Моя сноха – арфистка

художник Agim Meta.
Алексей Курганов

 

Когда Андрея Ивановича спрашивают, помогает ли он сыну (имеется в виду деньгами, и не просто одному Илье, а всей его семье), он сразу начинает раздражаться.
— А чего ему помогать-то? – отвечает он. – Он чего – инвалид?
— Ну, это говорят так… — смущаются спрашивающие. – Всё-таки у него семья, дети…
— Ну и чего? – вопросом на вопрос опять отвечает Андрей Иванович. – Конечно, дети! Что ж это за семья без детей?
— Вот мы и говорим: помогаешь? Все-то ведь помогают…
— «Все»! – передразнивает Андрей Иванович, уже явно нервничая. – А чего мне эти все? Все завтра топиться пойдут — и чего? Мне тоже, что ли, вместе с ними итить? Свою голову, слава Богу, имею. Не то, что некоторые!
На этой ноте, весьма прозрачно намекающей, кто такие эти «некоторые», разговор о «гуманитарной» помощи обычно и заканчивается. Хотя бывают и исключения. Например, давний андрейиванычев приятель Саня Серёгин, услышав такой вроде бы весьма исчерпывающий ответ, тоже начинает раздражаться.
— А ты чего себя коллективу противопоставляешь? – выпятив нижнюю губу (это значит – обижается), спрашивает он. – Все, значит, дураки, а ты – один умный. Умнее, значит, всех. Ха!
— Не, — возражает Андрей Иванович. — Наоборот. Это вы все – умные. Куда не плюнь – обязательно в умного попадёшь. А я так, погулять вышел.
— Нет, ты не просто вышел! (Саня тоже умеет возражать. Особенно когда выпивши, а выпивши он каждый день, что характеризует его, конечно же, исключительно с положительной стороны.) — Это в тебе природная вредность говорит! Ты, Андрюха, людей не любишь! Ты, Андрюха — человеконенавистник!
— Да, не люблю, – охотно соглашается Андрей Иванович. – А чего мне их любить? Они мне чего – невесты или червонцы? А ты, Саня, если хочешь, иди вместе со всеми. Они топиться — и ты за ними. Всё правильно! Они же умные! Вот и наберёсси у них, дураков безмозглых, уму-разуму!
Обычно на этом противоречивом этапе их дискуссия выходит за рамки вежливых обоюдоострых уколов, и друзья начинают друг на друга безобразно орать. В результате Саня, громко-демонстративно хлопнув калиткой, покидает поле битвы первым, торжественно обещая Андрею Ивановичу, что «ноги моей больше в твоём домУ не будет». Пара дней проходит в обоюдном надутии щёк и презрительном пофыркивании, после чего как-то само собой покупается очередной пузырь, совместное распитие которого подразумевает примирение, которое тут же опять нарушается громким выяснением отношений и взглядов. Заключительным аккордом так и не укрепившегося как следует примирения является очередной громкий удар захлопываемой калитки и обещание, что «ноги моей больше…». Вообще, весело они дружат! Не скучают, нет! Всем бы так дружить!

