Действие второе. Рассуждения о любви и вере
Вэл плещет в костёр остатки из кружки и ловит беглый взгляд Мини.
Стар (усаживается по-восточному и громко произносит, явно затевая спор). А я последний глоток пью за истину. Только в ней свобода. Для мудреца истина выше любви, ненависти и прочих страстей.
Лариса (запальчиво). Истина без любви и свободы нужна только астрономам. Чтобы вычислять ход погасших светил.
Стар. Не заводись. (С усмешкой посматривает вокруг, потом кивает на Вэла.) Шек, кажется, девы немного запали от его прогона. А?
Шек. Да, я заметил. Что-то в последнее время наши вуменс к попам и церквям потянулись. «Бог есть любовь», и они кайфуют. Свечки, кресты, монахи. Красиво, конечно… А ведь мода эта на Русь, как и всё самое лучшее, с Запада пришла. Помните рок-оперу «Джесус Крист суперстар»?
Лариса. Ну, сказанул! Это же бродвейская дешёвка. Мы её недавно слушали, забыл, что ли? В совке и то честнее: нет Бога и всё! А тут добро и зло перемешано: Христос – несчастная суперзвезда в толпе фанатов! Всё подогнано под дебилов – точно в сайз! И музыка попсовая. Где надо, кислотная, где надо – сладенький сонг…
Шек (возмущённо). Бред полный! Если тебе не катит, не впадай в мракобесие! (Отмахивается от жены, не желая спорить.)
Стар (с иронией). Круто ты Запад приложила – я молчу! Но думаю по-другому. В России начинают дуть ветры Великой степи. В православии всплывает Восток, и совдепия превращается в «русскую Индию». Мы – первые тому свидетели.
Он с усмешкой поднимает указательный палец, затем изображает мудру «Будды проповедующего».
Лариса (недовольно сверкает глазами). Опять туфту гонишь? Уже проехали.
Шек (затягиваясь сигаретой). Не знаю, старик… Лет пять назад, помнишь, мы вчетвером на Памир ходили. Ари тогда среди нас самой нешуточной была, исмаилиткой хотела стать. А теперь в обратную сторону потянулась – на Запад. Куда-то под Ригу к старцу своему ездит. Не могла в Питере чувака отыскать.
Лариса (гневно хлопая себя по колену). Во-первых, чувак – это ты! А он – мой духовный отец. Во-вторых, причём тут Запад? И Восток тут совершенно не при чём. Я езжу к моему духовнику. Неважно, где он живёт. Вы, как дети, то в Америке, то в Индии откровений ищете. И всё по заумным книжкам! А что вокруг, в упор не видите. Слабо вам, как Вэл, в горы отправиться, по русской глубинке побродить.
Стар. По совку, ты хотела сказать. Чего тут искать? Это же мёртвая страна. Одни синяки в сёлах остались, и в городах синь непроглядная. (Поворачивается к Вэлу.) Этот твой бродячий математик, от него явно шизой несёт – ты уж прости. Слишком он радостный, если тебя послушать. А православные старухи, хоть и настоящие, но это тоже клиника, только мрачная и убогая. Они скоро перемрут, и после них вообще никого не останется.
Вэл (резко). Насчёт клиники. Давай так – диагнозы каждый ставит только себе! Ты этого монаха даже не видел. Зря я о нём тут заикнулся…
Стар. Ну, пусть ты прав отчасти, ладно. Всем, кто в эсэсэрии хоть немного на религии подсел, крезовоз уже заказан. Их, этих кавказских старцев, гэбэ обязательно добьёт. Тебе крупно повезло, что встретился с монахом. А где сейчас наши святые, отшельники, странники – такие как на Востоке? В дурдомах! Тут, в горах, ты настоящих отцов явно не найдёшь. Спокойно поезжай домой. Последние из них давно умерли – или в Гулаге, или за бугром. А где вообще сейчас наши гении – писатели, философы, художники? Вы много их видели, слышали?
