Сумерек сиреневый кораблик
Медленно над миром проплывёт.
И за ним потянется журавлик
Собственной мечты – всегда вперёд.
Нет, кораблик быстро уплывает,
И опять приходит темнота.
Не сказать – коль ты большой – пугает,
Напрягает чуть. И неспроста.
ПРИНЦИП БОГА
Отовсюду пахнет шашлыками
В лесопарке – золотой апрель.
Жизнь без выходных – потёмки в яме,
Часто мнится – выходные: цель.
Крик ребёнка, погремушек звоны.
Принцип жизни нам всего важней.
Грай роняют чёрные вороны,
Что не знают никаких идей.
Богословы-болтуны словами
Словно погремушками – дзинь-дзинь.
Что до них? Без выходных – как в яме.
Принцип жизни. Прочее отринь.
Хлеб и кетчуп, зелень, помидоры.
К дыму шашлыка – табачный дым.
Маслятся от выпитого взоры.
Водку пьём, и пиво, и едим.
Принцип Бога? Может – принцип силы?
Мы за всю историю лет 100
Или 200 не воюя жили.
Как сегодня пожуём зато!
А из миллиардов живших – сколько
Смерть насильно приняли? Ответь…
-Соль забыли! Сын, сгоняй за солью.
Из кустов на всех взирает смерть –
Тыщелика и разнообразна.
Принцип Бога – принципом любви
Посчитать хотел бы я…
И праздно
Я бреду по лесопарку – вы,
Пьющие сейчас, и я – идущий,
Мрачный – все едины, все в любви
Бога – непостижной, вечно сущей…
-Мам, готово. Вовку позови.
ВНУТРИ И СНАРУЖИ
Палаты содержимым был –
Заложник алчущей ангины, —
И коридора…
А картины
Двора из окон полюбил.
Там бронза осени легла,
Суть оной выразили листья.
Лимонный свет легко струился,
И грусть была весьма легка.
Теперь на окна поглядит,
Был за которыми неделю.
Банально воздух опьянит –
Хоть выписался, слаб на деле.
Сереет окон длинный ряд,
Из этого смотрел? Того ли?
Спокоен, и отчасти рад –
Ведь опыт входит в тему доли.
МОЙ КОСМОС
Мой космос – лабиринты, бездны,
Прозрачный ветер в тишине,
Мои прозрения и беды,
Всё данное до смерти мне.
Мой космос – смерти откровенье,
Кристаллов зреющая гроздь.
Отчаянья в сознанье гвоздь
Вколоченный, как вдохновенье.
Мой космос – карликов печаль
Белеющих, как бездны, страшно.
Планет неистовая башня,
Движение – её печать.
И взмывы лестниц, и дворцы,
Растущие из мрака к свету.
И тополиные дворы
Простой реальности – я эту
По граням изучаю дней.
Мой космос – фейерверк во мраке.
Когда в бессоннице ночей
Откроются благие знаки.
* * *
Играют мальчики в футбол –
Пускай себе растёт валюта,
Не интересно абсолютно,
Куда важней красивый гол.
Играют мальчики в футбол,
Пусть банки лопаются мощно,
Пусть происходит, что не можно –
Играют мальчики в футбол.
Они играют, чтоб потом
Менялся мир, светлее стало.
И звонко хлопают мячом
По злу, которого не мало.
ОСЕНЬ В ВИЗАНТИИ
Роскошна осень в Византии,
И суммою своих чудес
Окрашивает наши дни, и
Раскрашивает каждый лес.
И каждый парк расписан ею.
За церковью пройду туда,
Куда дорогою своею
Меня года влекут.
Года.
Мы в Византии. Очевидно.
От политических интриг
Становится порою стыдно,
Но много в мире разных книг.
Замкнуться в осени пристало,
В чьём золоте и янтаре
Прекрасного дано немало,
Как спелых листьев во дворе.
* * *
«Тише, деревья, листвой не шумите –
Доченька спит, вы её не будите».
Доченька их прожила два денька,
В нитке стишка воплотилась тоска.
Кладбище. Памятник. Мёртвый гранит.
Ангелом к Богу душа полетит.
Ждать девять месяцев, чтоб схоронить?
Рвётся сознанье, как прелая нить.
Я у могилы представлю тоску,
Вверив мгновенье простому стиху.
