4.
Спустя какое-то время выяснилось, что маленькие злодеи никуда не исчезли. По Москве поползли зловещие слухи. Рассказывали, что они посетили несколько банков, после чего те исправно выплатили все налоги, и побывали в офисе известного телемагната Эдварда Семиболтаева. Увидев карликов, телемагнат нажал на кнопку вызова охраны.
– Перестань, Семиболтаев, – дребезжащим голосом сказал один из посетителей. – Твои секьюрити пьют пиво в соседнем баре. В офисе никого, кроме нас, нету.
– Нетути, – добавил второй. – С утра еще ребята жаловались на сухоту во рту после вчерашней попойки. Ты-то, дядя, небось, и опохмелился, и рассольчику принял, а им каково? Мало того, присосался к бюджету и тянешь из казны по миллиарду в год, а еще людей мучаешь. Фашист! Любовнице своей Ксюше купил «мерс» за сотку тысяч баксов. Другой своей сучке купил квартиру на Кутузовском. Откуда деньги, дядя?
– Да по какому, собственно, праву? Кто вы вообще такие? – багровея, крикнул телемагнат.
– Народный контроль, – прогнусавил первый карлик.
– Что?
– Повторяю для тупоголовых, народный контроль.
– Какой еще контроль? Зачем контроль? Что вам вообще от меня угодно?
Телемагнат сделал попытку привстать, но почувствовал, что не может – задняя часть тела не слушалась его.
– Не пытайся встать, – предупредил его первый карлик, – ничего не получится. Сам давеча говорил, что целыми днями сидишь, словно приклеенный к креслу. Вот мы тебя и приклеили.
– Суперклеем, – добавил второй карлик. – Теперича, ежели попытаешься встать – порвешь штаны. Не рискуй, жирдяй. Куда ты с голым задом пойдешь? Кого в таком экстравагантном виде встречать будешь? К тебе же министры ходят, мадамы всякие с мамзелями и прочий великосветский сброд, а у тебя – рваные штаны. Это же конфуз!
– Так что же вам все-таки от меня нужно? – уже умоляющим голосом спросил Семиболтаев. – Денег? Сколько? В какой валюте?
Он уже понял, что его гости не простачки и что сопротивляться им нет резона – можно (очень даже реально) остаться без штанов. Недаром, выходит, сегодня под утро ему снилась Ксюша, которая на его (его!) «мерсе» каталась с каким-то ощипанным клерком из американского посольства. А потом – еще страшнее сон. Из темноты под крики сов и уханье лесных филинов слышался истошный крик пьяного президента: «Уволю!», и через мгновение, оседлав пушечное ядро, как барон Мюнхгаузен, он летит куда-то в пространство, в небытие, к черту на кулички. Проснулся – весь в поту, пижама – хоть выжимай, а во рту – что там эскадрон! – дивизия ночевала. Вспомнил лицо президента – шишковатый лоб, кривой рот, холодные, как у акулы, глаза и голос такой же, как у сегодняшних посетителей.
– Нет, каков народ пошел, а? – продолжал между тем гнусавить первый карлик. – Чуть что, так сразу деньги. Возьмите, мол, и катитесь под елочку. Тоже, мол, Ротшильды, все купим, от всего откупимся. А ежели нам деньги не нужны, что тогда? Чем крыть будешь, Семиболтаев?
Лицо телемагната покрылось мертвенной бледностью.
– Зачем же вы ко мне пришли? – спросил он, взглянув на своих мучителей смиренными овечьими глазами.
– Вопрос у нас к тебе, – сказал первый карлик. – Причем всего один. Когда врать перестанешь?
– Что?
– Семиболтаев, не держи нас за дураков, – грозно пробасил второй карлик. – Отвечай по существу. Повторяем, когда ты, мерзопакостник, и все твои мерзопакостные телеканалы перестанут на голубом, что называется, глазу врать? Вопрос, надеюсь, ясен?
– Да. Но, на мой взгляд, мы достаточно объективно освещаем жизнь в стране. Разве не так? Возможно, мы что-то упустили, или не так, как нужно, подали материал. Приведите хоть один пример, господа.
– Пример? Изволь. Недавно вы сообщили о взрыве метана на шахте Нагорной.
– Помню.
– Вы сообщили, что из сорока шести шахтеров, оказавшихся в завалах, четверо погибли, а остальные спасены.
