Зарёванный ребёнок. Жалость.
Утешить просто, или нет?
От жалости к себе усталость,
Под 50 не дорог свет.
А жалость эту надо с корнем
Изъять из естества души.
Но был усердным и упорным,
А получил… хоть свет туши.
Как, свой оценивая опыт,
Жизнь хоть на йоту изменить?
Событий скверных конский топот
Не даст удачно дальше жить.
Всё замыкается, врастаешь
В круг адский, что не разорвать.
И в детство снова возмечтаешь
Вернуться. Не зачем мечтать.
* * *
Аллегория витая,
Аллегория роскошна.
Где плоды, там золотая
Сытость, это знаешь точно.
Суть иносказаний – вектор
Скрытого движенья к счастью.
Голос возвышает некто,
Чтоб душевному ненастью
Силы не дало пространство.
Мир вообще аллегоричен,
До основ его добраться
Не сумеешь, будь практичен,
Или мудростью отмечен.
Аллегория витая,
Ибо крест любой не вечен,
И конечна явь любая.
* * *
Коньяк, и чай, и пахлава,
Не одинокий одинокий
Уставший собирать слова,
Их окантовывая в строки,
Коньяк, сияющим огнём
В себя вливает постепенно,
Почти не думая о том,
Что слово ныне малоценно.
* * *
О греховности говорят –
Кто позволил чернеть грехам,
Человека пороча сад,
Объяснений не дав умам?
Ведь не сами же создали грех –
Не по силам такое нам.
А они унижают всех,
Жизнь представив, как сумму драм.
Я запутался. Замкнутый круг
Мыслью бедной не разорвать.
Нрав реальности больно крут,
Для чего таков? Ясно вам?
* * *
Сердца такие, что глаголом
Касайся, не касайся – ноль.
Мир стал материально-голым,
В нём чепуха чужая боль.
В нём состраданье с добротою
Корявый признак дурачка.
Глаголом жги… И всё такое…
Идеализм. Мечта.
Мечта…
* * *
Биопсия нынешнего общества
Результат весьма прискорбный даст:
Клетки чернотой забиты – то ещё
Адское в сердцах у всех у нас.
Истовость, и алчность, и агрессия –
Большего из клеток не извлечь.
Некогда была в цене поэзия,
И звучала по-иному речь.
Лже-патриотизм, тоска по силе,
Биопсия ныне такова,
Что и разговор о перспективе
Праздные, никчёмные слова…
ТРАГЕДИЯ ДЕКАРТА
Боль своя – раз дочка умерла –
Для него важнее всех открытий.
Боли до конца колокола
Будут с ним, он скорбный их носитель.
Он – Декарт, он векторов дарил
Мысли человечеству так много,
Будто новый континент открыл,
И… за что же такова дорога
Собственная? Боль густеет, зла.
Девочку всё время вспоминает.
Будто шевелится в нём зола
Смерти, хоть и смерть едва ль пугает.
ПАМЯТИ АЛЕВТИНЫ
1
Ей было девяносто лет.
Она сегодня умерла.
Логично, — будто скорби нет,
Иль, коли есть она, светла.
Я Алевтину с детства знал –
Дружили с мамою всю жизнь.
Воспоминаний отблеск ал,
И драгоценен их режим.
На теплоходе мы плывём
По рекам северным: всегда
По старым городкам втроём
Гуляем. Чудная среда.
Врач-окулист, порой она
Знакомства помогала нам
Найти – когда болезнь верна
Была своим скупым делам.
Она сегодня умерла,
Ей было девяносто лет.
Душа, надеюсь, отошла
В роскошный, бесконечный свет.
2
Стихотворение в прозе
-Умерла Алевтина. – Сказала мама, поговорив по телефону.
-Когда? – спросил.
-Вчера. В пятницу хоронят.
-Мне не охота на похороны, ма.
-Я сама в морг только подойду, попрощаться.
Надо бы пойти.
Надо бы.
Знал с детства, и многие воспоминания лентами прослаивают мозг.
Надо бы пойти, но – под пятьдесят, постоянно думающий о смерти, считающий себя неудачником, с некоторых пор не хочет соприкасаться с похоронами.
…плыли по северным рекам, озёрам, заходили в маленькие города, бродили по переулкам, любовались пейзажами: было ему лет десять. Всюду ходили втроём – с мамою и Алевтиной.
Она была офтальмологом – с огромным стажем, и целой когортой благодарных пациентов: она помогала – ей помогали.
Ей легко было в жизни, и, хотя не было семьи, племянницы ей были, как дочки, ибо сестра умерла рано, очень рано.