А с сыном Илюхой случилась вот какая, в общем-то, достаточно обычная история. Он армию в Забайкалье служил, в городе Борзе, той ещё Богом забытой дыре — и вот оттуда, из этой борзей дыры, привёз сюда, домой, жену, тоже ту ещё «борзю». И, что очень интересно, не одну, а с двумя её детьми от предыдущего брака. Очень приятно. И очень удобно. Теперь Илюхе и стараться не надо, чтобы зачинать их, спиногрызов, за разными пелёнками -подгузниками-детскими колясками носиться покупать, в молочную кухню бегать за питательными смесями. Зачем, когда они уже скоро, может, курить начнут и нецензурно выражаться! Всё просто, всё пожалуйста, и никаких тебе ночных горшков и ночей бессонных! Получите вдоль всей своей радостной родительской физиономии!
Ладно! В конце концов, не в этом дело. Ну, дети, ну и подумаешь! Не всем же на нераспечатанных жениться! Дело в другом: было в его ненаглядной супруге что-то такое… даже непонятно, что какое…как бы это поточнее выразить… неприятно-неуловимо-скользкое, что ему, Андрею Ивановичу, сразу же, с первого момента их знакомства, не совсем понравилось. Он, Андрей Иванович-то, сразу понял, что его телок Илюшенька, нужен был этой своей Людмилочке (её Людмилой звать. Как в сказке А Сэ Пушкина, великого русского поэта и того ещё сказочника.) в первую очередь не из-за каких-то там высоких чувств, а чтобы на законных правах официально расписанной жены вырваться из той ихней тоскливой Борзи. Хотя опять же осуждать её за такое, вполне понятное человеческое желание вряд ли стоит. Каждый человек хочет жить в нормальных человеческих условиях, а не в бескрайних степных просторах, под постоянный свист степного ветра и тоскливый вой степных волков. И то, что Людмила свой шанс не упустила, говорило, в общем-то, только в её пользу: значит, баба — не размазня, значит, хваткая, и своего не упустит. То есть, самое то, что его телку Илюшеньке и надо.
А то, что сноха была низкорослой, с узкими глазёнками навыкат, востроносенькой, и нос с горбинкой, выдававшей её, невестушкину, настоящую национальную кровь, и волос имела вороной, хотя и говорила что цыганский ( где её только с такой замечательной внешностью черти для Илюшеньки раскопали! Впрочем, что значит «где»? Да в Борзе же, где! Всероссийской кузнице никому не нужных невест с дитями!) — всё это его, Андрея Ивановича, если особо и не обрадовало, то и не сказать, чтобы серьёзно смутило. Не ему же, в конце концов, с такой писаной красавицей из бессмертной сказки А Сэ Пушкина жить! А серьёзно насторожило Андрея Ивановича выражение её характерных выпученных глазок — неугомонное, суетливое, постоянно вокруг себя, как локатор, шарящее. Взгляд был тоже соответствующий – цепкий, хваткий, пытливо оценивающий и так же пытливо вопрошаюший: не прогадала ли она, Людмилочка, связав свою жизнь с этим телком Илюшенькой? И как всем этим только что увиденным можно половчее распорядиться, чтобы не только в накладе не остаться, но и пользу для себя извлечь? Сам Андрей Иванович в своё время служил в конвойных войсках на вологодских этапах и там ох как навидался и таких вот глазок и таких вот взглядов! Да у них на этапах такие биксы встречались – куда там этой внешне тихой Людмилочке, хотя она, похоже, из той же этапной серии! В милицию, что ли, сходить чтобы проверили по своим каналам: вдруг тоже «торчала», хоть и не говорит?

И опять же начиналось всё тихо-чинно-благородно. И свадебку сыграли, и песни на ней пели, и плясали до упаду и перепились в конце концов (а как же без перепития-то!). Нет, нормально всё! Как положено! А потом, постепенно, эта самая дорогая невестушка, эта бикса Людмилочка начала показывать свой сибирско-еврейско-цыганский характер (да-да, именно такой! Его, Андрея Ивановича, не проведёшь! Насмотрелся он на таких… исконно русских!).
А проявлять свою истинную суть она начала с невинного вроде бы разговора, что, дескать, совсем неплохо бы к дому пристрой поставить ещё хоть на пару комнат. А то чего тесниться-то, задницами тереться, тем более, когда для расширения площади возможность имеется, в том смысле что прилегающая к дому площадь вполне такое расширение позволяет. И действительно, их теперь вон сколько: она с Илюшенькой, телком своим ненаглядным, Пашечка с Аркашечкой, их пусть и не совместно нажитые, но всё одно сыночки разлюбезные, да ещё вы, папаша, со своей вечно путающейся под ногами мордой… Нет, последнее-то она, конечно так, прямо не сказала, но то, что подумала – сто процентов! Он, Андрей Иванович, не дурак какой, сразу всю подоплёку этого тонко затеянного разговора понял! Да и попробовала бы она мысли свои сокровенные ему озвучить! Он, Андрей Иванович, враз бы её по струнке в крайний ряд поставил! Ему это делать не впервой, он в родной тюрьме уже пятнадцать лет отбарабанил, до должности старшего надзирателя дослужился, а это не фунт гороху, а горошинка с фунт! Он на этой своей тюремной должности таким психологом стал, что будет похлеще любого Кашпировского! Сходу всякую тварь на три метра в землю видит, а чем она дышит — за километр чувствует!

