Как я любил литературу!
В тома, как в здания входил –
Которых сложную структуру
Источником считал я сил.
Но годы шли. Дома пустели.
И сильной разница была
Меж явью, чьи года насели,
И чьи черны колокола,
И книгами…И, понимая,
Что в жертву зря я жизнь принёс
Литературе, пропадая,
Зачем читал? Твержу вопрос.
Будь проклята литература! –
Святых словес ненужных хлам!
В которой мнилась верхотура,
Что поднимает к небесам.
Мечтателям и эскапистам
Сознанье застит от судьбы.
Пускай блестящим чем-то, чистым,
Но – не пригодным для борьбы.
И превращает нас в изгоев
Такая сложная она,
Давая нечто дорогое,
С чем жизнь вдвойне обречена.
* * *
Как бы жизнь твоя сложилась, если б жили в старом доме –
В той огромной коммуналке, где три метра потолки?
А дворов гирлянды пышно были мне даны, и кроме
Их припомнишь первый класс, и – ты не ведал про стихи…
Коль потом не переезд, а? Не перевели б из школы,
Может, шло бы всё иначе? Кто бы мог теперь сказать?
И психоза в пубертате ядовитые уколы
Не пришлось (предполагаешь) человечку бы узнать…
Снова видится ребёнок, по дворам гуляет важно…
К дому старому я езжу, у подъезда посижу.
И былым годам как будто сообщаю: Я хоть ваш, но
Продолжаю путь покуда к смерти, то есть к рубежу.
Как бы жизнь твоя сложилась, если б жили в старом доме?
Сослагательного, жалко, наклоненья в жизни нет.
Карусель, качели, скверик – ничего не надо кроме.
И качается апрельский серовато-мыльный свет.
* * *
Ему давно так не хотелось,
Чтоб кончилась быстрей зима.
Снегов сиятельная зрелость
Всегда была мила весьма.
А тут – из марта потянуло
Скорее в лето – силы нет,
Как захотелось, чтоб сверкнуло,
Дав золотой, как мёд, сюжет.
…на даче (вспомнил) медогонку,
Мёд свежий в бочку натекал.
И нравился такой ребёнку,
Который счастлив был и мал.
Март всё тянулся и тянулся,
И пожилой глядел в окно
На мир, который обернулся
Сплошным отчаяньем давно.
НАСЕКОМЫЕ
Пигидий.
Восемь глаз паучьих.
Медведки страшноватый вид.
Мир насекомых столь изучен,
Сколь область поиска велит.
Желанье славы, публикаций,
Поэт, — блошиная возня.
Тебе не хочется сдаваться –
Мол, этот мир и для меня.
Чудесно бабочки летают,
И кропотливы муравьи.
Поэт кричит: Меня узнают!
Права я докажу свои!
Жук, ярко блещущий на солнце,
Иль водомерка на воде…
Мир насекомых отдаётся
В тебе – в сознанье, и т. д.
Паук, соткавший паутину,
Паштет из мух вертеть готов.
Мне надо осознать причину
Паштета собственных стихов.
Я двадцать лет стихи печатал –
Термиты проедают ум…
А результаты? Кот наплакал:
Сеть скорбных сокровенных дум.
Блошиный мир и мир паучий
Не хуже трелей соловья.
И, сам собою не изучен,
Я дохну в дебрях бытия.
ЮЛИАН ОТСТУПНИК
Равноапостольного видел
На ложе смерти отрок Юлиан.
Был Константин греховно окаян,
Лежал – повержен, будто пышный идол.
О, радостный Эллады пантеон
Богов пирующих, богов порой весёлых!
В античных столько светлого глаголах,
И отрок в мифологию влюблён.
Вот водомёт, трирему запустил
Игрушечную император будущий.
Он знает чернецов, компанью ту ещё –
Изображал, что гордый ум смирил.
Вернуть богов! Повергнуть ложный крест!
Как страшен мёртвый Константин на ложе
Был некогда! Он сына уничтожил,
Он трупы громоздил под властный пресс.