Он – с раннего детства очкарик – бывал у неё в больнице часто, помнил, как авторитетно, ловко, славно работала; знал, что коли понадобится иная врачебная помощь, она поднимет знакомства, поможет наверняка.
Вспомнил: звонил ей пьяный несколько раз: в те периоды жизнь казалась абсолютно не выносимой; он пил один, и требовалось позвонить кому-то, поговорить, и вот…
Почему глыбы воспоминаний раскалываются примитивным щебнем слов?
Почему невыразимого гораздо больше, чем того, что могут выразить слова?
Надо бы пойти на похороны, да нету сил – пусть запомнится живой, пусть…
…будто так и бродят улочками Углича, или Ярославля, будто сейчас откроет дверь её кабинета, войдёт на приём, и она улыбнётся, расспросит про дела.
МАЛЬЧИШКА, ПОГЛОЩАВШИЙ БАНИЦУ
(стихотворение в прозе)
-Помню, да – мальчишка шустрый был такой!
-Завтра женится!
-Не может быть! Ах, что я, право, понятно всё…
Они сидят на кухне одинокой квартиры деда Бори, Бориса Ивановича Евдокимова, в Софии, и вспоминают поездку его – единственную — в Союз.
Мама говорит о племяннике, двоюродном брате своего сына, который увлечённо поглощает роскошную баницу, приготовленную дедом Борей; и, слыша их разговор, он, не представляющий Лёшку мальчишкой, воображает завтрашнюю его свадьбу на даче – пышную, шумную, пьяную – на которую не могли попасть, ибо выбрали поездку в Болгарию: в Союзе возможностей ездить было не много.
Дед Борис бежал из России семнадцатого года, женился в Болгарии, осел тут на всю жизнь, вырастил детей, но… жена его умерла, и живёт он один, у детей и внуков – своё, разное, хотя приходят, естественно, навещают, а от помощи он, бодрый и самостоятельный, отказывается.
И вот – они с мамой вспоминают поездку его в Союз.
…и вот, много лет спустя, мальчишка, поглощавший баницу, не имевший тогда представлений о времени и его паучьей работе, вспоминает клочок болгарского кадра, содрогаясь: ибо ему уже полвека, дед Боря мёртв очень давно, и давно развёлся брат, вырастивший с женой двух детей, и мертво столько людей, игравших серьёзную роль в его жизни, что непонятно, почему ещё сам жив…
КНИГИ И ИНТЕРНЕТ
(стихотворение в прозе)
Вселенная Гуттенберга вечна – тою вечностью, какую может иметь в виду человек, чьи представления, к примеру, об Атлантиде являются суммою предположений и догадок.
Интернет, его гигантская литературная область, также ничем не грозит книгоизданию, как кинематограф не уничтожил театр.
И дело даже не в специфических ощущениях, связанных с перелистыванием страниц – дело в особом психологическом антураже, в который помещается уникальный объект под названием книга.
Чтение с монитора идёт на фоне своеобразных импульсов, создаваемых огромностью компьютерного пространства: в любой момент можно переключиться на другое – шумная виртуальная улица всегда рядом.
Тогда как человек, будучи каплей глобальной всеобщности, всё равно одинок, всё равно «вещь в себе», и углубление в книгу сродни погружению в себя, связанному с раскрытием себя же, узнаванием своей сути.
Книгоиздание обильно, потоки книг устрашают, книжные магазины, эти комбинации Вавилона и Византии, громоздки – но всё это не отменяет золото классики – не подлежащего ржавчине.
И… какие бы ни были времена, человек и книга – с тех пор, как последняя появилась – такое же логичное сочетание, как человек и хлеб.
Пищи духовной интернет не отменяет, но и не заменит шедевр человеческой мысли – книгу.
И не отменит её.
* * *
Все они живут в моих стихах:
Дорогие мёртвые, родные,
И донельзя светлые, живые.
Жалко, строчки не отменят прах.
Рая не рассмотришь в небесах,
И стихи не посулят бессмертья.
Хочется в посмертье верить – верьте.
Только гаснет свет в любых глазах.
Всё-таки живут в моих стихах,
Взятые из яви силой тверди.
ДИАЛОГ ИСТОРИИ С ПЕРСОНАЖЕМ
-Я выдумок тебя в футляр
Для будущего спрячу, ибо
Ты, хоть и был и лют, и храбр,
Едва ли вечно верный выбор
Свершал… — Подумаешь! Она
Мне обещает! Воевал я,
И воля так была сильна,
Как резкий ветер – тот, что валит
Деревья. – Без меня никто
Ты – осознай! – А не желаю!
Жесток? Победы знал зато.