— Что ж, — вроде бы согласился Андрей Иванович. – Предложение, как говорится, конструктивное. Интересное дело. Я и сам давно думал. Согласен целиком и, как говорится, полностью. Только один вопрос: на какие шиши?
— А вы, папаша, чего же – не поможете? – невинно захлопав своими семитскими глазками, спросила Людмила вроде бы робко и смиренно. Дескать, неужели ты, старый пень, для такого благого дела кубышку свою не вскроешь, мошной не потрясёшь? Мы же у тебя, ненаглядного — и я с Илюшенькой, и лоботрясики наши, Пашенька с Аркашенькой – одни-разъединственные! А то, что мальчики наши, кровиночки наши ненаглядные, солнышки наши лучистые, у тебя, козла, на прошлой неделе сарай подожгли, так это вы, папаша, должны понимать и снисхождение делать. Потому что дети же! Не совсем смышлёные существа! Они же в индейцев играли, в этих коренных жителей североамериканского континента! А для них, для индейцев, или спалить чего, или скоммуниздить, или кожу с чьей-нибудь башки-бестолковки срезать, по ихнему, по индейскому – скальп, привычное дело и вообще слаще мёда! Так что радуйтесь, что лично у вас кожа на голове целой осталась. Вы же в тот момент, когда они сарай поджигали, чтобы он не достался агрессивным белокожим переселенцам, выпимши на терраске валялись в полном, так сказать, беспамятстве. Представляя, таким образом, очень удобную для острого индейского ножика и очень доступную пот причине вашей полной пьяной отключки мишень. А всё потому, что вы, папаша, очень уж увлекательно напиваетесь! Нет, я, конечно, ничего не могу иметь против, кто я такая, чтобы вам указывать, пейте на здоровье, может, загнётесь побыстрее — но, с другой стороны, вы всё-таки непозволительно много тратите на это своё алкогольное увлечение денежных средств! Да и ладно бы в одну свою ненасытную харю жрали её, любимую! А то ведь всё время пытаетесь и товарища своего, Александра Александровича Серёгина, напоить, этого старого и теперь уже хронического тоже алкоголика! Кстати, если вы его так регулярно угощаете, то , может, он нам свой дом подпишет на случай своей закономерной алкогольной кончины, а? Ведь всё равно один живёт-то, многолетним бобылём! Окажет таким образом уважение?
Все эти лучезарные мысли Андрей Иванович без всякого труда прочитал в её по-детски наивно распахнутых, доверчиво-змеиных глазах и, ухмыльнувшись ехидно, покачал головой.
— Не-а! – сказал чётко и ясно. – Обойдётесь.
— Мы же отдадим, — брякнул Илюша и, поняв, что не сказал, а действительно брякнул, тут же стыдливо замолчал.
Да, как рос парнишечка телок телком — таким и вырос, с досадой подумал Андрей Иванович. Весь в мамашу свою, Ангелину, царство ей небесное! Уж как он Андрей-то, бывалочи, учил её, учил, учил-учил, учил-учил! Чтобы не доверяла никому, чтобы похитрее была! Что сволочи одни кругом и завистники-провокаторы! А то ведь варежку свою раззявит, рот раскроет — и дуй ей в уши все кому не лень! Эх, проста-простота, ты и на самом деле хуже воровства! И учёба эта тоже бесполезной оказалась: бывало глазищами своими бестолковыми похлопает, носом пошмыгает, в платок свой дурацкий завернётся-обмотается, чтобы, значит, учебного синяка под глазом видно не было — и опять за своё! Кто чего не попросит – нате пожалуйста! Бог делился и нам велел! Ну не дура, а? Одно слово – блаженная. И чего он, дурак, на ней женился? А всё из-за дома! Дом у них, у Акинфеевых, был больно уж хорош! Пятистенок рубленый, да с терраской широченной, да с двумя крыльцами и оцинковкой покрытый! Вот он, Андрей Иванович, и купился, тем более, что сызмальства хозяйственным был и самостоятельным. Не то, что этот его сыночек-ангелочек Илюша на всём готовеньком. Строиться они, видишь ли, собрались! Да стройтесь, да на здоровье! Хоть обустройте все и каждому по персональной комнате! А ему, Андрею, и уже имеющегося вполне хватает! Ему не жениться на разных там… татаро-монголках!