Вэл. Много не бывает. И по мусорнику их не покажут. Да они сами ото всех скрываются. И не только от попсы, а просто чтобы не стать никому в кайф.
Стар (понизив голос). Пожалуй, тут ты тоже прав. Учителей всегда было мало. Но сейчас и последние исчезли, а новые не появляются. Рождаются одни придурки. Кстати, (Стар, хмыкнув, оборачивается к жене), потому я никогда и не хотел детей. Ты же видишь, кого растим, на свою голову… Так что, Ларик, нам остаются одни книги. Только книги! Ты ведь сама с книгой и спишь и ешь.
Лариса (вспыхивает). Это Евангелие, а не просто книга!
Стар. А для меня Упанишады вместо Евангелия. И вместо учителей. (Задумчиво.) Боюсь, сейчас ни в Индии, ни на Тибете, ни вообще на земле не осталось истинных старцев.
Вэл. Что бы кто ни говорил, а учителя искать нужно. Книги – это только еда в дороге, одежда, карта – что угодно. А ходить, находить, идти до конца учит духовный наставник.
Стар. И у тебя он, конечно, есть!
Вэл. Теперь есть. Это мой незримый духовник. Мастер пути. (Отворачивается, чтобы не продолжать.)
Стар. Придумываешь ты всё. На Востоке старца нужно искать до тех пор, пока он сам тебя не найдёт. А раз уж вы расстались, глаголь проще – учителя у меня нет. А от себя добавлю – и быть не может.
Лариса. Стар, хватит понтяру гнать! Откуда ты знаешь, что может быть, что не может? (Глядя на Вэла.) Ищите и обрящете! Мы все должны странствовать по жизни, а не кайфовать по флэтам и кэмпам.
Шек (хохочет). Что ты сейчас и делаешь, диэ тичер.
Стар (поднимая палец). Опять крайность, Ларик. Потому над тобой и смеются. Хотя наш лагерь – не просто стоянка, это мысленное продолжение дороги, у каждого своей. Кто не понимает, объясню особо.
Он шутливо хмурит брови и смотрит в сторону Мини и Шузы. Шакти приваливается спиной к коленям мужа и с улыбкой ждёт, чтобы вставить слово.
Шакти (умиротворённо). Сейшны нельзя отрывать от трассы. Но я о другом хочу сказать. Когда мы были моложе, искали не запредельные истины, а любовь. Только о ней и думали. Для меня любовь – и есть высшая истина. Мини, Шуза, скажите!
Мини (плечом толкает подругу). Без любви, как без кислорода!
Шуза (падает со смехом). Умираю, задыхаюсь…
Стар (зорко поглядывая то на Вэла, то на Ларису). Не впадайте в самообман. Для христиан, как и для буддистов, земная любовь – это майя, то есть зло. Шакти, мы же с тобой читали Евангелие, помнишь: «Весь мир во зле лежит…» Вы согласны?
Лариса. Прости, ты главного не понял. Для православного «мир» – это пространство без любви, потому он и «лежит во зле». А пространство любви – это церковь, община верующих. Там человек рождается заново и при крещении получает новое имя. Система наша тоже так была задумана – соединить всех любовью, спасти от одиночества, помочь радоваться жизни, сберечь всё живое в природе, сохранить её красоту! О том же и святые писали. Жизнь – высший дар, божий. Отсюда и прозвища наши наивные – чтобы отделиться от мёртвого мира. Вообще, на мой взгляд, всё лучшее в системе было взято из христианства. А потом начались отходы и подмены – дзен, Восток, фрилав, наркота – вместо радости и любви.
Стар (с тоской в голосе). Опять начала…
Шек (пожимает плечами). А почему для тебя наши нэймы теперь – наивные? Сказала бы дружеские. Ларик, поменьше мистики! Проще живи, и будет хайлайт.
Шакти (лучезарно улыбаясь). Да, давайте проще! Пора подумать об ужине.
Стар. Подожди. (Глядя на Вэла). А ты что закочумал?
