— Я пишу стихи, чтобы мне за них платили деньги, на которые я смогу купить колбасы и «перцовки» —
(Сергей Довлатов)
— Мой дядя самых честных правил,
Когда не в шутку занемог…
Шептал мне ласково: дебил… —
И в Летний Сад гулять водил! –
(Васька Фуфайкин. Из пережитого и переживаемого!)
Вот я и говорю граждане: народ у нас чересчур доверчивый. Верит буквально каждому печатному слову. Иной раз скажешь такому: ты чего? На самом деле, что ли, веришь? Чудак человек! В газете же всё – за деньги! Тем более сейчас, когда у нас такие свобода слова и гласности, что без власти денег они никуда и никому! Ну? Понял, наконец? Осознал? Проникся? А он в ответ затылок почешет, голову опустит, вздохнёт, плечами этак растерянно пожмёт… В общем, понятно. Не понял, не осознал и не проникся. И не поймёт никогда. Так воспитан. В полной доверчивости к средствам массовой информации, несмотря на вышеназванные свободы.
Да… А началась вся эта история с того, что Васька Фуфайкин написал очередное стихотворение. Васька – начинающий поэт. Он на железной дороге в топливном складе работает, а по свободным вечерам в городском ДэКа, в ансамбле народных инструментов на балалайке играет. А дверь в дверь с их балалаешной комнатой литературное объединение собирается. Вот Васька как только на своём струнном инструменте наиграется-натешится, то сразу из одной двери в другую – шмыг, и уже среди наших местных ги де мопассанов трётся с джьёрджами и сандами. Стихи там разные слушает, свои читает, мнениями обменивается, замечания высказывает, кого-то этак снисходительно по плечу похлопывает. Дескать, знаю, понимаю и глубоко сочувствую, но и вы поймите: все мы здесь те ещё деятели пера… А чего? Правильно делает, что стихами увлёкся! Всё лучше, чем водку жрать да на танцах драться!
И вот написал он очередной стих. А надо сказать, что пишет он хлёстко, ярко, образно, с широким использованием народной лексики, в том числе и ненормативной. В общем, из глубины истоков идёт в своём литературном творчестве, от самой сермяжной правды! И вот, значит, написал такое очередное незатейливое:
СТРАДАНИЯ МОЛОДОГО ПОВЕСЫ
Посвящаю моему давнишнему другу Игорю П-ву
Пропала у Гарьки корова,
Пошёл её Гарька искать.
Куда же она подевалась,
Корова, рогатая бл.ть?
Иль волки корову погрызли?
Иль в пруде утопла совсем?
Какая тупая скотина!
Поймаю – без сахера съем!
Всю ночь он пролазил по лесу,
Луга все вокруг обошёл.
Пропала корова! Попался
Один лишь вонючий козёл.
Подкрался с кустов незаметно,
Рог острый, как шило, вонзил
Он в гарькину потную ж.пу –
И гордо заблеял, дебил!
Измученный Гарька скривился,
Вскричал про какую-то мать
И к дому, согнувшись, почапал,
Чтоб тёплого супу пожрать.
Ну, сами видите — сильно написано! С вышеупомянутым использованием и даже с реальным прототипом. Гарька, он же Игорь Почечуев – это васькин давнишний товарищ. Он, тоже имеет отношение к культуре вообще и к литературе, в частности — но, как бы это правильно сказать, с совешенно официальной стороны. Поясняю: Гарька, в отличие от Васьки, закончил филфак местного пединститута, а поскольку школу терпеть ещё со школы не выносил, то работает заведующим отделом культуры в городской газете. Он, так сказать, официально культурный, согласно штатному расписанию, и несёт её, культуру, в широкие массы за соответствующую зарплату. Не то, что этот охламон Васятка, который писательствует за просто так, без всякого гонорара, лишь бы где бы только напечатали.
И вот, значит, написал Васька своё очередное гениальное ( а как же без этого?) стихотворение и отнёс его Гарьке на работу. Гарька прочитал, поржал, сказал: «Ну, ты даёшь. Васятк! Под Пушкина косишь? – Почему под Пушкина? – А как же! «Так думал молодой повеса, летя в пыли на почтовЫх…». «Евгений Онегин», вторая часть первой главы! Балбес! — Кто? – Ну, не Пушкин же!». После чего повертел листок в руках и положил его на письменный стол. Сделал это, как выяснилось позднее, совершенно легкомысленно и без всякой задней мысли.
— Либерзону покажу, — пояснил он (Либерзон заведовал в газете отделом промышленности). – Пусть тоже поржёт.
— Может, по пивку? – робко пискнул Васька.
