ЖЕНСКАЯ ЛИНИЯ
По паспорту имя моей бабушки было Феоктиста, но так ее никто не звал. Звали уменьшительным — Фатя, а чаще Факира, с ударением на второй слог. Она была похожа на соседку-татарку Факиру (татары произносят это имя с ударением на последний слог), к тому же девичья ее фамилия — Казанцева. Их с сестрой в детстве сверстники дразнили — “казанчата-татарчата”. Бабушкино детское прозвище Факира сохранилось до старости потому, что они с сестрой почти всегда работали в одних учреждениях, и люди слышали, как та к ней обращалась. Коллеги добавляли отчество — Факира Матвеевна. Соседи звали Фаина Матвеевна. Так, должно быть, привычнее. Я называл бабушку Баба или просто Ба, а ее сестру — Бабусей.
О детстве сестер я знал из их рассказов. Во время их детства в доме жили кот Васька и собака Джек, которого мать девочек называла Жек. Животные были очень дружны между собой, не оправдывая выражения: “живут как кошка с собакой”. Собака ела на полу в доме, а кот за столом рядом с главой большой семьи, который следил, чтобы никто из детей раньше него не начинал есть из общей миски, иначе попадало ложкой по лбу.
Джек ловил крыс, разрывал пополам и клал рядком. Однажды соседка выпустила маленького поросенка. Джек с ним разделался, приняв за крысу. Владелица поросенка разоралась и вынудила собаку пристрелить, что, разумеется, делал не Матвей Терентьевич, отец семейства. Увидев бездыханного друга кот Васька стал орать, а вскоре от тоски тоже умер.
Матвей Терентьевич, был плотником. Свободное время часто проводил в кабаках, а его жена Мария Илларионовна за неимением других развлечений ходила по церквам Томска, заходя и в храмы других религий. Только в мечеть ее не пустили, а в польском костеле были даже рады: “Пожалуйста!”.
Впрочем, набожность не мешала ей сыпать пословицами и прибаутками:
“Илья Пророк насрал в творог”; “Господи прости, стали титечки расти, Господи, твоя воля, стали титечки поболе”; “Бог напитал, никто не видал, а кто видел, тот не обидел”; “Господи Сусе, вперед не суйся”; “Кончилась обедня, поп срать пошел”; “Не было печали черти накачали”; “День прибавился на куриный (воробьиный) шаг” (про Рождество); “Ворожить, куда жопу положить”, “Ой, господи, убей того до смерти, у кого денег много и жена молода”, “Куда прешь в двери рая, рожа испитая”, “Отец благочинный надел тулуп овчинный“; “Выйду я за писаря, выйду я за лысого. Ему некогда писать, надо лысину чесать”; “Кобыла. Срать забыла”; “Видела во сне жопу на сосне. А моя хохочет и туда же хочет”; “Видела во сне поросят в квашне”; “Кумаха трясучая”; “Помчался как Савраска без узды”, “Чирей Василий садись пошире. Чирей тугой, сядет другой”, “Балалайка без струн. Балалаечник дристун”.
Матвей же Терентьевич, напротив, религиозностью не отличался, и, когда видел за окном идущего в гости попа-соседа, говорил жене:
— Встречай, мать, долгогривый идет, – а сам укладывался на печку.
Поп был крещеный еврей, еще до революции участвовал в известном Томском погроме — искал “жидов”. Во время погрома моя прабабушка спрятала соседку-еврейку, а в окна выставила иконы. Благодарная соседка вспомнила об этом, когда мой прадедушка умирал от тифа в двадцатом году — курицу для него зарезала.
А попа после революции расстреляли как черносотенца.
Безбожность отца, наверное, передалась и Бабе. Еще до революции, делая уборку в доме, она, тогда девочка, наткнувшись на иконы, послала их к черту, чем привела в ужас стоявшую рядом соседку. Та убежала, убоявшись гнева божьего.
А Баба ничего не боялась — в юности, поспорив, провела ночь на кладбище.
Будучи комсомолкой, она не разрешала своей матери вешать иконы, и та сетовала, что приходится креститься на висевшую в углу полку с игрушками.
Писала Баба очень грамотно, хотя закончила только семь классов церковно-приходской школы. Училась на пятерки и до старости помнила многие стихи, выученные в детстве. Особенно стихи Некрасова и “Детство” Ивана Сурикова (“Вот моя деревня, вот мой дом родной…”). За чтение стихов наизусть получила даже в школе картонную медаль. Пятерки были и по Закону Божьему. Поп ее любил. Тем не менее, когда школу отделили от церкви, Баба не пожелала ходить на внешкольные занятия, не в пример сестре, которая пошла, но скорее из озорства, которое ей было свойственно всю жизнь.
Баба была способна к математике. За подругу сдала вступительный экзамен по этому предмету. Подруга закончила институт. В магазине Баба всегда быстро считала, подчас вызывая недовольную реплику продавцов:
— Старая, а считать умеет.
