Федор Перстеньков был обычный русский пенсионер из тех, которые стараются наладить быт по стандартам комфорта, но пенсия у них такая маленькая, что заполнять бочку Данаид – и то более осмысленно. Попробуйте отремонтировать Великую Китайскую стену, если у вас всего несколько камней и одни носилки раствору. Но вот этим-то он и занимался. И сегодня – тоже, решив со всей своей посуды удалить накипь. Небольшой, но все же шажок к совершенству. Стремление к совершенству – это ведь свойство человека, не так ли?
И вот он устроил ревизию своей посуды – кастрюль, чайников, плошек, мисок, — и обнаружил, что нужны чистящие средства «Фэри» и, например, «Пемолюкс» и, например, антинакипин, потому что оба чайника, электрический и обычный, который согревают на газу, — тоже пора чистить. Будь он сельской девочкой, он бы свою посуду – чашки, ложки, черепки, мыльницы и зеркальца, — положил бы в передник, снес бы на речку и там бы, присев на корточки, продрал с речным песком: желтенький такой, влажный, жирненький песок, после мытья которым детская посуда блестит на солнце, как брильянт: так и отсвечивает! Но Перстеньков был старым пенсионером, жил в городе, и ему чистота нужна была, во-первых, чтобы хоть чем-то себя занять, а во-вторых, чтобы чаю попить из чистой чашки.
У людей пожилых, после определенного возраста, особенно у добродушных, вы замечали? – рот как-то всегда приоткрыт. Этому есть много причин: нелеченные зубы, хронический насморк, общая расслабленность, как у боксера в нокдауне. Наш старик получает от жизни затрещину, а сконцентрироваться уже не может: нет сил, ослабла воля. И вот он приоткрывает рот и так, с открытым ртом, и ходит. Как студень недоваренный все равно. И это, конечно, раздражает решительных, укомплектованных людей, у которых рот захлопнут, а также тех, у кого он напоминает узкую щель. И даже тех нередких стариков, у которых рот сведен в гузку, — от острой ненависти к окружающей среде. А Федор Перстеньков – вот он был такой: рот варежкой и сам как плюшевый медведь.
И вот в таком виде, потрясенном, нищем, наш пенсионер Перстеньков стал еще и дурашлив, добродушно любопытен к жизни. А в отделе галантереи и хозтоваров сидя скучала за прилавком крупная брюнетка с крепкой грудью и крепким ртом. Близко поднеся пилку к носу, она подрезала себе ногти, скругляла их пилкой. «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей». Иных женщин это занятие концентрирует, энергизирует, они от него становятся как тяжелый элемент плюмбум.
— Ну, выбрали что-нибудь? – сердито спросила она у старого педика с тусклым взглядом, в немодной куртке с капюшоном и каким-то перекосившимся ртом, как у министра иностранных дел А.А. Громыко на фотографиях 80-х годов.
— Надо бы антинакипин, этот, за десять рублей, но, говорят, он плохо действует?..
— Действует! – отрезала продавщица. – Что еще?
— Надо бы чистящий порошок – раковина тоже в пятнах.
— «Бинго». Что еще?
— Всё.
— Пятьдесят два рубля. Два рубля давайте: нечем сдать.
Старик Перстеньков после обмена информацией с крупной и энергичной молодкой ощутил себя уже как старик Козлодоев из известной песни Б.Г.: « мокры его брюки, он стар, он желает в сортир». Конечно, рот у него варежкой, либидо сексуалис ослаблено, и потенции еле-еле наскребется на ручное самоудовлетворение раз в месяц, но и Федор Перстеньков человек мужского пола, ядреная женская плоть за глянцеванием лакированных ногтей и на него тоже производит впечатление, пусть слабое.
И вот тебе раз: ему так шандарахнули, точно он двадцатилетний насильник с могучей елдой и зажимает ее, несчастную продавщицу, в подсобке среди ящиков. Ка-ак она врезала ему – так он в стенку и влип.
С упаковкой турецкой cleaning powder и дешевого антинакипина пенсионер в раздумье отошел от прилавка и двинулся домой уже без иллюзий о том, что хоть кто-нибудь в окружающем мире сочувствует его попыткам навести в квартире лоск и порядок. Он внимательно шел вдоль стометрового фасада по обледенелой мартовской мостовой, ставя стопу так, чтобы не поскользнуться, и рот у него закрылся, а вместо благодушного славного старикана прохожие теперь наблюдали сосредоточенного старого нищего, сосредоточенного почти так же, как продавщица, когда она полировала ногти.
Это о чем говорит? Это говорит о полезном взаимообмене, постоянном в социуме, о сообщающихся сосудах; и если, например, сосуд наполнили в Санкт-Петербурге, то в Заилийском Алатау вдруг образуется большая скважина глубиной до центра земли, и совсем пустая.