— Да какое пивко.., — поморщился Гарька. – Еду в Семёновку. Там сегодня культурное мероприятие. Надо осветить строк на сто. Бывай, молодой повеса! — и протянул, прощаясь, руку.
Зря он конечно, васькино стихотворение оставил у себя на столе. Потому что там же, чуть ближе к краю, лежала стопка листов со стихотворениями других, более благопристойных авторов. Из этой стопки Гарька собирался готовить очередную поэтическую подборку, которую давал в газете каждый месяц под рубрикой « Наши скромные таланты». А васькин опус он печатать совершенно не собирался. Потому что если и такие печатать, то запросто можно нарваться на крупные культурные неприятности со стороны сначала главного редактора, бывшего замполита эН-ской ракетно-статегической части, а ныне — совершенно культурного человека, а потом получить большой разогретый беляш и от городской администрации, в первую очередь — от её отдела культуры. Этот культурный отдел был настолько культурен, что можно было совершенно не сомневаться: культура в городе цвела и пахла на невообразимой и недосягаемой для всякой культуры культурной высоте. Высоко летают! Далеко глядят! Никак не сядут!
И вот, значит, укатил он в Семёновку водку жрать, а минут через двадцать в его незапертый кабинет зашёл человек из типографии. Взял стихотворную подборку, случайно увидел васькин листок со стихотворением, недолго думая, сунул его в общую стопку и пошёл набирать. Впрочем, существует и другая версия: типографщик взял васькино стихотворение не случайно, а с подлой подачи Маечкиной Клавы, корреспондентки культурного отдела, той ещё биксы, которая давно метила на гарькино место и при всяком удобном поводе старалась его с этого места спихнуть. Впрочем, это уже детали редакционных интриг, и они мало кому из посторонних интересны. Главное в том, что типографщик васькино стихотворение всё-таки взял и понёс среди прочих «скромных талантов» к себе в типографию. Сам же Гарка с деревенского культурного мероприятия на работу уже не возвратился, поехал прямо домой, потому что был сильно выпимши. Его там, в деревне, здорово накачали. У них так положено: угощать почётных гостей, а также прилегающих к ним представителей нашей свободолюбивой прессы спиртным до самого, что говорится, упора и посинения. Радушные люди, воспитанные ещё при Советской власти. Что с ними поделаешь! Не надо с ними ничего делать! Умоляю – не надо!
Утром Гарька пришёл на работу с головной болью, засел за статью по этому, пропади он пропадом, деревенскому празднику, потом был вызван на ковёр к редактору, который вставил ему за похмельный внешний вид, потому сам ругался в бухгалтерии по какому-то несерьёзному поводу… В общем, о поэтической подборке вспомнил только через три дня, когда она вышла в свет в очередном газетном номере. Васькин шедевр был помещён не просто среди прочих, а первым, на самом видном месте.
Увидев «молодого повесу» напечатанным, Гарька побледнел, даже вроде бы уменьшился ростом, собрался было малодушно убежать домой, но тут очень вовремя зазвонил внутренний телефон, и редактор подозрительно ласковым тоном пригласил Гарьку снова.
— Игорь Валентинович, что это? – спросил он без всякого предисловия и протянул несчастному искомый номер.
— Что? – Гарька попытался, как это говорится, «включить дурака», но редактор был человеком ушлым, как говорится, «повидал виды», поэтому подобные наивные попытки пресекал сразу и в корне.
— А вот это! – и ткнул пальцем в страницу со стихами.
— Поэтическая подборка. Мы же каждый месяц…
— Я понимаю, что это не любовный роман с трагическим продолжением. Почему вы дали сюда вот это! – и он, демонстративно-брезгливо подёрнувшись, ткнул пальцем в васькино стихотворение.
— Это сейчас что, такие новые литературные веяния?
— Аркадий Абрамович.., — попытался было вякнуть Гарька, но и эта попытка была сразу же пресечена.
— Мне позвонили из городской администрации, — сказал редактор и насупил брови так, что сразу же стал похож на дорогого Леонида Ильича, товарища Брежнева.
— Высказали удивление нашей, так сказать, смелостью. Спросили: что это у нас за поэт такой объявился – Василий… — и наклонился ближе к тексту. — … Фуфайкин? Что это за восходящая поэтическая звезда? И с каким словом эта звезда рифмуется?
Каким-то сто двадцать пятым чутьём Гарька почувствовал, что всё обстоит хотя и совершенно кисло, но не так уж и плохо.