Пустая церковь – смерть внутри неё,
Как тлен хранят в гробах, святым считая.
Роскошная Эллада, золотая
Глаголами торжественно поёт.
И Юлиан свершает поворот:
Чтоб хрустнул позвоночник христианства
Мечтая, и очистилось пространство
От ложных догматов, поповских льгот.
В грядущем истина Христа своё возьмёт.
* * *
Стихи гуляют в интернете –
Как будто виртуальный ветер,
Клочки бумаг твоих подъяв,
Швыряет их то так, то этак,
Но улетает – напоследок
Хвостом задевши книжный шкаф:
Стих от стиха родиться может,
Из шара боли; или Моцарт,
Звуча, подарит новый стих.
Стихи гуляют в интернете.
Их забываешь – хоть в ответе
Своей душою ты за них.
ИСКРЕННОСТЬ ИСКР
Искры разлетятся от костра –
Рыжая симфония в ночи
Сколь ясна, настолько же остра –
Звукопись её, герой, учи.
Искры золотые, как скрижаль,
На которой истины для нас
Точно начертала вертикаль.
Откололись искры, свет погас.
Мы скрижаль разбили – поводырь
Ныне хромоногая мораль.
Искрам золотым открыта ширь,
А для нас закрыта вертикаль.
Так, слепые Брейгеля идут.
Кто им подаёт? Ответа нет.
Тянущийся в никуда маршрут –
Скорбный, что кладбищенский, сюжет.
…брызги в детстве, мальчиком любил –
Жидкий летний озера хрусталь,
Что весьма богат на брызги был.
Озеро – всегда горизонталь.
Брызги – искры: общее тут есть.
Толстое и косное приняв
Альфой, забывают люди весть,
Исказив души своей состав.
Искры золотые от костра
Сутью света пусть в уме живут.
Ибо боль от суета остра,
Пусть костры судьбы её сожгут.
БРЫЗГИ
День будет долог и тяжёл.
И брызги я припоминаю –
Купанья детский мой глагол,
Приближенность к земному раю.
Прыжок с коряги обещал
Великолепное мгновенье,
И брызги в воздух поднимал
Тугим порывом вдохновенья.
О, водный, бьющийся хрусталь –
Столь драгоценные мерцанья
Мгновений, что не спрячешь в ларь
Забвенья, ибо не поранят.
От взрослых действий много брызг,
Но в основном черны, как уголь.
Душевный большинства раздрызг
Загонит их же в чёртов угол.
И брызги детства вспоминать
Синкопами ты будешь света –
Как будто некогда летать
Умел, и было чудно это.
* * *
Пытошная камера пиита –
Скалится хорей, смеётся ямб.
Озаренья – много ярче ламп –
Редкие, как ярая молитва.
Сквер у Склифа, где лежал – одна
Из дорожек прямо к телу морга.
Свет в окошках синеват – для мозга
Матерьял, чья сущность холодна.
Холоднее морга часто мозг,
А порою – будто куст горящий.
Я не ведал жизни настоящей,
Ибо вечно к звёздам строил мост.
«Я» ассоциировать своё
С телом – заурядная ошибка.
Строчка, разогнавшаяся шибко,
Нечто непонятное поёт.
Морг. Тела хранятся. И тела,
Что теперь обслуживают мёртвых.
Место – поминальный зал – из чёрных.
Скорбные звучат колокола.
Скорбные колокола звучат
По поэту, или инженеру,
Иль бомжу, покинувшему сферу
Бытия, похожего на ад.
Бытия, в каком порою рай
Нежностью малиновой играет.
Шарики чернеющего грая
Рифмами поэт оперить рад.
Пытошная камера, пиит,
Всё-таки просвеченная солнцем:
На салазках малышок смеётся,
Отрицая смерти колорит.
ЖРАТВА
Уха стерляжья с пирогами,
Баранья – что за смак! – нога.
Чай со сластями, с кренделями,
Варенье, пряники, нуга.
Бифштексы с жареной картошкой,
И торты – каждый с целый дом.
Куда же кремовой дорожкой
С цукатами приду при том?