В юности одно время жила у своего брата Василия. Когда она родила мою маму, крестить ее не захотела. Поэтому жена Васи Шура, чтобы выморозить нехристя, суразёнка, как она выражалась, раскрыла все окна в доме. (Позже тетя Шура жаловалась моей маме-студентке, учившейся в Томске, что муж колотит, выгоняет: “Мне нужна жена с коровой”. У него язва, и врач рекомендовал свежее молоко). Гримасы истории: в 27-м году Шура негодовала, что ребенок — нехристь, а в 72-м моя бабушка возмущалась, узнав, что крестили внучатую племянницу Таню. Нетерпимость бьет бумерангом: пожилые обижаются на осмеяние новым поколением советской идеологии с ее кумирами, забывая, что часто то же делали со святынями отцов.
Муж Бабы, Григорий Алексеевич, старше ее лет на десять, работал бухгалтером. Был большой любитель выпивки. Баба родила троих детей. Нонка, самая старшая, ходить стала в год и два месяца, начала бы и раньше, да мать обварила ногу кипятком. А говорить принялась еще раньше, чем ходить. Следующий Володя пробыл на этом свете всего три месяца, а последняя Галя прожила полтора года и умерла от туберкулеза, которым ее заразили врачи.
В 1932 году Баба поехала на Кузнецкстрой вслед за сестрой, которая отправилась туда с мужем — инженером-металлургом и дочерью Тамарой, ровесницей Нонны, будущей моей мамы. Мужа с собой не взяла, да и что ему там делать без ресторанов. Обычно женщины держатся за мужей, даже алкоголиков, выгоняя их и вновь принимая. О муже Баба никогда не рассказывала в отличие от Бабуси, которая часто вспоминала своего первого мужа, хотя долго с ним не ужилась, как и со вторым. О своем муже Баба позже от кого-то услышала, что он умер. Конечно, одной ей приходилось тяжело, ведь с ней жила мать и пятилетняя дочь. Нонка запомнила, как ее бабушка плакала, когда пришлось еще до войны продать шкаф. “Новый” появился только в 1952 году, когда купили старый шкаф у соседки Анны Яковлевны.
Приехав на новое место жительства, вышли из поезда, встали на рельсы. Баба велела дочери и матери подождать ее, пока она сходит что-то выяснить. Пятилетняя смышленная Нонка подсказала своей бабушке сойти с рельс. И вскоре промчался поезд. Мать, наверное, об этом не подумала. Одна на новом месте, растерялась.
Характер у Бабы был властный и жесткий.
Пятилетняя Нонка отдыхала с матерью в деревне, где приняла овечек за белых собачек. От жары у девочки пошла из носа кровь, а Нонка не вылезала из-под скамейки, — боялась, что от матери попадет. В детстве очень завидовала беспризорникам, их свободе, которой не давала ей мать, следя за каждым шагом.
О дочери мать заботилась. Нонка была всегда хорошо одета, носила матроску. Однажды она отдыхала в доме отдыха. Появилась какая-то тетя и заявила, что эта приличная девочка будет жить в одной комнате с дочерью большого начальника. Но Нонка вовсе не хотела жить в комнате с занудной девочкой, предпочитая большую компанию.
Она была умной и серьезной девочкой, но любила и озорничать.
С подругой Тоней стоят в магазине. Две приличные девочки, белобрысая Нонка и темноволосая Тоня. Набрали полную коробочку стрекоз, а в магазине выпустили. Жужжанье. Женщины ругают мальчишек: “У, хулиганье”, а девочки стоят, ухмыляются, они ведь ни при чем.
Нонка в санатории увидела мальчика в гипсе и сама картонку привязала бинтом. Девочку стали жалеть, а ее бабушка заявила, что это просто дурь, хотя как раз от нее Нонке и передалось чувство юмора. Перед войной были популярны белые костюмы, многие люди их носили и Нонкина бабушка, увидев мужчину в таком костюме, заметила: “На тот свет собрался, пешком уже пошел”. Хотя сама она страдала от мигрени, которую унаследовали обе дочери и внучка, но любила прибаутку: “Мигрень — кушать хочется, а работать лень”. Нонкина бабушка очень любила соль и не раз говорила: “Когда умру, не сгнию, так просолилась”.
Или рассказывала анекдот, как мать с сыном едет, он говорит: “Греча, греча, по дорожке теча”. Мать погоняет кобылу, не видит сыплющуюся крупу и в ответ:
“Спувай, моя сыночка, спувай”.
Во время войны, сажая картошку рядом с домом на улице Кирова, Нонкина бабушка приговаривала:
— Будь баславенна!
А Нонкина мать:
— Посадить бы ее к черту!
Бабушка Нонки была добрым и терпимым человеком. Наверное, вся ее родительская семья такова. Не зря Бабуся вспоминала:
— Со стороны мамы две сестры. Ну такие милые, особенно тетка Василиса. Она у них самая старшая, а потом Варвара после моей мамы. У них детей было много, я о них ничего не знаю.
Муж добрейшей Варвары издевался над ней, колотя по спине огромной столешницей. Она не выдержала и убила мужа. Ее оправдали, но некоторое время пришлось провести в тюрьме, где Варваре очень понравилось, даже в кино водили, которого она до того не знала.
Взрослые влияют на характер детей, а Нонка жила среди двух женщин — матери и бабушки, характеры которых сильно отличались. Общительная и добрая бабушка, с большим чувством юмора, и неразговорчивая, предпочитающая слушать, а не говорить, мать, впрочем, тоже умеющая шутить.
Нонна спала и видела цветной сон. Неграмотные запорожцы пишут письмо турецкому султану, записать его должна она. Один запорожец лежит, Нонна тянет руку, чтобы вытащить из-под него бумагу. Вдруг раздается детский крик и еще громче крик моей бабушки:
— Паразитка, ты чего ребенка уронила!
