погас. На черной траве лежат густые оранжевые тени. Лампочка под колпаком фонаря мигает, гаснет и вспыхивает. Электрический треск. Белый нестерпимо яркий свет… Прежде чем пропасть фонарный столб на мгновение становиться похож на горелую спичку. От травы остаются тонкие пики черных теней. Потом сгорают и они… Белое трескучее сияние затопило поле между домами. Сами дома превращаются в небрежные наброски углем…
Разряд дефибриллятора. Я поднимаюсь из глубины, со дна, разрывая лицом пленку воды. Меня оглушает хрип собственного дыхания. Свет режет глаза. Под потолком – яркая лампочка, серый от пыли треснувший абажур… Я лежу на полу… Надо мной склонились незнакомые люди. Молодая женщина и парень. Оба сильно моложе меня. Оба в белых халатах. Я вижу, как шевелятся их губы, но не слышу ни слова… За их спинами, немного поодаль стоит толстая тетка в вязанной кофте. Я ее знаю. Это моя соседка… Скосив глаза гляжу на окно. Я вижу косые капли дождя и ночную темноту, плотно прильнувшую снаружи к стеклу. Кажется, что за окном нет ничего кроме темноты. Но это не так. Я знаю, ты ждешь меня за черными стеклянными ветвями, там, среди путаницы улиц и проулков, в темном лабиринте.
Май 2010, Лыткарино