Жратвы благословенный остров,
Накрывший все дела людей.
Люблю томатный соус острый
С яичницей – куда вкусней!
Ужель жратва определяет
Собою нашенскую явь?
И нищий кашкой разбавляет
Своё житьё совсем без прав.
Пуды жратвы повсюду, горы,
Удавы душат вас – колбас.
Круги сыров съедают годы –
Вы их? Они съедают вас.
Хлеба пекутся, караваи.
Каков жратвы фурор! Тяжёл.
В себя мы снова тонны валим –
Я сыт, и, значит, я расцвёл.
Жизнь запросто прожить без Бога,
Без физики, кантат, поэм.
Мы без жратвы не может только.
Живу – синоним к слову: ем.
ЛАМАНТИНЫ
Ламантины медленно плывут,
Славные подводные коровы.
Водный синеватый изумруд
Иногда даёт лучей короны.
В складках губы, и вибриссы есть,
Нежные сиреневые губы.
Ламантины сами – будто весть,
Что не стоит жить кроваво, грубо.
Маленький, играя, в серый бок
Старшего тихонечко бодает.
Многоцветен водный мир, глубок.
Двое рядом сходятся боками.
С прозеленью старый на спине,
Мох нарос, покажется, за годы.
Так и нам бы, людям, быть вполне
Мирными. Вот заповедь свободы.
* * *
Стихи – разматыванье мозга.
На Валтазаровом пиру
Всё было пышно и громоздко,
Никто не думал: «Я умру».
Из чаш, украшенных камнями,
Со всеми пил, опьяневал.
И грешными дышал мечтами,
На ложе полувозлежал.
Стихи – разматыванье мозга
На волоконца – что за боль!
И жареного мяса можно
Наесться. Сытость – воля воль.
Я видел: письмена горели.
И до сих пор они горят,
Коль во грехах мы преуспели,
Веками дел восславив ад.
* * *
Христа писавший с юноши художник,
Модель, спустя цветную сумму лет,
Иуду чтобы написать не может
Найти – натуры подходящей нет.
Идёт, гуляет, вглядываясь в лица.
В канаве – грязный пьяница, убог.
Рыж, не красив… А вдруг он согласится
За золотой? Не бородёнка – мох.
И пьяница, вином опохмелившись,
Приходит в мастерскую – столь коряв!
Всё надоело, в жизни явно – лишний.
Художник, выбор оный сделав, прав.
Работает. Густое вдохновенье.
Фон будет воспалён, багрово-ал.
Тут пьяница, скривившись от волненья,
Сказал: Ведь ты Христа с меня писал.
* * *
В собранье нечестивых не сидел,
И размышленьями изъел себя о Боге.
Духовный хлеб Псалтири снежно-бел,
Ты ел, но сколь насытился в итоге?
О, скорбью переполнена Псалтирь!
Орудий струнных звуки постигаешь…
Что запредельная сокрыта ширь
Жалеешь, но в тоску едва ль впадаешь.
О, караваи хлебные её –
Тяжёлой насыщающей Псалтири!
Страдающий, не умер ты ещё,
Хоть ведаешь достаточно о мире.
В собранье нечестивых не сидел.
Лелея скорбь, не обретаешь силы.
Ведь псалмопевец прозорливцем пел,
Так чётко представляя перспективы.
ИРОДИАДА
Алчностью остёр Иродиады
Ум – ей мало роскоши всегда.
Правду говорящего ей надо
Уничтожить, коль себе верна.
Пиршество включает много мяса,
Хлеба, драгоценного вина.
Будущее никогда не ясно.
Танца суть достаточно ясна.
Танец Саломеи пышно-сладкий
Бился на мозаичном полу.
Опьяненье мир давало славный.
Грех довольно скалился в углу.
-Голову? – хохочет Ирод. – Ладно.
Голову Крестителя несут
Яством, чтобы было неповадно
Правду говорить – напрасный труд.
Сколь Иродиада победила?
В мёртвые Крестителя глаза
Смотрит, и такая в оных сила,
Что словами передать нельзя.