Хорошо, что кровать была низкая, я не ушибся. Этого я, конечно, не помню, но хорошо помню другие проявления непростого и властного характера Бабы.
Мне лет шесть. Мама потеряла ключ от комнаты. Ищем в темной прихожей коммуналки. Нет нигде. Я заглянул за нашу тумбочку – что-то белеет, скорее всего бумага, вряд ли ключ. Взломали дверь под ругань Бабы, которая всю жизнь к дочери относилась как к девчонке, которую надо отчитывать. Мне было жалко маму. А нечто беленькое оказалось все-таки ключом. Подумалось: если есть сомнения, надо убедиться, чтобы потом не кусать локти. Этот опыт часто вспоминал в жизни, вновь и вновь прокалываясь на его забвении.
Мама мыла окно и упала, разбудив грохотом Бабу.
— Можно же не падать! — раздраженно произнесла та. Баба вставала рано и днем, по обыкновению, спала, говоря: “Покемарю немного”. Я не знал, что “кемарить”, то есть спать — лагерное выражение. Мне оно казалось свойственным Бабе и каким-то уютным.
Мне лет шесть. Баба спит, а я воздвигаю высокое сооружение из стульев, табуреток, гладильной доски и прочего. Запомнилось как одно из счастливых воспоминаний. И ощущение защищенности от ее присутствия. Наверное, в какой-то степени она заменяла мне отца, тем более, что характер у нее был скорее мужской, как и ее сильные большие руки, не чурающиеся никакой работы, совершенно не женские на вид. Я хорошо представляю себе Бабусю кокетничающей с мужчинами, а Бабу таковой не могу вообразить. У меня ощущение, что Баба была вообще вне пола.
Сестра и близкие подруги звали ее Фатя. Перекликается с немецким “фаттер” — отец. В конце жизни отца я вдруг обратил внимание, как похожи по цвету глаза у него и Бабы. И он, и она совершенно не употребляли спиртного. Не любили нытья и были очень терпеливы к боли.
Была Баба неприхотлива. Никогда не красилась и не пользовалась украшениями, хотя перед смертью вспоминала, как в молодости однажды с сестрой так накрасились, что, придя на демонстрацию, не узнали друг друга. Равнодушна к одежде. Предпочитала блузки и юбки. В платье у нее было ощущение, что она голая.
Сдержанна в проявлении своих чувств и вынослива. Не было холодной воды, вымылась кипятком в ванне. Другой раз стиральным порошком. Зубы были вставные, и она шутила, что чистит их средством для мытья раковин.
Мне тоже часто доставалось от ее сердитого характера. Она даже на некоторых фотографиях недовольная или выговаривает мне что-то.
Я ушел гулять далеко от дома. Баба купила билеты в кинотеатр “Пионер”, что почти напротив нашего дома. Еле меня разыскала, и мы пошли смотреть фильм “Старое пианино”, по дороге она всячески меня бранила.
Батарея в нашей маленькой комнате в коммуналке была покрыта белой тканью. Я положил на нее кусок пластилина, не догадываясь о последствиях. Пластилин растаял. Гневная тирада бабушки.
Купили настольный термометр, сбоку которого картинка с Кремлем. Пришла Бабуся. Я побежал к ней с термометром в руках, чтобы показать, и уронил. Термометр разбился. От Бабы опять словесная взбучка.
В первом классе получил очередную двойку. Решил уничтожить дневник. Дневников в продаже не было, поэтому он был сделан из разрезанной по горизонтали тетрадки. Я скомкал дневник и понес его выбрасывать в печку. В ней хранили мусор — тяга, а значит отсутствие запаха, а по прибытии мусорной машины выносили. Баба, курившая у печки, узрела дневник среди бумаг, которые я нес выбросить. Мне досталось, а дневник она разгладила утюгом.
Именно из-за разности характеров постоянные стычки Бабы и мамы. Иных причин для конфликтов не было. Баба любила стирать, а мама — гладить, так что разделение труда было полюбовное. Правда, мама умеет создавать хаос в комнате, поэтому Баба, любившая порядок, возмущалась:
— Хожу и нитки за тобой подбираю. Все врачи — засранцы.
Человек еще не доел, а тарелка уже вылетает из-под его носа — Баба спешит ее помыть. Я перенял от нее это свойство. Хотя сама она при любви к чистоте, свой личный стакан мыла редко. Он был коричневый от очень крепкого чая. И сморкалась в изнанку юбки или об земь.
Маму в свою очередь раздражало бабушкино курение.
Иногда во время таких размолвок мама говорила: “Повеситься, что ли!” А Баба: “Скорей бы сдохнуть!”
Я же оказывался между двух огней, когда пытался их примирить. Моя мама вспоминала как ее, беременную, Баба называла блядью. Мне это никогда не было понятно. Женщина решила стать матерью, какая разница, в браке или без мужа. Ведь родился любимый внук. Помню меня, еще восьмилетнего, поразила шутливая фраза Бабы в адрес ее не очень молодой беременной знакомой: “Согрешили!?”