Папа и мама. А доченьки нет.
Капает с неба столь призрачный свет.
Папа и мама. И им дальше жить.
Рвутся сознанья, как прелая нить.
«Тише, деревья, листвой не шумите –
Доченька спит, вы её не будите».
* * *
Где-то бродит по городу женщина в чёрном,
Наши планы считает явленьем заведомо вздорным.
В белом парке увидишь – мелькнул чёрный плащ. Станет страшно.
Вдруг за мною уже? Я свои сорок лет прожил зряшно.
Нет, не вижу плаща, показалось! мне всё-таки рано.
Я стихи достаю из сознанья – останется рана.
Зимний парк – ювелирное диво – он так филигранен!
Утешеньем, роскошный, послужит…но в случае крайнем.
Город в сфере потьмы, и собор величаво
Встроен в небо лиловое. Улицы слева и справа.
Где-то бродит по улицам женщина в чёрном,
Чтобы помнил – реальность твоя уподоблена зёрнам,
Прорастут – значит жил ты не зря. А метель завернула!
Тут органы и скрипки. И женщина снова мелькнула.
Заглянула в квадратик окна. Там за ужином пара.
Белый ветер летит над звенящим простором бульвара.
Всюду здания старые, три этажа иль четыре.
Много снега. И света достаточно в мире.
Оттого не пугаешься женщины в чёрном.
Мир конкретным считал, ну а он предстаёт иллюзорным.
Фонари золотисто мерцают, и мёд этот сладок.
Молоко расплескали повсюду. Как много загадок!
Да, загадок. Вопросов. Но всё-таки есть и ответы,
Если тянутся к сердцу прекрасные веточки света.
* * *
Я шёл с процессией во сне,
Свои же похороны видел.
И было очень страшно мне,
И ужас губкой душу выжал.
И прошибал холодный пот,
И ухал в сердце страх, как филин.
Вихрилось прошлое — и вот
Тот вихрь унять я был бессилен.
И, пробудившись, осознал,
Как хрупок я — и все — на свете.
И я добрее к людям стал,
Картины сна усвоив эти.
ВОРОНА
На фоне облаков ворона
Вершит полёт, и вижу я
Её движения с балкона:
Они — суть сгустки бытия.
Клочкасто-сливочные мощно
Стоят над нами облака.
Ворона не летит, а точно
Плывёт, легка и далека.
И крылья плавно изменяют
Рисунок воздуха вокруг.
Движенья их не означают,
Что для вороны это труд.
Священной лёгкостью полёта
Я зачарован, и на миг
Во мне звучит такая нота,
Как будто бытие постиг.
ВТОРАЯ ДАЧА
Вторую дачу дедовскою звали,
Хоть дед скончался много лет назад.
И домик захламили, закидали
Всем, чем угодно. Старенький бильярд…
А шишечки кровати отблистали,
Теперь сереют, обижая взгляд.
Вот медогонка. Ульев больше нет.
Отходы жизни отбирают свет.
Па полках книги старые, бутыли…
Соль в пачке стала камнем. Всюду пыль.
Часы когда-то весело ходили,
Наскучила им, верно, наша быль.
Зачем всё это люди сохранили?
Но жизнь вообще едва ль имеет стиль.
Велосипед, а где колёса? Где-то.
Июлем жарким золотится лето.
Тут в комнате – прохлада, полумрак,
И…плесенью попахивает что ли?
Какие-то коробки. Я никак
Не разберу, что в них? Усилья моли
Пальто свели на нет. А тут коньяк?
Нет, масло. Не хватает силы воли
Всё разобрать и выбросить. На кой
Хранить? Однако, густ вот здесь покой.
Солдатиков находишь оловянных,
Перебираешь детские мечты,
Они из ряда чистых – окаянных
Сегодня за собой не помнишь ты.
От кубиков, конечно, деревянных
Лучатся токи детской чистоты.
И пыль покрыла руки, сочиняя
Действительность – и как тебе такая?
Иди на свет. Шесть соток, рядом шесть.
Две дачи, и у них один хозяин.
А с прошлого не состригают шерсть,
И прошлым каждый в сущности ужален.
Числа твоим воспоминаньям несть.
Жарою лета сам ты переварен.
Жасмин у дома. Зелень, Огород,
И твой сороковой тягучий год.
* * *
Глотаю из чаши гриппозной
Болезни полынный настой.