– Ну?
– Не нукай, Семиболтаев, а слушай. На самом деле, погибли все. Как тебе это, дядя? Не жалко сирот и вдов, которым вы сообщаете, что их отцы и мужья еще живы?
В уголках глаз телемагната блеснули слезинки.
– Я об этом не знал, – сказал он. – Но обещаю, что сегодня же направлю в Нагорную оперативную группу.
– Отправь.
– Одна только проблема, господа.
– Какая?
– Шахта принадлежит миллиардеру Солоду.
– Ну и что?
– Солод наш акционер, человек с неуравновешенным характером, вспыльчивый, да и вообще зверь.
– Ты боишься?
– Да. То есть нет. Впрочем, не знаю, – сбивчиво заговорил Семиболтаев. – Странное какое-то чувство – боюсь и не боюсь.
– Опять Ваньку валяешь, Семиболтаев?
– Нет, господа, но, поверьте, далеко не все от меня зависит. К вашему сведению, есть силы куда более могущественные, и стоит взять не ту ноту, перейти им дорогу, они нас в порошок сотрут. Эти люди не знают ни жалости, ни милосердия.
– Отвечай за себя, – перебил его первый карлик. – Считай, что это – Страшный суд. Ты ведь веришь в бога? Веришь в Страшный суд?
– Да. То есть… как бы это сказать? – невнятно забормотал под нос телемагнат. – Я… то есть с уважением отношусь к религии. Но….
– Ты не веришь в Страшный суд? – воскликнул первый карлик. – Так мы его сейчас тебе организуем.
В эту же секунду Семиболтаев почувствовал, как в горле запершило, щеки стали раздуваться, как передержанное тесто, стремительно, как от укуса осы, разбух язык, медленно, пульсируя и обтекая желудочным соком, выползая изо рта. Он громко срыгнул – и розовый с синюшным оттенком комок языка плюхнулся в сложенные ковшиком ладони. Оба карлика при этом спокойно наблюдали за происходящим.
– Как теперь? – спросил первый карлик. – Хоть теперь ты веришь в Страшный суд, Семиболтаев?
– У-у-у… – промычал тот, вылупленными от ужаса глазами глядя на своих инквизиторов.
– Помнишь поговорку «Язык мой – враг мой»? Да? Умница. Вот мы и показали тебе первого «врага» твоего. А ты нам про какие-то «могущественные силы» и про алкоголика Солода говоришь. Согласись, что ты не прав?
Семиболтаев лихорадочно закивал головой.
– Вот то-то, – сказал карлик. – Если хочешь, чтобы язык возвратился на место, пообещай нам, что ты сделаешь то, что нам сейчас пообещал, и больше никогда не будешь врать? Помнишь, как мамочка в детстве говорила: «Говори правду, Эдичка, никогда не ври»?
Телемагнат кивнул.
– Поверим ему, Груздь? – спросил первый карлик у своего приятеля.
– На первый раз можно, – ответил Груздь и, повернувшись к Семиболтаеву, добавил: – Вот что, трепло. Тебе надо бояться не Солода, а нас. Подумай на досуге, что с тобой может сделать Солод, обнародуй ты правду о гибели шахтеров? Лишит тебя этого кресла? Делов-то! Пересядешь в другое, такое же денежное, пушистое и мягкое. Мы, дяденька, сделаем хуже – мы лишим тебя рассудка. Ясно?
– О-у-у-о… – в знак согласия задергал подбородком Семиболтаев.
– Ладно, кончай, Груздь, – сказал первый карлик. – Нам еще к Барсуку надо поспеть.
– Сей момент, – ответил Груздь и, бросив взгляд на комок плоти, прилипший к рукам телемагната, приказал: – Ать-два! Полезай обратно, чтоб тебе пусто было.
Язык, все это время спокойно лежавший в ладонях несчастной жертвы злодеев, вдруг приобрел упругость, сжался в комок, как целлулоидный теннисный мячик, и заскочил в открытый провал рта телемагната.
– Благодарю вас, господа, – не сказал, а буквально выдохнул тот, облизывая пересохшие от пережитой муки губы.
С карликами же в это время произошло другое чудо – в одно мгновенье они исчезли, как эфир, растворившись в воздухе.
– А как же штаны, господа? – крикнул Семиболтаев.