Или, когда пробовал сгладить их отношения, мама вспоминала, как Баба в молодости от злости прищемила дверью руку своей матери. И что та сравнивала свою дочь с теткой Варварой, сестрой отца — такая же, мол, злющая. Когда я спросил у Бабуси про эту тетку, Бабуся возмутилась:
— Да, была еще сестра отца Варвара. Жила в деревне Березкино, где мы с твоей бабой родились. Вот зверь была, как пантера. И кто сказал, что твоя Баба на нее похожа. Что-то я не замечала. Она, во-первых, когда с людьми говорила, то отворачивалась, мы к ней очень редко заходили.
Люди не доверяют зеркалу. Злости хватало у обеих сестер. Сын Бабуси совсем маленьким бил по лицу свою бабушку Марию Илларионовну. Та пожаловалась, было, дочери, но Бабуся раздраженно ответила:
— Мне надоели ваши жалобы.
Две тетки Варвары было у сестер, — добрейшая со стороны матери и злющая со стороны отца.
Бабуся до старости оставалась озлобленным человеком, а Баба стала добрее, да и вообще ей всегда было свойственно чувство справедливости, была отзывчива на чужое горе и умела находить общий язык с любым человеком, будь то врач, неграмотная старушка или ребенок. Детей она любила. Капризного соседского ребенка ласково называла Сердитка. Новорожденные же были ей неинтересны: “Что там смотреть, кусок мяса”.
Когда Бабуся летом усиленно загоняла своего внука спать, хотя другие дети еще гуляли, Баба сказала сестре:
— Мария, ты что, маленькой не была, что ли?
Рассмешить Бабу мог только детский юмор, смешные высказывания детей.
Смеялась, как маленький внук сестры произносил: “бядь”.
Книг же веселых не любила. Прочтешь ей что-то смешное, хмыкнет для приличия и всё.
Но самой чувство юмора было свойственно.
Рассказывала, как в молодости в самодеятельном театре была суфлером. Во время представления ее разобрал смех, и она начала смеяться вместо того, чтобы подсказывать реплики. Режиссер сам участвовал в спектакле. Чтобы привести суфлера в чувство, он стал незаметно пихать ногу в будку и попал в глаз Бабе. От боли она принялась вылезать из будки на сцену.
Одно время в детстве я почему-то шаркал ногами. Как-то пришел с мамой из картинной галереи, где видел статую без ступней, о чем поведал Бабе. Она сразу: “Статуя тоже шаркала, ноги и стерлись”.
Когда мамина сумка разбухала от историй болезни, Баба говорила: “Сумка в декрет собралась”.
Хохотала, когда в деревне один мальчик на ее вопрос, от какой болезни умер его родственник, ответил: “ С рака”.
Про коричневый воротник на своем пальто говорила, что он из облезьянки.
Любила шутить, издав звук: “С образчиком”. Мол, вышел не только газ.
Характерные слова: “Подсобирывайся”, “Сбуровилось” (о сбившемся одеяле), “Знатьё бы”, “Пёхом”, “Машинёшка” (о швейной машинке), “СилОс” (о фруктах в компоте, почему-то с ударением на второй слог).
Из любимых присловий:
“До свиданья, мать Маланья”, “Севастьян не узнал своих крестьян”, “Встал, проснулся, перевернулся, октябренка увидал”, “Пошел черт по лавкам”, “Здравствуй, жопа, Новый год!”, “Кусочек с коровий носочек”, “Замерз как цуцик”, “Мели, Емеля, твоя неделя”, «Огурец – в жопе не жилец», “Здорово, здорово, у ворот Егорова”, “Снова здорово”, “Пузо лопнет, наплевать, под рубахой не видать”, “Прыг скок, прыг скок, обвалился потолок”, “Любопытной Варваре нос оторвали”, “Девочка-сопелочка”, “Под жэ коленом”, “Как черт в лужу пернул”, “Еле-еле, душа в теле”, “Еле можаху”, “Раскоряка на пердяку”, “Благородство в свинячьем хлеву”, “Хитер бобер”. Когда кого-нибудь приходилось долго ждать: “Хотела в пим насрать, за тобой послать”. В Сибири валенки называются пимами, поэтому на русский слух фамилия английского министра — Пим вызывала ассоциацию со словом “валенок” в его переносном значении.
О положенном в тесто яйце Баба говорила: “Сгубила одно яйцо”.
Израильского премьер-министра воинственную Голду Меир называла “Бабушка-жидовка”, а жену президента Франции Помпидухой.
На язык Баба была остра, хотя никогда не материлась. Самое крепкое в ее устах ругательство “Дурак!” звучало сильнее, чем у других стоэтажный мат.
И еще сибирское: “Язви ее!”.
Присловье “Во сне жопа барыня”, имея в виду непроизвольные звуки во сне.
От внучки Бабуси узнал через четверть века после смерти Бабы любопытный эпизод, запомнившийся четырехлетней тогда Тане:
«Помню спор с бабой Фатей по поводу закуски. Я утверждала, что это хреновина, а она говорила: “чесноковина”. Мы долго рядились, остальные присутствующие смеялись”.
Этот эпизод интересен для меня тем, что ведь слово “хреновина” употребляется и метафорически, мол, всякая ерунда, потому как-то забывается, что от слова хрен, а тут бабушка упирала на то, из чего сделана реальная закуска. Каламбур: “А закуска-то у вас хреновая”. Вроде как: “Мед липовый? Нет, настоящий”.