— Да, очень самобытный поэт, — произнёс он хотя и неуверенно, но вполне спокойно. – Стихи оригинальные, можно сказать – самобытные, можно сказать – даже чересчур. Но ведь всё в, так сказать, рамках…
— Ага! В рамках! – ехидно искривил губы редактор. – А «бл.ть», «ж.па» — это что?
— Но ведь здесь же отточия поставлены! – осмелился на хотя и слабое, но сопротивление Гарька. — Не открытый тест! (кто же успел отточия-то поставить? Валька-корректорша? Если не уволят – торт ей с получки куплю! Обязательно! И бутылку! Она выжрать тоже любит!)
— Ещё не хватало, чтобы открытым! – редактор изобразил на лице благородное негодование.
— Как вы посмели пропустить такое? (Слова «вы» и «такое» он выделил совершенно понятной в данной ситуации интонацией)
— Но это же не нецензурщина, — стоял на своём Гарька (пронесло! И на этот раз пронесло! Вальке – торт и пузырь! Два!).
– Простонародные выражения – да, признаю. Но к запрещённым в печати словам не относятся.
Редактор почему-то устало вздохнул и посмотрел на подчинённого совсем другим, совершенно не карательным взглядом.
— Довлатовщина какая-то, — брезгливо поморщился он, и из этого поморщивания было понятно, что Довлатова редактор всё-таки читает, чтобы считать себя интеллигентным человеком.
— Так что арбуз я вам уже выписал. Молочной спелости! Получите в приказе!
(Арбузом редактор называл выговор. Термин он использовал в память о своей военной службе, когда командир части в фигуральном смысле регулярно вставлял эту «сладку ягоду» провинившимся подчинённым воинам сами понимаете куда. А вот почему он был именно молочной и именно спелости, никто не знал. Просто термин такой. Очень, надо признать, живописный.).
— Ладно, идите, — разрешил он после долгого молчания. – Поздравляю со снятием премии за полугодие, — и не удержался, уколол. – Хотя зачем вам премия? Молоко у вас бесплатное, покупать не надо. Белинский вы наш! Покровитель самобытных талантов! Вы что, на самом деле корову завели?
— Какая корова? – чуть не взвыл Гарька ( встречу этого грёбаного пиита – убью! Скотина! Пишет всякую.., а мне отдувайся!).
— Я в квартире живу! На пятом этаже!
— Ну и что? – пожал плечами редактор. — Может, у вас сарай есть. Или этот… как его.., — и опять брезгливо поморщился, — … хлев.
— Мне можно идти? — с трудом разжал скулы Гарька…
— Идите, — повторил редактор и всё же не удержался, подпустил напоследок шпильку, — А что вам ещё остаётся делать? С такими-то.., — и кивнул на газету, — … искромётными талантами!
Подойдя к подъезду, Игорь увидел соседок, которые что-то оживлённо обсуждали. Завидев его, они тут же умолкли и уставились на него с каким-то непонятно-противным любопытством. Этим-то чего надо, заныло у него на душе. Или тоже прочитали? Кругом одни грамотные! Кругом одни культурные, чтоб их…!
Поздоровавшись, он нарочно задержался у подъездной двери, и закрытый кустами сирени, услышал:
— Конечно! Вон у него какая морда-то! А чего ему! Небось, каждый день по бидону молока выпивает. Чего не выпивать, если корову держит!
Ваську он встретил на следующий день. Тот шёл с привокзального рынка, бережно прижимая к животу здоровеннный арбуз. При виде Васьки, а ещё больше – арбуза, у Гарьки моментально испортилось настроение.
— Здорово, Гарриман! – заорал Васька бесцеремонно. – Во, купил! Шесть кило! Пойдём ко мне!
— Зачем? – разомкнул зубы Гарька. Разговаривать с этим… литературным экстремистом ему совершенно не хотелось.
— А во! – и Васька сделал животом движение вперёд. – Арбузику пожрём! Можно в «тридцатый» зайти! А? – и он игриво подмигнул. – Чтоб не на сухую его жрать-то!
Гарька набрал в лёгкие воздуха… «От гордости в зобу дыханье спёрло», вспомнил он забытую фразу. Это кто? Ах, да,Крылов! «Ворона и лисица». Нет, Васька это не ворона и не лисица! Это самая настоящая собака! Ишь, арбуз купил! Издевается, гад! Небось, уже сказали!
Задерживать дыхание и дальше не было уже никакой физиологической возможности, поэтому он шумно выдохнул. «Вороне где-то Бог послал кусочек сыра…». Не сыра, а арбуза…
— Ладно, пойдём, — сказал он угрюмо. – Только бутылку ты брать будешь. У меня сейчас денег нету…
