ИЗ НЕДР ПАМЯТИ
1
Кустарник, жёстко встроенный в явь. Кустарник, царапающий синие доски воздуха. Понятны ли мне его письмена?
2
Как можно картинами украшать стены жилища?
Одни и те же цветовые пятна, созерцаемые в течении массы дней, деформируют мозг.
Не лучше ли воображаемая галерея сознания?
Или – взгляд в окно – не важно что там: синеватая зима или златистая осень…
3
Керосиновая лампа, похожая на лошадиную морду.
Старая керосиновая лампа, извлечённая из недр пыльного чердака.
Так достают пыльное детское воспоминание из недр мозга.
4
Автор в пивной со своим персонажем – за столиком тёмного дерева. Толстые кружки пива со снежными шапками.
-Ты, брат, неверно изобразил меня в сцене именин.
-Так уж и неверно! – морщится сочинитель, закуривая. – А не ты ли кричал, что тебе всё равно в каком виде лишь бы закрепиться в слове?
-Оно-то, конечно, так – да уж больно противным я вышел. Да ещё и деньги спёр. Рази можно так?
-Можно, можно, — бормочет автор.
Беда в том, что никто из присутствующих в пивной не видит персонажа, а бармен за стойкой размышляет не вызвать ли ему скорую психиатрическую помощь.
5
На чердаке – старом дачном чердаке – нашёл ларь с атрибутами детства. Книга сказок, распухшая от сырости и времён, будто больная, со страницами, тщательно замусоленными детскими
( твоими) пальцами; облезший горн, матерчатые вымпелы, набор беловатых оловянных солдатиков, уложенных в деревянную коробку, и проч.
Со дна серого со сбитыми углами короба грозно таращила шипы большая коричневая двухвостка.
6
Темноватая Рига, мерцающая узлами небольших площадей, чья мощёная поверхность вызывала средневековые ассоциации; Рига, стремящаяся вверх шпилями соборов, доступных птицам, но пугающим взгляд ребёнка; Рига, одарившая органным концертом в Домском соборе.
Готический тяжёлый полумрак, картины в нишах, чьи религиозные темы пугают (всё-таки СССР – давящая плита атеизма), скамьи, уходящие в волны таинственной полутьмы. Высокий, его почти и не видно – наверно, великолепно украшенный орган. Рассаживающиеся слушатели.
Медленная густота звука! Одна, стержневая тема, вокруг которой властно, мерно, плавно разворачивается неспешное действо звуков. И – будто пропадают стены, и своды теряют власть, и только – выше, выше – доплеснуть до самого неба – текут, переливаются звковолны.
Кажется, органист выходил на поклон, но это обязательно-заурядное действо не нарушило гармонии, подаренной органом.
7
Деревья ( не слишком важны имена) чётче всего даны зимой. Вот письмена коры, праязык – или сложная, закрытая от мозга клинопись.
Вот ветви – тянущиеся, кричащие – мольба о тепле, ласке, любви.
Чёткие, чёрные деревья на бело-синеватом фоне. Им не больно, не беспокойся.
Пейзажи осени, вороха листьев, костры, пожары – но безопасные; кленовая аллея в парке, своды лёгких, сквозящих арок.
А весна? Появление листьев из крохотных глазков спровоцировано дождём.
Сочность лета объединяет деревья в общий круг, в единую многоярусность, в торжественную оду небу.
8
Ласковое равнодушье мира!
Концентрическими кругами явь сжимается вокруг стола.
На груди писавшего – красная полоса – граница между миром стихов и тем, что за окном.
Цинковые столы морга, их вид – косный, грубый – предел земной материальности.
Уют обеденного стола. Снежная поляна скатерти.
Ласковое равнодушье мира, вливающееся в тебя.
9
Дачная медогонка крашена в зелёный цвет. Старая бочка в разных вмятинах – продолговатые и круглые – они, кажется, созидают собственную явь.
Рамы, — а тесные соты густо полны созревшим мёдом – по четыре сразу погружают в бочку, и ручка скрипит, точно созывая пчёл. (Пчёлы мнятся порой летающими цветами).
Струя жидкого золота течёт в подставленную банку, отсвечивая нежной зеленью…
10
Дворец пионеров – огромный, как истинный дворец – и стекающая к нему капля сквера.
Ходил заниматься плаваньем в бассейн, располагавшийся в одном крыле. Синяя вода, сильно отдающая хлоркой, колыхалась толстыми пластами; а недоступность вышки для прыжков подчёркивала детский возраст. Пенопластовые доски, общипанные с краёв, казались противными.
Потом ходил в художественную студию, причём особенно нравилась гуашь, чьи густые цветные пятна превращали бумагу в предгрозовое небо.
Не стал ни художником, ни пловцом…
11
Жёлтая маршрутка ждала у подъезда калужского пятиэтажного дома. Снег в свете фар тоже казался жёлтым, а под фонарями тающие снежинки отливали весёлой детской тайной. – Это мой муж, Саша, — сказала женщина, представляя его шофёру. Муж был слегка поддат, и всё вокруг казалось ему радостным. – Ну, поехали. Крещенская ночь, ехали на источник, в местечко со странным названием Дворцы. Город, ночной, прекрасный валил в стёкла чёрными провалами дворов, жёлтыми огнями, пёстрыми новогодними гирляндами – праздник хотелось продлить. Останавливались несколько раз, собирая людей, знакомились, музыка играла…Пошли леса, стало темно, потом въехали в посёлок, остановились, у разных машин теснились люди. Источник лежал в низине, мерцая живым антрацитом. Шли гуськом, звёздная бездна черно синела над ними. В белой опушке вода, горят церковные свечи, люди ждут двенадцати. Кто-то закуривает, синея, дым тянется в тёмный пласт неба. – Пора, и кто-то, ухая, бухается в воду; наполняются бутыли, и тёмный лес глядит едва ли враждебно…У машины начинают выпивать, у кого фляжка коньяка, у другого бутыль горилки, хлеб, порезанная ветчина. Обратный путь, сдобренный алкоголем. Детско-взрослое счастье.
12
Приглашённые на обед к дракону ликуют, как дети, получившие игрушку; принаряжаются они, глядятся в зеркала, мужчины подстригают бороды, женщины спешат в парикмахерские, потом делают макияж.
Говорят соседям.
Те вскрикивают – завистливо, восхищённо: как же! Такая честь!
Приглашённые на обед готовятся вовсю, они сияют, они знают – ничего лучшего нет на свете.
И хотя понимают прекрасно, что приглашены в качестве блюд – всё равно, какое же это счастье: быть съеденным самим ДРАКОНОМ!
13
На лестничной площадке первого этажа – голубь: сжавшийся в комок, чёрно блестящий выпуклым, пустым глазом.
-Привет, — говорит седобородый, пожилой человек, идущий на улицу. -Тебе помочь что ли?
Он не ждёт, что голубь ответит, нет-нет, хотя в условном мире, в котором он существует, возможны любые отслоения реальности от той банальной-логичной махины, что привычна всем нам.
Он не знает – вынести ли пичугу, или хлеба ей дать, накрошить…
Он выбегает по делам, но жилка бьётся в душе: жалко голубя…
…а когда возвращался, истоптав какое-то количество тропинок, птицы не было, но в ящике для рекламного мусора валялось несколько сизых перьев с белыми прожилками.