По моей просьбе Баба купила мне пластинки с записью оперы “Севильский цирюльник”, которого, шутя, переделала в “серульника”.
Я часто слушал пластинки, так что ей приходилось даже во время сна много слушать оперной и симфонической музыки. Она говорила, что ей не мешает музыка. А голос Дитриха Фишера-Дискау ей особенно понравился. “Включи этого немца!”. И еще Баба очень любила тоненький голосок казашки Бибигуль Тулегеновой.
А как-то пришла и сообщила мне, что в газетном киоске продается пластинка Лидии Руслановой, и была рада, что я захотел ее купить.
Однажды играла во дворе в карты. Партнера возмущала ее неазартность.
И еще одно ее свойство — неприятие вранья. Лишь один раз я видел Бабу вынужденно говорящей неправду, и ощутил ее неловкость. Дело было так. Пришедший сантехник был недоволен наличием лишних секций батареи, Баба же оправдывалась, что это поставили до нас, хотя на самом деле мы сами вслед за другими соседями заказали добавочные секции, чтобы было теплее.
Обязательность, честность, добросовестность и трудолюбие. Всё это в ней было без всякой опоры на религию.
Мне лет девять. Я высказал Бабе мысль, что хорошо бы не есть, принял таблетку и всё, сколько бы времени освободилось. “Тогда скучно было бы жить”. Ее ответ меня немного удивил, так как она книги предпочитала всем другим делам, в том числе и кухонным. Но я думаю, что она имела в виду не еду, а жизнь во всех ее проявлениях, хотя покормить любила и гостей и внука. В школьные годы проснешься в воскресенье и слышишь из кухни бабушкину возню у электроплитки. С одной стороны неловко, что она вся в работе, а ты дрыхнешь, а с другой приятна забота родного человека, который уже приготовил для тебя что-то вкусненькое, например, пирожки. И кажется, что так будет всегда. Людям трудно бывает примириться с тем, что все преходяще. А о ней у меня с детства, несмотря на частую ругань, все-таки остались самые добрые впечатления. В раннем детстве посадив на колени, приговаривала: “По кочкам, по кочкам, по маленьким дорожкам, на дорожке ямка, Саша в ямку бух”, раздвигала ноги и я “проваливался”.
Мне было лет пять, когда она вместе со мной скатилась с большой горки в сквере Пионеров. Она называла ледяную горку катушкой. Наверное, так их называли в пору ее детства.
Очень любила вспоминать мои детские словечки или фразы.
Особенно часто рассказывала, как я называл машину — пишина, а когда она поправляла меня, настаивал на своем: “Нет, пишина”.
При этом воспоминании я каждый раз представляю движущиеся мимо нашего дома по улице Кирова машины. Подсознательно кажется, что те же машины так и едут в прошлом времени, навеки застывшем.
На кухне увидел у соседки тети Раи ливерную колбасу. Мне захотелось попробовать. Соседка не прочь угостить, но Баба не позволила мне взять, объяснив, что колбаса нехорошая. Может, имела предубеждение (ведь была же она уверена, что охотничью колбасу делают из собак, — наверное, такая ассоциация сложилась). А, скорее всего, просто не хотелось, чтобы я что-то выпрашивал. Зная ее натуру, я уверен: даже умирая с голоду, она не пошла бы побираться.
В комнате темно. Баба меня усыпляет стихами. Я свесил руку и вдруг почувствовал боль в пальце. Я закричал. Баба включила свет и пинком выгнала кошку тети Раи. Я плачу: “Кошечка укусила”.
От детсада я жил очень далеко. Обычно утром мы ехали на трамвае. Рядом с остановкой строился дом из кирпича, который потом стал первым высотным зданием в Новокузнецке. Одиннадцать этажей. Меня заинтересовала работа каменщиков. Я захотел день посвятить тому, чтобы посмотреть, как строят, вместо того, чтобы идти в детсад. Баба взяла отгул, но почему-то мы провели этот день дома, не пошли смотреть стройку.
Вязать бабушка не любила. Ей казалось, что спицы втыкаются в глаза. Шить тоже не любила, шила только простыни и наволочки. В первом классе мне надо было самому сшить мешочек. Я не успевал, и она сшила на машинке. Почему-то это незначительное воспоминание запомнилось как приятное, несмотря на косвенное присутствие школы, которую я не любил.
Баба до конца жизни оставалась нерелигиозным человеком. Уже в старости ее как-то пробовал обратить в свою веру евангелист.
— Дева Мария проститутка, а меня не сагитируете, — был ее ответ.
Отсутствие религиозности не мешало Бабе быть порядочным человеком, человеком долга, очень любящим справедливость. Она была очень щепетильной в вопросах собственности, в том числе и государственной. Никогда не была равнодушна к происходящему рядом. Мне трудно представить ее общественницей, но в быту она всегда вмешивалась, если видела, что может чем-то помочь человеку или пристыдить обидчика.
Обычно всегда трезвый сосед Миша спьяну взбунтовался против партработника. Своей супруги. Грохнул об пол телевизор, швырял другие вещи. Жена боялась войти в квартиру, а Баба пошла утихомиривать мятежника.