Вэл. Интересно послушать. Все мы думаем об одном и том же, хотя такие разные.
Стар. Ты больше разный, чем мы. И вообще, как я понял, от системы далековат. Не обижайся, старичок.
Вэл. А я не скрываю, что от неё отошёл.
Лариса. Стар, почему ты его чуть ли не в совки записываешь? Потому, что не о Востоке, а о христианстве говорит? На Западе среди хиппов полным-полно христиан. И католиков, и протестантов, и даже православных. А у нас за это в тюряги сажают или по психушкам – как бешеных. И вообще это большой вопрос – что объединяет всех хиппов и отличает от монстров разных стран и народов?
Шек. Как что? Свобода, отказ от насилия, а у нас ещё – отказ от совка во всех видах, от лабуды про «светлое будущее».
Стар. Этого мало. За бугор тьма всяких придурков отваливает «за свободой», к таким же придуркам, как они сами. Причём тут система? Восточные отцы говорят: ищите внутренней свободы и просветления!
Мини. Нет, настоящий хиппи – это тот, кто нашёл любовь и ею живёт. Остальные просто пластики!
Шакти. Именно. Мы – дети живого мира, люди праны. Дышим и этим счастливы. Я так Вэла поняла. (Кивает ему.) Ты согласен?
Вэл. Ты лучше меня сказала.
Лариса. Конечно, наша суть – радость жизни, любовь ко всем, свобода, вера. Ну, правда же, народ?
Стар. Нет. Всё это пустые слова – «радость», «любовь», «счастье». Путь к истине требует честности. Это путь аскета. Его цель – достижение бесстрастия, а в пределе – нирваны. Ему нельзя смешиваться с вещами мира, он должен бороться с земными желаниями. (Вздыхает.) Но мы, увы, не на Востоке. Нам без лёгкого колдыря всё-таки не обойтись. Круче мы не берём, чтобы не рухнуть в полёте.
Шек. А поначалу ты на травке немного зависал, вспомни.
Стар. Но быстро сник. Понял, что можно жить и без духоты. Всё зависит от твоих мозгов и личного дара. Я бы назвал его художественным, если хочешь. Лажовых чудес не бывает, отец. Пустырь и от самой лучшей травки пустырём остаётся, даже если неделями торчит в лом и ловит кайф в собственном навозе. Через пару лет чувак отъезжает или сам кидается, ничего не просекая. Вот и всё удовольствие.
Вэл. Кстати, насчёт любви и радости. (Он пересекается взглядами со всеми, взглядывает на Мини и опять оборачивается к Стару.) Мне неясно, как вообще Восток вторгся в нашу систему? Ведь ни в буддизме, ни в даосизме нет понятия «любовь». Или я плохо их знаю…
Стар. У индуистов есть понятие «бхакти» – душевная связь между Богом и человеком.
Вэл (задумчиво). Бхакти для меня – одно из предчувствий христианства. А что ещё? В исламе есть мистика любви, но слишком телесная, «гаремная», я бы сказал. А православие для меня – это обожествлённая радость, невыразимая. Внутри каждого страдания, любой скорби.
Стар. Да, брось ты. Это индуизм открыт всем труждающимся и обременённым, всем радующимся жизни – глупым и умным, пьяным и трезвым.
Шек (всё больше распаляясь). А почему бы нашим хиппам дружно не стать католиками? Или протестантами? Вот где истинная культура. Чистая религия любви, без полисов и гэбухи у каждого подсвечника! На такую любовь и должна опираться система. Она не случайно возникла на Западе, а не в Чухломе какой-нибудь и не в Москве. Что вы всё за православие, за совдеповскую церковь хватаетесь? Там же пусто – одна ложь и лажа! Разве не ясно?
Лариса вскакивает и, не находя слов, с криком «О-о-о!» бросается прочь.
Вэл и Стар (одновременно). Лариса! Ларик, подожди!
