Колесницы, видишь, мчат по небу!
Показалось: взмыло вороньё.
Грай звучит воинственно, и нету
Смысла верить в лучшее житьё.
Чёрные вороны расклевали
Планы и мечты твои, герой.
Колесницы мчат по небу в дали.
Небо давит серой пустотой.
Голые, как страх, кривые сучья.
Некуда деваться от себя.
И когда в сознанье тьма паучья,
То насколько будешь ей судья?
* * *
От общежитий спуск во двор
Зимой горой предстал чудесной.
Снежинок отзвучавший хор
Полёта обернулся бездной.
Малыш карабкается вверх,
За ним отец, везущий санки.
В них сядет кроха-человек,
И полетит так быстро, славно.
И малыша восторг бурлит,
Впервые он слетает с горки.
Сверкает санный след, слепит,
И не бывает в жизни горько…
* * *
Сначала люди в штатском, будто тени
Фойе наполнят, обойдут и зал.
Потом тиран с неспешностью ступени
Одолевает, больно грузным стал.
Премьеру в середине покидает,
Ворчит и раздосадован весьма.
И режиссёр несчастный пропадает –
Там ныне, где всегда стоит зима.
Театра больше нет – торговый дворик.
Тиран ежевечерне пьёт коньяк.
И, опьянев, о Бога мыслит роли,
И, поразмыслив, изречёт: Дурак.
* * *
Я безнравственный эстет,
Вагнера и Верди я
Выше ставлю, чем сюжет
Жизни-милосердия.
Есть добро во мне, иль нет?
О, сознание даёт
Взлёт, великолепный взлёт.
Я – безнравственный эстет.
Нравственность мне развивать
Недосуг, да и зачем?
Лучше оперу опять
Посещу. Потом поем.
* * *
В шутовском хороводе бредём –
Тут банкиры, монахи, скелеты.
В чём суть жизни не очень поймём,
И тревожит не очень-то это.
В шутовском хороводе бредём,
Тему сумерек учим упорно,
Всё хитрим, всё ругаемся вздорно,
Напиваемся, дико поём.
Проползают слепцы чередой,
Как из Брейгеля мощно изъяты.
Покалеченные солдаты,
И казнённый в руках с головой.
Хоровод оный длится века,
И всё новые типы реальность
Дополняют собой. И банальность
Хоровода не можем пока
Изменить. Продолжается он
Нашей низости в унисон.
* * *
Темнота огромна за окном –
Больше всех дворцов, коль взять их вместе.
Мнится: в космос ей врата при том
Дадены, а он хранит все вести.
Мудрая, спокойна темнота,
В ней же свет глобальный отдыхает.
Ибо световая красота
Только жизнь, что есть, и созидает.
ОТЕЦ И СЫН
Перископом поднятый сынишка
Вряд ли вспомнит, как он видел мир.
Мир пока окрест ему с излишком
Даден – улыбается и мил.
А отец не будет знать, что будет
Сын у гроба ощущать… Весьма
Далеко до этого – и бубен
Солнца! всюду света закрома.
Много впереди: слетать на санках
С гор в пыли серебряной легко.
Разговоры о, допустим, танках.
Пьётся уж не только молоко.
Споры яркие с отцом о многом.
И отец взрослеет, ибо сын
Будто по своим ведёт дорога
Папу, представляя лабиринт.
А пока сынишка озирает
Парк, отцову шею оседлав.
Ветерок легко перебирает
Листья, синевой прозрачной прав.
* * *
Изначальная плотность мяса,
Изначальная плотность хлеба.
А иное в жизни не ясно –
Ясно только летнее небо.
* * *
Что главного проходишь мимо –
Невыносимость бытия.
Как будто даденное мнимо:
Покров цветастый вижу я.
На нём – усложнены узоры:
Дела, эмоции и проч.
Дома и улиц коридоры,
И всякий день уходит в ночь.
А под покровом механизмы,
Определяющие жизнь.
Совсем не ты узреть их призван –
Они сложны, и безо лжи.
Мы связаны с покровом этим,
Вернее – им лишь и живём,
Не важно: днём чудесным летним,
Иль не приятным ноябрём.
А домыслы о механизмах
Лишь в ощущениях даны,
И мнимостью реальной жизни,
В какую все вовлечены.
* * *
Бурлит алхимия словес
В ретортах смысла, равно в тиглях.
О! философский камень вытяни
Из массы, множества веществ.
Дистиллированы слова
Иные, а иные – тяжесть,
И с ней в сознанье спать заляжешь,
Зачем писал поняв едва.
Сия алхимия словес
И манит, и пугает сильно.
Лаборатория обильна
На сочетание чудес.
* * *
Меж лап, в их густоте гнездились –
Но взрослые не видят их –
Смешные гномы, — там крутились,
Но шарики не бились.
Мир цветных
Шаров ребёнку очень был по нраву –
Стоял, заворожён, глядел.
У гномов много было дел –
Зелёную творить державу.
Вон колпачок мелькнул, пропал.