И что мне рана ножевая,
Которая меня убьёт!
И без тебя в тебе останусь.
-Едва ль… Лишь мне известен код
Бессмертия – такая малость.
* * *
Без мифов человечество не может –
История темна, и кровь её
Пропитывает, вечно ею мокнет.
Без мифов человечество не может
Постигнуть бытование своё.
Они пестры. Кентавры и герои.
И символичны мифы – истолкуй.
Они не оставляют нас в покое,
В них сходятся кентавры и герои.
И смыслы блещут вроде водных струй.
Герои кровожадны были. Были
Распутны недалёкие цари,
Курочили, а не творили были.
Герои вечно кровожадны были,
Как будто ярости рекли: Цари!
Тьма в прошлом. Только редкие моменты
Освещены, понятны нам теперь.
Конкретикой античные монеты
Блестят. Но только редкие моменты
Дух возвышают – и бессилен зверь.
* * *
Сладчайший! Так поют – Иисусе,
Себя вводя в экстаз поют.
Мы без убытка, скука, грусти
Свершать желающие труд
Обыденной, не яркой жизни,
Порой грубы, порою лживы,
Не ведая, кто был на деле
Их песнопений адресат,
Соседа не любя, но – деньги,
Мы рай себе заслужим, дескать,
А рад их песнопеньям ад.
* * *
Сокрытая вещей природа…
Нам лишь поверхности видны,
Они организуют своды
Реальности – густой, как сны.
Вещественность известна мира,
Поскольку без вещей нельзя.
Практического смысла лира
Не имет. Выдумана зря.
Но если зреть, сколь можно, в корень,
Она важнее тьмы иных
Предметов, ибо вечно вторим
Набору истин прописных,
Согласно коим матерьяльна
И безразмерна в этом жизнь.
А важно то, что эпохально,
Важны полёта виражи.
Сокрытая вещей природа
Откроется, суля иной
Строй мыслей, ежели свобода
Судьбы на лире золотой
Сыграет опус мудрый свой.
* * *
В хрустальный шар смотрел волшебный,
Вёл вычисления в стихах.
Катрен – по форме совершенный –
Речёт о страшных временах.
В лаборатории избыток
Приборов, и листы белы.
И Нострадамус пишет свиток
Грядущего…
Когда б смогли
Проникнуть в сущность предсказаний,
Иначе строили бы жизнь.
Пророк над строчкой новой замер,
Чтоб не проникли капли лжи.
* * *
Дверь бумажную сыскать,
Отделяющую от
Щастья неизвестно как.
Поисков тяжёлый плод.
Шли мы, шли по городам –
Гномы, дети и волхвы.
По дорогам и мосткам,
Где не хаживали вы.
Лезли на горы, порой
И в пещеры заглянув,
Дверь искали…
-А на кой? –
Каркнула, разинув клюв
Птица, тотчас улетев.
Девочка играла в мяч.
На искателей на тех
Смотрит: сгустки неудач.
-Может, этой двери нет? –
Говорит лукаво нам.
Мы вздыхаем. Каждый сед
Стал, изведав много драм.
ВЕЛИКОЛЕПЬЕ ИЮНЬСКОГО ЛИВНЯ
(стихотворение в прозе)
Только что просвеченная золотом листва многими ярусами уходящего к небу лесопарка играла; густое разнотравье влекло сочной спутанностью, и вот пали первые тени – на гравием посыпанные дорожки, на деревья, траву.
Стало тревожно – ему: одному гулявшему здесь.
Ползло, заслоняя небо, лиловое воинство – фиолетово отливало, чернело по краям, клубилось, ворчало: даже не туча, а сумма туч, могучий конгломерат.
Ветер рвал воздух резко, и казалось, клочки его полетят в разные стороны, цепляясь за сучья.
И гулко качались корабельные деревья, клонились, роняя мелкие ветки, точно сдаваясь заранее, без боя.
Закапало, причём капли были тяжелы, и человек побежал: ураганы в Москве стали не редкостью, и почти лесная густота не предвещала ничего хорошего.
Ветер гудел, ветви летели под ноги, брызги разлетались, и река, вдоль которой бежал человек, точно ускорила теченье.
Ливануло, мешая синевато-серые пласты воды с зеленью; тяжёлая ветка упала за спиной, куртка тотчас отяжелела; река бурлила, неслась, становилось полнее, и верхний слой её отливал хрусталём.
Железнодорожный мост! Скорее к нему!
Он виден уже; ещё одну ветку пришлось перепрыгнуть, и, нырнув под мост, сейчас же накрытый шумом мчащейся электрички, человек, промокший сразу, уже любовался великолепием июньского ливня.