В общем, ничего у них с пристроем так и не вышло. Андрей Иванович денег не дал (обойдутся! На чужом хрену к обедне все горазды, а вы на своём, персональном, попробуйте!), а у них самих из всех денег только шиш в стакане да вошь на аркане! Тем более что Илюша на комбинат домостроительный плотником-бетонщиком только-только устроился, ещё и трёх месяцев не прошло. Нет, деньги там платят хорошие, чего и говорить — но ведь не сразу же! Это хотя бы с годик поработать надо, чтобы оценили как следует! А сношенька любезная, как они в город приехали, в детский садик воткнулась. Пока. Воспитательницей ( у неё оказывается, и какой-то учительский диплом имеется! Вот радость-то!). Правда, в детском садике (она сама проговорилась) долго задерживаться не собиралась: зарплата — смехотворная, работы — как у папы Карло, и одни нервы. Короче, никакого просвета, сплошные горшки, вечно недовольные родители да несмолкаемое визгливое детское орево. Нужен он ей, такой… предел мечтаний! А думает она при первом же удобном случае в городской комитет социальной защиты и попечительства устроиться. Чтобы, значит, самоотверженно ухаживать за всякими-разными, совершенно ей, Людмиле, чужими стариками и старушками. А, папаша? Вы как, одобряете?
Целиком и полностью, сказал напыщенно (а внутри посмеиваясь) Андрей Иванович. Святое дело! Только бедолаг этих пожилых, ничего пока не подозревающих, жалко.
-Чтой-то? – Людмилочка сделала вид, что не понимает его тонких намёков. – Загадками, папаша, говорить изволите!
— Да какие там загадки… — махнул он ладонью. — Ведь как ты в комитет тот устроишься – а ты устроишься! Обязательно! С твоим-то чингисханским напором, да не устроиться? -, то и всё. Капец. Недолго останется тем старикам-старушкам кефир хлебать в безопасной обстановке.
Да что вы, папаша, такое думаете, попыталась возмутиться любимая сношенька. Что за грязные намёки? Да как вы только могли подумать такое непотребное? И за кого вы меня, в конце-то концов, так нелицеприятно воспринимаете?
— А за того, кто ты на самом деле и есть, — совершенно открытым текстом сказал Андрей Иванович. — Ты чего же, думаешь, я всю эту сладкую лапшу про твои благородство и сострадание за чистую монету принял? Что же ты меня так обижаешь-то, сношенька! Я же ведь тюремным надзирателем – пятнадцать годочоков! День в день! Я там таких… арфисток насмотрелся – это упасть-не встать! Жилплощадь ихняя стариковская тебя интересует, жилплощадь! Это большого ума не надо, чтобы понять! Она, милая, тебя манит и покоя не даёт! Чтобы они её тебе, единственной, за твои труды-заботы подписали. А уж как подпишут, да те чернила на их подписях понадёжней высохнут – вот тут-то и всё. Могут спокойно, не торопясь но и особо не задерживаясь, тапочки белые примерять. Кому они тогда нужны-то будут, совершенно бесполезные?
Да ты не бойся, «обрадовал» он Людмилу в заключение. Не продам. Живи спокойно. Родная всё-таки душа-то. А насидеться ещё успеешь! Потому как с такими мыслями – да всё время на свободе, это всё-таки непорядок. Сколько, как говорится, верёвочка не вейся…

Да, серьёзная женщина его дорогая сношенька! Целеустремленная! Правильно он её ещё при знакомстве оценил – настоящая бикса! Аферистка (Андрей Иванович говорил на свой манер – «арфистка»), каких поискать!