Как-то Баба, проходя мимо трансформаторной будки, отчитала играющих на ее крыше детей. Но они не вняли ее наставлению…
Вскоре оттуда послышались крики людей. Баба побежала посмотреть, что случилось. Рассказала, что мальчика поразило током, и у него даже половые органы обгорели. Жил он в доме напротив. Еще умирал, а родители уже купили гроб. Потом мы с Бабой смотрели из окна на его похороны под странную, почти плясовую музыку небольшого оркестра. Позже, лучше узнав симфоническую музыку, я подумал: “А может тогда звучало затаенно-скорбное аллегретто Седьмой симфонии Бетховена в бездарном исполнении?”.
В другой раз с Бабой смотрели на похороны только что вернувшегося из заключения человека. Хоронили с оркестром. На мое удивление этим Баба с осуждением заметила:
— Деньги могут всё.
Она любила смотреть в окно, особенно когда жили на четвертом этаже. Коленки на табуретке, руки на подоконнике, голова в окошке. Высунет голову и наблюдает за происходящим, иногда вмешиваясь в жизнь двора. Например, слышалось:
— Олежек, скушай яблочко!
А порой раздавался ее мощный голос, от которого даже у меня мурашки пробегали по телу:
— Я тебе дам, я тебе дам!!!
Это она увидела, что кто-то из детей обижает другого и вступилась.
Когда я из школы возвращался через парк Гагарина, то уже издалека мне был виден наш дом и окно кухни, из которого меня высматривала бабушка. Хорошо в жизни иметь окно, за которым тебя ждут.
Когда мы стали жить в поселке Ленинградской области, иногда она выглядывала из окна первого этажа. О сидящих треугольником кошках заметила, что у них симпозиум. C интересом наблюдала за упавшей пьяной бабой, безуспешно пытавшейся подняться с земли у забора напротив.
Но не глазение в окно было ее любимым занятием, а чтение книг. Быстрее приготовить, убрать, сделать другие домашние дела и усесться читать, взяв в руки папиросу и стакан крепкого, обжигающего чая. Вот это занятие всю жизнь было для нее любимым. Книги она читала очень быстро. Особенно любила исторические романы. Может, это было своеобразным уходом от реальности, как для других чтение фантастики. Когда со своим учреждением ездила в колхоз, то всегда привозила оттуда много книг. В деревнях всегда было легче купить хорошие книги. К продавцам она обычно обращалась: “Товарищ продавец”. А то ведь бывает старую продавщицу называют “Девушка!”
От чтения Баба не любила отвлекаться. Моя мама в детстве играла в кубики с буквами на них, время от времени спрашивая у своей матери, какая это буква. Та на мгновение оторвется от книги, недовольная, что отвлекают, назовет букву и продолжит чтение. Так моя мама и научилась читать самостоятельно в пятилетнем возрасте к удовольствию своей матери: не надо ребенку читать вслух, отнимая время от чтения своих взрослых книг. А Нонка в детских книгах вычитывала порой любопытные вещи — то беременных музыкантов, то графин, которого посчитала мужем графини.
Баба сказала, что пока не пойдет на пенсию, очки не наденет, поэтому при чтении книгу клала далеко от себя. Сядет на раскладушку, а книгу на пол положит. Из коридора книгу не видно, и первое время соседка тетя Рая удивлялась, чего это Фаина Матвеевна часами сидит, уставившись в пол.
В последние годы жизни Бабы мама принесет, бывало, из библиотеки целую стопку книг, взятых на три абонемента. Всю ночь Баба читает, а на другой день начинает, к возмущению мамы, интересоваться, не собирается ли та вновь идти в библиотеку.
— Я ведь только что ходила!
Но книги уже прочитаны. Какие-то уже читала. Очень часто. Эта книга “во!” Большой палец кверху. А на некоторые рецензия краткая: “Ни уму ни жопе!”
Однажды нечего было читать, так стала читать один из толстых томов “Руководства по внутренним болезням”. Ей всегда необходимо было уставить глаза в книгу.
Баба не одобрила переезд дочери в поселок Ленинградской области. Мама переехала раньше нас. Сначала ее поселили в деревянном красном уголке при больнице. Прочитав очередное письмо дочери, Баба сплюнула: “Забралась чёрт-те куда и хвастается!”. Мне стало обидно за маму.
Баба хотела меня отвезти к матери, а сама вернуться в Сибирь, но так и прожила оставшиеся ей пять лет с нами. В свое время, когда маме в Новокузнецке дали квартиру, то потребовали сдать квартиру Бабы, поэтому мама, благодаря государству, вновь оказалась под присмотром матери, и никогда не считала квартиру своей, хотя числилась квартиросъемщиком. Так и теперь она опять очутилась под постоянными критическими стрелами своенравной матери, которая всю жизнь подавляла дочь, вызывая у нее чувство неуверенности в себе, которое пряталось за строгостью к окружающим, хотя по натуре она смешливая и озорная, что с годами совершенно не улетучилось. Один мой приятель заметил про мою пожилую маму: “Она так девчонкой и осталась”. Хотя когда я ребенком просил ее рассказать о детстве, она шутливо отвечала: “Мама маленькой не была”.
Недавно мама призналась: “Я человек злой”. Наверное, на ее характер повлияли обиды и детские и взрослые, полученные со стороны матери, тетки, да и от государства.