* * *
Слоисто вспоминает: плохо прожил,
Ошибки и оскользы, коих тьма,
И на тоску себя всё время множил,
И часто мнилось, что сходил с ума.
Слоисто вспоминает: прожил классно.
Работал, озаренья знал, порыв.
А объективно? То ему не ясно,
И слушает, как прежде, свой мотив.
* * *
Голубятня рядом с гаражами,
Снизу вьётся дикий виноград.
Переход обычными дворами –
Остаётся сбоку детский сад –
Даст картину, ляжет на иные,
Прошлые: суммарный вариант
Сохранят ячейки золотые
Памяти, хранить – её талант.
АВГУСТОВСКИЙ ЛИВЕНЬ
(стихотворение в прозе)
Ливня не предвещало ничего, и ссора с женой, в чьей квартире в провинциальном городе отдыхали иногда от метропольской суеты и мелькания, не была такой уж старшной…
Всё же вышел, двинулся наугад, миновал типовую советскую школу, памятник, увенчанный пушками, свернул, двинул по выщербленному пыльному асфальту (улицы всюду здесь были плоховаты).
Ещё немного попетляв, полюбовавшись чередованием частных домишек с садиками и многоэтажек пятидесятых годов, вышел на одну из главных улиц, миновал кафе, где вчера сидели, выпивая, и тут заметил: тени ползут, играя оливково, угрожающе ползут по асфальту; заметил – и хлестануло, разрывая воздух, запузырилось, дрогнуло, разлетелось…
Под всеми навесами уже были люди, рванул к скверику, из-за оград которого буйно выступала зелень, стал под ветвями тополя, но быстро пробита была такая защита, быстро.
Как тяжелы стали джинсы! Как липла рубашка и хлюпало в ботинках!
Бежал, попадая в лужи; по краю тротуара шли мостки с навесами, под ними пряталось с десяток людей, но место нашлось.
Стоял, смотрел.
Маленькая улица, точно приняла в себя огромный опрокинутый резервуар, и машины, мнилось, захлебнутся, расплёскивая миниатюрные океаны.
Стихало, просветы появлялись; тише звучала музыка дождя.
И пошёл к дому жены уже в превосходном, августовском настроении.
1984 ГОД
1
Остазия с Евразией союзны?
Иль Океания уже одна?
Тотальна ложь. Не выглядит нагрузкой,
Раз не понять, какие времена.
Разбитый дребезжит куда-то поезд,
В нём детки песни звонкие поют.
Бежать нельзя. Осточертела повесть
Судьбы. Бежать нельзя. Везде найдут.
Жизнь только в чёрном цвете сколь возможна?
Мне снилось, что попал в проклятый год.
Повеситься? Иль взять столовый нож? Но
Проснулся. Сна тяжёл и горек плод.
2
Словарь достигнет совершенства,
Он будет сжат и обнажён,
Суля всеобщее блаженство,
И мысли наши сузит он.
Из Оруэлла год ужасен –
На жизни растянулся он.
О, мыслящий любой опасен!
Сужать словарь – прямой резон.
Гармонии достигнем полной,
Заменит солнце Старший брат.
Вдруг ужаса нахлынут волны –
А вдруг и впрямь подобный ад
Восторжествует?..
* * *
Полоска Палестины златом
Чудес, таинственных весьма,
Мерцает рыцарям-солдатам.
Стоит горячая весна.
Путь был чрез дебри Византии.
Бригита, знающая меч
С девичества, и остальные,
В боях готовые полечь.
Верблюды, странные деревья,
Холмы, громоздкие вельми.
Большого воинства движенье
Раскачивает зыбкий мир.
Ершалаим ещё не знает
Про долгий пёстрый караван,
Что разоренье обещает,
В святых надеждах окаян.
* * *
Факелы выхватывают камень
Грубой кладки. Переходы на
Стенах града, что донельзя славен
В дебрях ветхой древности: она
Редко открывает сущность: больше
Антураж. Геласт приходит ко
Татию, воскликнувши: О, Боже,
Чтоб повествовать, как далеко
Заговор от воплощенья. Пьяный
Император видит страшный сон –
Будто посреди седой поляны
Страшными зверьми растерзан он.
Башни видишь и на фоне ночи.
Половцы в империи шалят –
Хоть богата, но сильна не очень.
Ночью звёздный потрясает сад.
Шёлк приятен, мягкие перины.
А аскету в келье сон претит.
Он молитвой в тайные глубины
Рвётся. Также устремлён пиит
К ним, когда слова сродни каменьям.
Шествует история, она
Обладает совершенным зреньем,
Нам, увы, почти что не видна.