Пространство махиною грозной
Нависло сейчас надо мной.
В сознанье моём отражаясь,
Как в зеркале прожитых лет,
Мерцает реальность, меняясь,
Когда изменяется свет.
Что люди и космос едины
Узнал из мистических книг.
Но личного сердца глубины
Ещё до конца не постиг.
И чаша гриппозная эта
Наукою новой дана –
В ней сходятся линии света
И чёрная мистика дна.
УРАВНЕНИЕ ГЕЙЗЕНБЕРГА
Порою мыслишь – мыслить: это крест.
Весенние дворы – кусочки детства,
Что памятью дано тебе в наследство.
Флагшток у школы, серебристый шест.
Проулок, дворик, и молчит фонтан,
Украшенный медведями забавно.
Порою в размышлениях ты прав, но
Конкретна явь, где ясность – как туман.
Площадки детской чёткие черты –
Качели, и песочница, и гномы
Цветные совершенно незнакомы –
Не видел, в прошлый раз гуляя, ты.
Я в руку уравнение возьму,
Как хлеб намокший – распадётся тут же.
Возможно мысли – это род оружья,
Направлено куда – я не пойму.
Квант детства. Квант реальности твоей.
Среди домов хребтообразных школа,
В низине мнится. Разные глаголы
Несхожих меж собой учителей.
Я сущность уравнения стремлюсь
Понять, но не умом, а сердцем сердца,
Что невозможно. Приоткрыта дверца –
Пошире отворить её боюсь.
Иду, гляжу, живу – пространный ряд.
Лучи весны расписывают воздух.
И сколь бы ни давил твой личный возраст,
Ты рад весне, ты возрожденью рад.
ЖНИВЬЁ
Золотится паутинка по жнивью.
Ты идёшь и слышишь музыку свою.
Босиком-то не пройдёшься по стерне,
Коли да – то будут стопы как в огне,
Будут остренько исколоты они,
Что топтали зауряднейшие дни.
Золотой, почти волшебный урожай –
Где ты? Где ты? Вон остатки наблюдай,
А остатки, как останки тех культур,
Что дают еду для нас, зерно для кур.
Ах, с куриными мозгами не прожить.
Солнце осени по каплям точит жир.
Золотится паутинка по жнивью.
Ты идёшь и слышишь музыку свою.
Тут ощерена усталая земля.
Очень быстро промелькнувшая змея,
Начертав зигзаг, исчезла в никуда.
Вот столбы, гудят тугие провода.
Мимо ты идёшь, лежит жнивьё
Телом прошлого, прижавшего житьё.
Труп мечты – как это страшно! Не забыть.
Жизнь восславя, паутинки вьётся нить.
Золотится паутинка по жнивью.
Ты идёшь и слышишь музыку свою.
ПАСХАЛЬНОЕ ВОССТАНИЕ
– Пирс знает, что он делает! – Да-да,
Свиную почку дайте. – Три монеты.
Мясная лавка. Сочная среда,
– Свободными уже мы будем в среду!
Все разговоры: Англия… война.
До нас ли им? Грядёт освобожденье.
Для Конноли настанут времена
Триумфа.
Пасхи светлое лученье.
Восстанье в понедельник началось.
Толпа вооружённая сберётся
В Либерти-холле, коль свобода – ось
Существованья.
Ярко светит солнце.
Стрельба. Белеет дым. Сереет дым.
Пирс истинно владеет словом света.
Он благороден. И не быть другим.
Восстанье – сгусток страшного сюжета.
Импровизация бронемашин
Английских пушек против. Дублин взрезан
Железом страсти – надоел режим
Британии. И Конноли так резок.
Подавлено восстание. Гляжу
Я на монету. Пирс был благороден, –
Сужу я по лицу, – вёл к рубежу,
За коим свет, и этот свет свободен.
Восстание подавлено – увы,
В истории печальных глав так много.
Но осознать должны и мы, и вы,
Что невозможно жить без чувства долга.
* * *
Снег, выпадающий в аду,
Мечтою мнится о спасенье.
Стою в заснеженном саду,
И любоваться им не лень мне.
Стою в саду, в своём бреду –
Великолепном и красивом,
Не ведая, когда уйду,
Не доверяя перспективам…
«Заложник алчущей ангины». Великолепный образ! Успехов автору.