Я с детства запомнил маму не очень ласковой, порой дающей подзатыльники. В раннем детстве она даже пела мне колыбельную: “Баю-баюшки баю, колотушек надаю. Колотушек двадцать пять, будет Саша крепко спать”. Впрочем, подзатыльники не были болезненными, и я понимал, что это просто выход эмоций. Не зря она часто говорит про себя: “Мама — человек нервный”. Но одновременно она старалась не подавлять свободу ребенка. Позволяла гулять по лужам. Если я не хотел есть, выставляла из-за стола, чем вызывала недовольство Бабы и Бабуси, считавших, что ребенка надо накормить любой ценой.
Мне было очень близко стихотворение Юлиана Тувима, написанное от лица ребенка “Я ненавижу слово спать и ежусь каждый раз, когда услышу, марш в кровать, уже десятый час”. Сначала мама говорила спокойно: “Ложись спать”, потом более раздраженно: “Спать ложись”, а затем гневно: “Ложись спать, кому говорят!” и была недовольна, что я долго не засыпаю, хотя это было трудно сделать при свете настольной лампы и стуке швейной машинки рядом с кроватью.
На женские характеры часто влияют особенности их организма. Мама говорила, что у нее истероидный тип, такой же, как у ее тетки, моей Бабуси. Только в отличие от последней мама не была избалована Бабой и потому старается подавлять издержки темперамента, что не всегда удается, поэтому я с детства сталкивался со вспышками ее раздражительности и нелогичностью женской эмоциональности.
Не найдя в своем столе нужную книгу, стала с остервенением запихивать книги обратно в стол и пытаться порвать пополам толстую книгу. Потеряла чулок. Поток жалоб на то, что ей даже нечего надеть, а чулок оказался под моей подушкой.
Часто раздражение сочетается с чувством юмора.
Скользко, мама упала. Прохожая участливо:
— Ой, вы упали!?
— Нет, я села!
Идет пациентка с фонарем под глазом:
— Ой, а вы всё одна!?
— Зато не освещённая, как вы.
Другая пациентка:
— Как ваша матка?
— Матка в порядке, а если вы спрашиваете про мать, то умерла.
Любимая ею профессия врача сталкивает ее со множеством людей, часто очень странных. Одна пациентка называет ее Нюня Григорьевна. Другая подделывает больничный и в качестве диагноза указывает неизвестную медикам болезнь: “Острые менингитки”. (Народ прозвал менингитками легкие шапочки).
Когда она только начала работать в пятидесятом году в Новокузнецке, тогда Сталинске, ее участком был поселок, состоявший из одних землянок. Чтобы помочь врачу найти нужную — вывешивали красный флаг — тряпку, а то и штаны. Как-то мама искала нужный дом, а оказалось, что стоит на его крыше.
— Собаки знали меня. Иду, не брешут.
Одну больную лечила не только мама, но и какая-то бабка. Надо было женщину класть в больницу, мама и говорит ей:
— Мы с бабкой не справляемся.
Пришла на прием баба, тоже занимавшаяся лечением. Сама маленькая, а голова огромная. Ноги лечила вместе с другими бабами, опуская их в Абушку (река Аба, очень в то время грязная). Милиционер свистком их разгонял.
— Я, собственно, не назначала вам Абушку. Сами-то лечите, а ко мне пришли. У меня что-то вызовов мало, наверное, помогаете мне?
“Отнекивается, такая притвора”, — заметила мама.
Прописала мама одной женщине свечи.
— Муж с четырех на смену. Вставить-то я вставлю, а кто зажигать будет?
Приходит по вызову. В одной комнате свекровь под себя кладет, а в другой жена мужа мочой мажет — лечит.
У другой больной в комнате фонтаны, как в Петродворце. Муж и сын “вдребезги” пьяные лежат на соседних кроватях и прудят, как выражается мама.
Еще один пациент допился до белой горячки:
— Девки из розетки лезут!!!
Одна старая больная держала на веранде памятник, а под кроватью гроб.
Другая встретила врача с привязанными к телу со всех сторон журналами. Лечится. Журналы испускают полезные лучи.
Некая женщина “бабничала”, то есть принимала роды, а сама палочку высеяла. Санэпидстанция издала инструкцию, что частные туалеты надо окопать. “Дичь такая, — заметила мама, — надо просто руки мыть”. Мама тем не менее сообщила об этом распоряжении.
— Я сбуровлю, — ответила женщина.
И “сбуровила” канаву на два метра в глубину. Как только туалет не завалился. Она же ворожила и сплетничала. Маме на больных, больным на маму. Во время полета самолета колола детей и говорила, что это самолет их колет и всегда будет так делать, если не будут ее слушаться. Мужа посадила в тюрьму и стала выбивать себе за него пенсию как за погибшего на фронте.
Наверное, профессия врача дает не только большие знания о людях, но может вызвать и пессимизм. Склонность к депрессии у мамы не исключает чувства юмора и желание порой по-детски озорничать. Приехавшему патологоанатому, решившему понадежнее спрятать анатомические препараты, мама посоветовала спрятать в столик, в котором регистраторы хранили чай и съестное.
Как-то в Питере к маме подскочила цыганка с предложением погадать, а узнав, что та врач, стала сама расспрашивать. “Другим гадает о болезнях, а сама себе не доверяет”, — заметила мама.
Хирургическое отделение было на ремонте и хирург-мужчина принимал в здании роддома.
Велико было потрясение больной, когда на вопрос, где врач, она услышала от мамы:
— Хирург в роддоме.