– А у тебя что – других нет? – послышался голос между шторой, створками окна и потолком.
Не до конца веря в свое спасение, Семиболтаев вызвал секретаря. Вошла женщина – зрелых лет, но еще красавица, с тоненькими усиками над верхней губой, за что журналисты телеканала звали ее «Гусаром».
– Вот что, Гусарчик, – сказал Семиболтаев. – Принеси мне чаю. С лимоном. И коньячку. И еще. Позвони жене моей, скажи, чтоб срочно привезла мне брюки.
– Что?
– Брюки. Я запачкал эти. Что на мне. Понятно?
– Да. Но на вас лица нет. Может, вызвать врача?
– Никаких врачей, Гусарчик. Прошу тебя, чаю, коньячку и брюки. Умоляю!
– Но вы бледны, у вас руки дрожат. Может, все-таки….
– Нет. И, пожалуйста, не спорь.
Примерно через час в офис телемагната приехала его супруга с новыми брюками.
– Что за шутки, Эдвард? – спросила она, садясь в кресло, где несколько секунд назад сидел Груздь, и строго глядя на мужа.
– Пустяки, Эллочка, – ответил он, краснея и смущенно улыбаясь. – Сегодня рабочие собирали здесь новую мебель. Ну, и, видно, по забывчивости, конечно, оставили тюбик с клеем в моем кресле. Вот. А я, милочка, не глядя, сел. Ну и вмазался, то есть приклеился. Ты принесла мне брюки?
– Да, – сказала она, внимательно глядя на мужа бесцветными глазами служащей похоронного бюро.
Семиболтаев встал и вышел из-за стола, щупая себя за ягодицы:
– Посмотри, милая, что у меня с брюками, – попросил он.
– Брюки как брюки, – спокойно ответила она.
– Что? – переспросил он, тряся обвислыми щеками. – Они целы?
– Как новенькие.
– А где же клей? Поверь мне, Эллочка, я сидел, и все время чувствовал какую-то противную мокроту под собой, как в детстве, когда описаешься и ждешь, когда маменька придет поменять пеленки.
– Часто писался? – спросила Эллочка, закурив и выпустив из фиолетового рта длинную, как бильярдный кий, струю дыма.
– Не иронизируй, милая, – ответил он. – Я не важно себя чувствую.
Вошла Гусарчик.
– Наконец-то, коньяк, – сказал он. – Почему так долго?
– Теплый был, подержала в морозилке.
Семиболтаев выпил рюмку коньяку и сразу налил себе еще.
– Может, сделаешь паузу? – спросила жена.
– Не важно, – отмахнулся он. – И вот еще, Гусарчик. Найди в базе данных человека по фамилии Барсук.
– Николай Иванович? Это же шеф нашего бюро по внешним связям.
– Свяжи меня с ним. Немедленно.
Через несколько секунд зазвенел телефон:
– Барсук на связи.
– Где ты сейчас, Николай Иванович? – спросил Семиболтаев.
– У себя в бюро.
– Выслушай меня внимательно, – учащенно дыша, продолжал Семиболтаев, – и сделай то, о чем я тебя попрошу. Сейчас же собери вещи и – в аэропорт.
– Куда лететь? – спокойно спросила трубка.
– Куда хочешь. И чем дальше, тем лучше.
– Ничего не понял.
– Объясню потом.
– Ладно. Но что все-таки случилось?
– Я же сказал, объясню позже.
– Хорошо. Выезжаю.
Семиболтаев бросил трубку:
– Вот бестолочь!
В это время еще раз зазвенел телефон – ленивой, медленной трелью, словно подкрадываясь к запотевшему уху телемагната.
– Нет, это уже невыносимо, – сказал он и, взяв трубку, крикнул: – Ну, кто там еще?!
– Семиболтаев, перестань валять дурака, – голосом злодея Груздя прозвучала трубка.
Груздь еще что-то говорил, но Семиболтаев его не слушал. Грузное тело его обмякло. Сгорбившись, он подошел к окну. Перед глазами в туманной дымке проплыли треугольные уши карликов, страшные от гнева глаза президента и плавающие в бокале с коньяком усики Гусарчика.
– Ненавижу, всех ненавижу, – проговорил он и упал лицом вниз, к фиолетовым, как у покойницы, ногам Эллочки.