И что же вы думали? Конечно, устроилась! Конечно! А как же! Да-да, в этот самый комитет! Год в своём детском саду проработала, а как только место в комитете освободилось – моментом туда занырнула! Вот уж домой-то довольная прилетела! Ну, сказала, теперь заживём! Теперь только берегись, драгоценные вы мои старики-старушки! Окружу вас, мухоморов, такой социальной защитой-заботой – мышь не проскочит! Будете доживать свои распоследние денёчки в сплошных неге и роскоши, абсолютно ни в чём не нуждаясь и не о чем не догадываясь!
Нет, рассчитала-то она всё правильно, всё железно ( правильно Андрей Иванович её определил – натуральная бикса, настоящая арфистка!). Но вот только человек, как говорится, полагает, а Господь – располагает. Потому что кинулась Людмилочка с пылом-с жаром стариков-старушек холить и лелеять, и чуть даже не целовать (а они, пушистые, понятно, только радовались такому своему на закате дней везению, только ртами своими беззубыми чего-то там улыбались: ах, какая вы у нас, Людмилочка, и хорошая, и пригожая, и ласковая, и приветливая! И по магазинам за харчами как муха летаете, и по аптекам за лекарствами уже нам совершенно не нужными, и в квартирах наших вещи наши неизвестно куда убираете, особенно деньги и золотые украшения, и только лишь в ж…ы нас, слабеньких-невесоменьких, не целуете! До чего же хорошо!), да только, оказывается, не такими уж они мягкими и пушистыми оказывались. Когда сразу, когда потом выяснялось, что у них и наследники есть, какие-нибудь дочки-сыночки, внуки-внучки-жучки, век бы их не видеть всех подряд и персонально поодиночке! И завещания свои они на Людмилочку переписывать категорически не собираются, да и с какой, собственно, стати? Так что спасибо тебе, милая, за всё! Дай тебе Бог счастья и здоровья в полноценной личной жизни, а также дальнейших производственных успехов в уходах за следующими старческими объектами! И всё. Как говорится, гуляй, рванина, от рубля и выше!

Людмилочка, понятно, от таких благодарностей только зубами скрипела. А чего, и заскрипишь! Для чего, спрашивается, старалась, за что пыхтела! За эти их драные «спасибы»? Из спасибов, дедушки бабушки, шубу не сошьёшь! Для шубы деньги нужны, а не эти ваши сопливые «спасибы»!

И всё-таки есть на свете справедливость: зацепилась-таки сношенька за одну премиленькую старушку. Правда, домишко у той старушки – без слёз не взглянешь, даже ремонтировать нечего, и даже дышать на него страшно, потому как запросто завалится — но зато земельный участок при этой развалюхе чуть не в полгектара! На него, понятно, тоже без горьких слёз не взглянешь, до того он запущен, но ведь не это главное! Главное – площадь! Размеры! Квадратные метры! Это ведь если только даже эти метры продать, и то уже будет на «однушку» и, может, даже не на окраине! А если к этой однокомнатной прибавить их, то есть Андрея Ивановича дом, то всё это вместе с приусадебным андрейивановичевым участком запросто потянет на трёхкомнатную в центре! Ну и чего ты молчишь, дедушка Андрюша – старый мухомор? Чего щуришься как умный подследственный? Ты прямо в глаза смотри и прямо в глаза отвечай: желаешь своим единственным и близким людям достойной светлой жизни или ты в контрразведке служил у адмирала Колчака и напитался там, в колчаковских застенках, вредности, упрямства и белогвардейского ехидства до самой до невозможности ? Отвечай честно, как перед революционным трибуналом! Покайся, грешник, в мыслях своих паскудных!
— А идите вы в ж… со этими вашими бабкиными гектарами! – «покаялся», как и просили, прямо и честно Андрей Иванович. – Я здесь родился, здесь вырос и здесь, в этом доме, и помирать буду! Вот такой вам будет мой ответ к вашему огромному неудовольствию! А аферистничать хотите, так это уже без меня! И больше не лезьте ко мне со своими мошенническими выкрутасами!
Илюша в ответ обиженно надулся ( я же говорю – телок!), а Людмилочка раздражённо-зло поджала свои тонкие губы (да и чихать мне на тебя, проныру забайкальскую, злорадно подумал Андрей Иванович, укладываясь прямо посередине дня демонстративно спать). В общем, обе наличествующие стороны консенсуса совершенно не нашли. Хрен вам, а не консенсус, подумал он злорадно. Вот помру, тогда и… А пока я и своим умом неплохо проживу! Пока в памяти-то!