Вэл (сощурив глаза, говорит в лицо Шеку). Зачем смешивать совдепию и церковь, тюрьму и заключённых? Да, зэки живут по законам тюрьмы, но тюремщиками не становятся. Мы с вами в этом государстве только прописаны, а остаёмся свободными. Потому что этого хотим! Вся Россия погребена в эсэсэрии, но ею не является. Я это только недавно понял.
Шек пытается что-то возразить, но тут возвращается Лариса и кричит, всех перебивая.
Лариса. Это церковь-мученица! Миллионы были сосланы, лучшие из народа – уничтожены! Мы же вместе с тобой «Архипелаг» читали! Как ты можешь?!
Вэл (машет ей рукой, успокаивая). Совдепия со своим Гулагом появилась и исчезнет, а православие останется.
Шек (сбавляя тон, но с прежним упрямством). Вместе с совдепией рухнет и православие. В тот же день, увидите! Предчувствую, что облом будет грандиозный…
Стар (поднимает руку). Всё! Шек, ты всех победил. Да здравствует Папа римский! Выдохни и задержи дыхание. Народ, перед нами два пути. Путь низший – прикончить последнюю бутылку «Ахалшени» в надежде договориться. Думаю, надежды нет – только испоганим неплохое вино. Путь высший – резко перейти к ужину и вечернему концерту. «Ахалшени» при этом не отменяется. Вы как?
Шакти (оборачивается к девушкам). Мы за ужин и концерт. Причём, уже давно.
Мини (звонко). Йес-с-с!
Шакти (поворачивается к Шеку и Вэлу). А вы как?
Шек (выдавливает кислую улыбку). Жалко, конечно, вино портить каляками бессмысленными.
Стар. Тогда кончаем базар.
Вэл, забыв про окружающих, влезает на ближнюю скалу и долго, неотрывно смотрит в море. Солнце касается горизонта, пунцово горит и высвечивает на земле тени. Воздух наливается сизыми сумерками, а пламя костра набирает яркой силы.
Шакти (поднимается на скалу к Вэлу). Созерцаешь. В нашем кэмпе все понемногу клины ловят. Я первое время совсем потерянная ходила, между небом и землёй родину искала. Морем болела и им же лечилась. Тут далеко уносит, а в Питере сразу ломка начинается, особенно по ночам. Тянет назад невыносимо… Ладно, пойдем ужинать, пока ты не подсел тут на закатах.
Вэл (разом спрыгивает с высоты к костру). Я горами спасаться буду, если что.
Стар (сходу включается в разговор). Правильно, старик. Разбежишься и ка-ак бросишься с берега в пучину гор! А пока сиди, копи силы. (Уныло поводит носом над кастрюлей.) Опять макароны. (Насмешливо оборачивается к Вэлу.) Это стало нашей здешней судьбой. В ближайшем селе есть лабаз, но нет еды. Нет вообще! Что-то невероятное. В Цзы-Бзыре… или как его там, тоже почти ничего. Лаврушка не в счёт, её тут целые леса. А ехать в Сухуми лень.
Лариса. Но всё равно придётся, у нас макарон на два дня осталось, не больше. И банка зелёного горошка.
Шакти. Да, надо бы купить чего-нибудь понажористей, сразу на неделю.
Стар (усаживается у своего любимого камня). Мне всё равно, я чистый травоед. А по жаре вообще не важно, что шамать, можно прожить и на лапше. (Испытующе смотрит на Вэла.) Кстати, как ты насчёт поедания плоти невинных животных? Ты же православный, должен всё это хавать с самым блаженным видом.
Вэл. Мясо и рыбу я не ем. Но других глупо осуждать, раз уж мир так устроен. В Индии горы овощей, фруктов и вечное лето. А попробовал бы какой-нибудь джайнист выжить зимой в нашей глухой деревне на одной пшёнке. Кстати, ламаисты в Сибири и Монголии, я слышал, спокойно потребляют мясо и от стыда не пухнут.