Федор Перстеньков как живая система, как, скажем, дождевой червяк, которого экономный рыболов надвое делит, — хоть и оскорбленный, все же стремился сохранить целостность и зарубцевать раны. Поэтому он не дал мрачным мыслям овладеть собою. Дома он высыпал белый порошок антинакипина в чайники и, по инструкции, электрический прокипятил и оставил на полчаса, а обычный на медленном огне кипятил ровно пятнадцать минут. Пока эта горячая термическая обработка длилась, он выскоблил свежим «Пемолюксом» раковину и свежим «Фэри» промыл всю посуду, даже деревянную разделочную доску (что было уже лишним). Даже у старого холостяка есть тихие радости. Даже старый холостяк понимает, что в человеческом обществе все тютелька в тютельку как в стаде: если уж даже важенка тебя как самца презирает и гоняет, где тебе сражаться с молодыми оленями, когда начнется гон: скитайся-ка лучше по обочинам стада и не лезь на глаза.
Тут важно отметить один загадочный факт, который должен был бы насторожить опытного старика, но не насторожил. В этом-то все и дело. Надо доверять интуиции. Случается, и неделю, и месяц, и год живешь с полным самообладанием – и вдруг, словно бы случайно отклонившись от строгого распорядка в поведении, проснешься этак поутру с тяжелой головой – и никак не соберешься. Ты словно бы и такой же, как всегда, как неделю, месяц, год назад, — а в мозгу нет привычной дислокации, нет чувства, что ты принадлежишь себе. В твоей голове хозяйничает чужак, враг, захватчик. Вроде всё как всегда, новый день готов провести, как прежние, а ясного самоотчета прямо с утра уже нет. Думаешь: «Что за черт? Отчего я сегодня не ясно мыслю и не знаю, чего хочу?» — и вдруг вспоминаешь, как вчера посреди улицы минут на пять останавливался посудачить со знакомым. С тем самым, которого когда-то решил избегать и успешно избегал, с тем, который, как теперь говорят, «в черном списке». И вот за пять минут разговора между вами что-то произошло, что ты наутро уже себе не принадлежишь, в твоем черепке уже чужие квартирные планировки, и даже подселился сосед.
А таким выселенцем, таким, скажем, репатриантом, Федор Перстеньков чувствует себя уже с утра (отчего и рот перекосился). Не после только москательщицы, а прямо с утра.
Не прояснив обстановку и по-прежнему оглушенный, Перстеньков хотел было, как поступал в подобных случаях, вздремнуть (ясность мыслей восстановилась бы), но и это забыл, а спустился в подъезд за почтой. Почты не было, но вместо того, чтобы огорчиться и все-таки лечь спать, а уж потом окончательно обиходить оба чайника, отправился полить цветы в горшках и порыхлить там землю… Интуиция ему подсказывает: «Поди ляг, поспи, а то ты тупой», а он ее подсказки не слушает, идет в ванну и начинает стирать грязные носки.
И вот, запутавшись и закрутившись, поселив в своей голове и в своем доме чужого, через час лишних и неправильных поступков Федор Перстеньков возвращается на кухню, чтобы попить чайку. Он твердо помнит, что у него чайники теперь чистые, без накипи, и чай заварится ого-го какой свежий, ароматный, из двух верхних листочков, с танином и марганцем. Открывает крышку, видит, что чайник полный, и думает: «Ага, сейчас подогрею, а то уже остыл». Включает в розетку, согревает, тщательно ополаскивает заварочный чайник и священнодействует не хуже японца на чайной церемонии. Притаскивает черничное варенье, бублики, сливочное масло.
Чай показался ему каким-то невкусным, мутно-непроявленным, как состояние собственной головы. В чае были какие-то коллоидные взвеси и примеси, как в весеннем ручье, какой-то медно-кальциевый привкус. Но и вкус чая не вразумил пенсионера Перстенькова.
Он выпил такого чаю две полные чашки и захотел в баню. Интуитивно он все же беспокоился о своем физическом состоянии и решил, что парилка с веничком, пожалуй, его выправит, и стал собирать свое холостяцкое белье. Опять без охоты, по обязанности, как и во все нынешнее утро.
Из бани отравленного и угорелого пенсионера Перстенькова доставили на машине «скорой помощи» в местную поликлинику, но отходить не смогли. Его долго и мучительно рвало, и он умер от обезвоживания организма. У насекомых это бывает попроще, так, что на толстую гусеницу, несуразную, неуклюжую, уже ни к чему не годную, садится изящный, ловкий и свирепый ктырь, вводит свой яйцеклад и откладывает свое потомство. И вот с потомством молодой скучающей брюнетки с крепкой грудью и острыми ухоженными ногтями, с ее милыми детками, отложенными прямо в мозг, Перстеньков не мог прожить даже и нескольких суток, а умер к вечеру, через восемь часов после покупки чистящего средства антинакипин. Гусеница для ктыря бывает в аналогичных случаях весьма пользительнее, потому что питает ктырят своей плотию, пока те не окрепнут. Но в социуме отношения особей гораздо гуманнее, потому что опосредованнее: ни фига сразу не понятно, одно голое человеколюбие сверху, снизу и со всех сторон.
Сколько накипи, правда, на электрических спиралях, на стенках чайников и сосудов, и вообще…
22 марта 2010 г.