Да, действительно: человек полагает, а Господь смотрит на него сверху и думает: ну, полагай-полагай… Умник какой хитрый нашёлся! Планов понастроил на сто пятилеток — а я вот возьму да все эти твои планы в одночасье и поломаю! А? Как тебе, милейший, такой вот неожиданный расклад? Может, и на самом деле попробуем?
И что же? И попробовал Всевышний. Именно что в одночасье так скрутил разлюбезного нашего Андрея Ивановича, что тот, как говорится, не вздохнуть-не ахнуть, и даже глаза раскрыть во весь размер — и то неимоверно тяжело. Ну, понятно, тут же — в больницу, тут же доктора, медсёстры, кардиограммы, уколы, капельницы, клизмы. Вот и лежи теперь, думы думай: не пора ли и на самом деле к белым лебедям? На похороны у него есть, чай, не закопают как собаку, поимеют совесть. Какой-никакой, хоть и вредный до невозможности, а всё одно – сродственник. Жилплощадь им оставляет, теперь уж смогут спокойно и на трёхкомнатную с той, старушкиной, обменять. Ну, чего ж. Плодитесь и радуйтесь. Ваша взяла.
А помирать всё-таки как-то не совсем хочется. Он, Андрей-то Иванович, ещё бы немножко категорически не отказался пожить. Ему ведь, если уж разобраться, и на этом свете не так и плохо. Дом есть, сын есть, сноха-арфистка имеется. Детишки – вон они, всё бегают, всё прыгают, всё думают как бы чего ещё спалить… И его, дедушку, вместе с папашкой Илюшенькой и мамашкой Людмилочкой регулярно навещают. Водички минеральной приносят, кефирчику от застойного пищеварения. Про свои школьные двоечные успехи рассказывают ( чего же поделаешь! Не всем же ломоносовыми быть, бомбы атомные вместе с Циолковским Константином изобретать!). И Людмилочка, сношенька ненаглядная, арфистка хитроглядная, приходит всегда подозрительно притихшей. Глазки свои иной раз так скромненько потупит и сидит, задумавшись. Не вынашивает ли какие далеко идущие планы по своим дальнейшим аферистическим действиям? Самое сейчас время, для этого сейчас, ввиду его, андрейивановичевой болезненной беспомощности, имеются самые благоприятные условия! Да, а он, наивный, всё над теми социальными старичками-старушками ехидничал… Это называется: за что боролись – на то и напоролись… Такие грустные дела… Натурально скучно жить в нашем человеческом зоопарке!