А вот еловые дороги.
Качается конёк, он мал.
И… будут каковы итоги?
Как ёлку – вспомнится – везли
На санках, вздрагивали лапы.
Взросление стоит вдали.
А рядом мама, рядом папа.
Но папы нет давным-давно,
Под пятьдесят тебе седому.
И по субботам пьёшь вино,
Раз некуда идти из дому.
Спасибо мама есть. И вновь
Мир к Новому стремится году.
Но гномов не найдёшь — готов
К тому, доверившися своду
Действительности. Он тяжёл.
Давно не наряжали ёлку.
Да и веселия глагол
Теперь бы прозвучал без толку.
* * *
Снежинка хочет к вам в окно,
Но эта гостья ненадолго.
Окно, по сути – полотно,
Калейдоскоп картин – сколь добрых?
Снег равнодушен к вам и к вам,
Июльский ливень равнодушен,
Их не проймёшь, хоть верь словам,
Разбрасывая строчки в души,
Хоть мусори словами, друг.
Окно – звено твоей квартиры.
Зима нагромоздит вокруг
Дворцов сияющего мира.
Окно открыто. Воздух свеж.
Оно закрыто. Одиноко.
Когда день каждый, как рубеж,
Жизнь, кажется, весьма жестока.
* * *
Творчества янтарные миры
Отливают изумрудом смысла.
Элемент естественный игры
В главный вряд ли выделяют числа.
Если выделяют – пустота
Угрожает, и она чревата.
Плоскость, как лидийский Крез богата,
В тыщу раз богаче высота.
Творчество – движенье к высоте
В жизни, часто отданной черте
Плоскости, с которой взлёт возможен
Творчеством. Хотя донельзя сложен.
* * *
Воля снега – падать и сверкать,
Сине-белым счастьем наполняя
Данность, где опять потерян Кай.
Королева снежная, играя
Заберёт мальчишку… Вспыхнет снег,
Будущее счастье обещая.
Кай спасён, и каждый человек
Будет жить, спасенья ожидая.
* * *
Мелькают числа, будто города
Из окон электрички. Едем, едем.
Мост промелькнул, прощайся навсегда.
Мы часто говорим, как будто бредим.
Как быстро город зрелости мелькнул.
Надежда хоть на что-то остаётся?
Нет, только скорости в сознанье гул,
Да нежно золотящееся солнце.
* * *
С ручной тигрицею купецкий
Гуляющий, как дьявол, сын.
В загуле плачущий и мерзкий,
В работе – лют не без причин.
Копеечник миллионер, и
В конторе целый день сидит.
Он знает денежные сферы,
Как боль родную инвалид.
О, типажей занятных много
Век девятнадцатый давал.
Легко представить ныне можно –
Страстей у нас такой же вал.
* * *
Наслаиванье на одно
Другого завершится взрывом.
И остаётся взгляд в окно
Без веры дням и перспективам.
И остаётся пустота,
В которой ничего не надо.
И бесполезная мечта
О красоте сплошного сада.
* * *
На аттическом ветру
Птица Рух живёт едва ли.
Олимпийские скрижали
Лишь свою включат игру.
Птица Рух под небеса
Взмоет вашею мечтою.
Столь знакома с высотою,
Сколь с реальностью глаза.
Ах, реальность такова,
Что фантазии приятней.
Слишком многим ты испятнан,
И не исцелят слова.
* * *
Шарообразные в шипах,
В колючках вирусы красивы.
Иные ваши перспективы
Отменят и развеют в прах.
Есть жгутики и хоботки,
И крылья даже, лапки, крючья.
Цветные вымпелы, флажки.
А сутью – будто тьма паучья.
И для чего красивы как
Изделья ювелиров эти?
Вопросов множество на свете.
Коль нет ответов – в сердце мрак.
* * *
В серебро одетые кораллы –
Ветви лип, рябин и тополей.
И повсюду пёстрые кристаллы
Снега дарят торжество огней.
Шаг скрипит, и обещает нечто –
Обещает нечто Новый год.
Ничего не будет. Скоротечно
Всё. И смерть приходит в свой черёд.
Полюбуйся на кораллы… Нежно
В сумерках чуть светятся они.
Снег мерцает больно безмятежно,
Так не могут дни.
* * *
Пузырём надуется окно,
Рыбьего пузырь кошмара лопнет.
Ночь идёт, подумаешь – темно.
Но окошек предовольно лоска.
Ночь и утро в декабре одно.
За ночь жить желанье пропадает.
Утром фиолетово темно.
Всё вокруг не сходится с дарами.
Снег блестит, фонарь горит,
Дворницкие слышатся лопаты.
От того, как снег блестит
И смешной, и пожилой заплакал ты.
* * *
Такой кристальный, аж блестит,
И блеском этим ослепит,
Чтоб гнусной не видали тьмы,
Внутри его душонки мы.
* * *
Молчать сложней, чем говорить.
Копить в себе благое злато,
Чтоб им душа была богата,
Раз речь не помогает жить.