Шакти. Значит, мы с тобой одной крови! Тогда предлагаю проглотить то, что есть, быстро и молча, как лекарство.
Мини (обводит виноватым взглядом сидящих вокруг костра). И с закрытыми глазами. В кастрюлю зола насыпалась. Ай м сори.
Стар. Ладно, мы к твоей кухне привыкли.
Шакти. Давайте будем считать единственной едой вино с сыром. Устроим праздник в честь нашего кэмпа. Это будет пир из остатков всех предыдущих пиров. Я пойду поищу кое-что. (Шуза хлопает в ладоши.) У нас в заначке последний ботл остался. Думаю, это тот самый случай!
Стар. Согласен.
Мини (подпрыгивает, тянет Шузу за руки). А потом концерт. Ура-а!
Шек. Фиат!
Шек приносит из палатки гитару, берёт аккорд, подкручивает струны и слегка откашливается.
Лариса (суёт мужу миску). Поешь сначала. Если еду выдержишь, споёшь. Как сумеешь. (Раздаётся смех.)
Шек (жуёт, театрально морщится, затем поднимает бутылку вина над головой). Нет, макароны съедим напоследок, чтобы вино не портить.
Шакти. Пожалуй. (Встаёт, молитвенно раскрывает заходящему солнцу объятия). Предлагаю выпить за этот божественный закат, смотрите!
Стар (вскидывает голову и опять углубляется в еду). На тебя смотреть или на солнце?
Шуза. Давайте за наш костёр! Ни разу ещё не пили.
Стар. Ладно, и за костёр выпьем. И за море, и за землю. Но только по глотку, чтобы всему досталось…
Шек (с кавказским акцентом). Пьём ваапше за всо кароши, батоно.
Стар (продолжает). …за свет, за огонь, за дрова. Что там ещё?
Мини. За нас.
Стар. Ну, а как же, и за вас тоже. И за нас, может быть. Это на неделю беспробудного пьянства. (У костра поднимаются кружки.) Только чокаться не надо. Сколько раз объяснял, что это западное варварство.
Лариса. Бред полный. А я вот хочу! (Наклоняет голову к Вэлу, намереваясь поговорить). Это старинный народный обычай, правда, Вэл? (Чокается с ним и понижает голос.) Как я рада, что ты вдруг возник! Я здесь, как в осаде. В Питере среди хиппов много христиан, а тут я одна.
Шек (пищит по-девичьи). Бедняжка.
Вэл (шепчет Ларисе). Звучит лажово, но я в душе всегда верующим был. Стремился к чему-то настоящему, только не знал к чему. Христианство и другие религии по книгам изучал, а жил как последний даун.
Лариса. А ты давно крестился? Расскажи.
Вэл. Недавно. Но как рассказать… Вспоминалось какое-то видение смутное – ещё с детства. Был какой-то шёпот в душе. Но началось всё после знакомства с системой, когда я завис между тьмой и светом. Точнее, после того, как она меня спасла. А потом привела креститься. Она была верующая.
Лариса (изумлённо). Как же вы могли расстаться?
Вэл (сокрушённо машет рукой). Не хочу мрак вспоминать.
Лариса. Чтобы не произошло, отчаиваться нельзя… Это как спиной к Богу повернуться. Ты ведь не знаешь, что у неё было на душе, когда уходила. Настоящая любовь вернётся. Как дыхание после обморока. (Задумывается, пристально смотрит на Вэла.) А знаешь, как я к вере обратилась? Мне мой младенец приснился. Неродившийся. Потом ещё раз, через месяц, наверное. Ручки тянет ко мне и улыбается. Это был бы мальчик, я знаю. С тех пор – всё. Я другой стала. Когда тянет плакать, когда никто не слышит, не видит, я молюсь. Не могу жить без молитвы. Она для меня, как надежда, что Бог простит грех мой ужасный. (Отворачивается, с трудом шепчет.) Что ещё даст мне ребёнка. Так тяжело, а Жэка не понимает.