— Ты уж не обижайся на меня, — сказал Андрей Иванович на всякий пожарный случай. – Ты же арфистка, а я всегда таких шустрых-мудрых остерегался.
Эти откровенные слова получились у него как-то сами собой, во время очередного его посещения дорогой сношенькой. Он вообще за время этого больничного лежания как-то по-другому научился смотреть не жизнь. Спокойнее, что ли… Да, наверно так, именно спокойнее! Больничная обстановка – она к такому философическому осмыслению действительности здорово располагает. Здесь отчётливее понимаешь, что ты за вошь такая: сегодня скачешь-прыгаешь, ерепенишься безмерно, что-то кому-то доказать стремишься – а через секунду охнешь-ахнешь, глазки закроются и носик твой завостриться и побелеет. И уже не нужны тебе будут эти твои прыжки на месте, и все эти хитромудрости и ерепенистости. Не перед кем уже будет своё глупое «я» выпячивать, если только перед господом Богом – а ему твои ужимки глубоко по барабану.
— Так ведь жизнь, папаша, такая – растерянно ответила Людмилочка (она, похоже, тоже не ожидала от папаши таких откровений). – Не обманешь – не проживёшь. Сейчас все так живут. Я только для себя, что ли, стараюсь? Я ведь и для Илюши тоже, и для ребяток, ну и для вас соответственно. А кто же стараться-то будет, если не я? Илюша, вы же знаете, он мастеровой и работящий, а бесхитростный прямо как телок. На нём все кому не лень воду возят. И обмануть его совсем ничего не стоит. Вон, в прошлом месяце опять недоплатили — и чего? Другой бы интересоваться пошёл, допытываться, скандалить – а он улыбается только, как будто сам во всём виноватый. «Ну. чего же, Люд, поделаешь.. Не одному мне…Сказали, может, в конце квартала…». Так бы и убила прям насовсем, если бы не любила его, ненормального. Сволочи! Вот сами и посудите, как сейчас надо с такими вот хитрыми кровососами жить.
— Не все же сволочи, – попытался возразить Андрей Иванович (впрочем, получилось это у него весьма неубедительно).
— Которые у власти и при деньгах – все! — решительно тряхнула головой Людмила. – Это вы, папа, просто не видите, потому что испорчены своим коммунистическим воспитанием. Ладно… — махнула она рукой и поднялась. – Пойду. Мне ещё по двум адресам надо зайти. Всё. Ушла.
Она неожиданно быстро наклонилась и неловко чмокнула-клюнула его в небритую щёку. Андрей Иванович сначала и не понял ничего, даже, можно сказать, растерялся и больше того — испугался. А когда понял-осознал, то расстроился, что с утра не побрился (а ведь хотел! Как чувствовал, что надо было!). Но, с другой стороны, откуда же он знал, что сношенька целоваться полезет? Он, Андрей-то Иванович, уже давно и прочно забыл все эти неожиданные женские поцелуи. У него теперь, как он сам глубоко считал, только последний поцелуй остался. Который на прощание в лоб с последним же «прости».
-Пошла, — повторила она смущённо и поспешно скрылась за палатной дверью. Вот уж действительно арфиска, с вдруг нахлынувшей нежностью подумал Андрей Иванович. А, может, не так уж и не повезло Илюхе? Может, действительно повезло? За такой бабой — как за каменной стеной! И чего она интересно сегодня принесла? Андрей Иванович поднял на живот сумку, осторожно выложил на грудь упаковку колбасы (моей любимой, полукопчёной, довольно заметил он), упаковку сыра (о, костромской! И здесь угадала! Я же говорю – настоящая арфистка!), минеральную воду, кефир, какие-то мягкие, ещё тёплые пышки… Опаньки! А вот это, похоже, всем фруктам фрукт! Самый настоящий ОнОнас по фамилии чекушка! С какой-такой, интересно, стати? Да с какой же ещё! Она же, арфистка-то, сама тебя в самом начале с днём рождения поздравила! Сам забыл, а она – нет! Пятьдесят пять годков тебе, молодой человек, вчера стукнуло! Так что чекушка — в самый праздничный раз! Вот мы её с соседом перед ужином и приговорим, довольно подумал Андрей Иванович, и осторожно поставив сумку на пол рядом с кроватью, повернулся к телевизору, по которому сейчас передавали его любимую хрень под названием «Суд идёт», где в очередной раз судили какую-то крупную квартирную аферистку…


опубликовано: 12 декабря 2016г.

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте как обрабатываются ваши данные комментариев.