Один больной в палате вместо себя дружка положил, чтоб не записали нарушение за побег. Когда мама узнала об этом, то сказала медсестре: “Надо было “заместителю” клизму поставить”.
Реанимировала с другими врачами одного больного. Воскресили. Раздался недовольный мат. Оклемавшийся соскочил со стола и припустился за одной из медсестер. Позже он встретил на улице маму вопросом:
— Зачем меня спасали?
— А чтоб смертности не было в отчете.
— Не стоило спасать.
— Я тоже так думаю.
Муж требовал у лежащей в больнице жены три рубля на пропой, обещая иначе повеситься, но она не дала. Муж сдержал слово. Утром напротив окна палаты жена увидела его труп, висящий на дереве.
Зашла мама пообедать в кафетерий. Подсаживается больной, рассказывает, как он блюет и спрашивает совета.
— Раздевайтесь, — говорит ему мама.
Впрочем, посещение общепита омрачалось не только общением с навязчивыми пациентами. Однажды в столовой из супа на маму укоризненно посмотрел коровий глаз. А во времена ее молодости пациенты пожаловались своему врачу на продавца. Та при продаже водки опускала в стакан свой палец вместо того, чтобы пользоваться мензуркой.
Пришла по вызову к одной женщине. Той что-то понадобилось.
— Сейчас скажу мужу.
У мамы глаза на лоб полезли от удивления:
— Я же три дня назад выписала ему свидетельство о смерти.
Оказалось, что у больной заранее был приготовлен новый муж.
Вызвали в частный дом. У крыльца собака. Мама пожала ей лапу. Вышла хозяйка и удвилась, что доктор общается со злой собакой. “Что же вы на привязь не посадили, зная, что придет врач”. Впрочем, с собаками мама всегда находит общий язык, а вот коров, коз и овец боится панически.
Соседка-хирург делала операцию на легком. Едет с моей мамой в электричке. Подходит этот больной:
— Елена Соломоновна, где мое легкое? — и так несколько раз подряд.
Как-то я увидел подъезжающую к больничному городку машину скорой помощи с сидящей внутри девушкой в фате. Я подумал, что у невесты во время свадьбы роды начались, но мама потом объяснила, что случилось. Дали молодым каравай. Кто отхватит зубами кусок побольше, тот и глава семьи. Невеста так куснула, что вывихнула челюсть, вот и повезли вправлять.
Говорит мама очень быстро, также быстро и ходит. Если впереди нее кто-то слишком медленно ворочает ногами, она нетерпеливо отодвигает с дороги руками.
Как-то в Питере опаздывала на электричку, подскочила, а двери уже закрылись. Тогда она ухватилась за прижатый дверями плащ мужчины, заскочившего в последний момент, чтобы подумали, что она с ним. Двери открыли.
Когда мама идет по своему поселку, почти все здороваются, а она спрашивает встречных про их детей и внуков. У нее хорошая память, а детей очень любит. К людям мама относится достаточно настороженно, но больные ее всегда любили, и она смогла в этом лишний раз убедиться, когда десять лет назад на нее налетел мотоцикл, и были сломаны обе руки. Многие бывшие больные, о которых она была не самого лучшего мнения, навестили ее в больнице и принесли гостинцы.
Уже много позже она встретила давнишнюю пациентку, которую двадцать лет назад лечила от инфаркта. Та сменила двух мужей — поумирали, сама на спине таскает тяжелые рюкзаки.
— Что-то вас не видно, думала, что вы убрались (умерла)!
— Да нет, я жду, пока мои больные инфарктом поумирают.
Пришла по вызову. Больная готовит обед.
— Доктор, я умираю.
— А курицу себе на поминки готовите!?
Мама иронично относится к появившимся во множестве религиозным женщинам, которые по ее выражению раньше трясли подолами по общественным делам, а теперь по церковным. Одна такая сообщила при встрече:
— Я с Боженькой живу. Сплю с Боженькой.
— А я одна, — резко ответила мама.
Ухаживала мама за бывшей коллегой. Та в квартире упала на пол и стала что-то плести (болтать). Зашедшая соседка перекрестила больную, сходила домой, принесла святой воды и попрыскала. Капля попала на маму.
— Ой, спина зачесалась. Наверное, крыло растет от святости.
Как-то вспомнила, как в молодости зашла в небольшой магазин. Неожиданно какой-то парень, увешанный всякими значками, в том числе комсомольским, залез ей в карман, словно в свой, достал мелочь и купил себе папиросы.
— Молодой человек!? — удивленно-испуганно спросила мама. В ответ он презрительно посмотрел, мол, чего тебе от меня надо и уехал на трамвае.
Язык у мамы острый и богатый. Почерпнула, наверное, и от бабушки, и от матери, из детства и студенческой юности, да, безусловно, из книг, которых перечитала множество (особенно близки ей Гоголь и Диккенс):
“Где? В жопе на дне”, “Голова болит? Голова не жопа, завяжи, да лежи”, “Отвяжись, худая жисть, привяжись хорошая”, “Сука в ботах”, “Для модели, чтоб люди поглядели”, “Как вы спали, ночевали, как вас мухи обосрали?”, “От масла голова будет красна”, “Насрать с высокой горы”, “На говно изошел”, “Не сахарный, не растаешь”, “Кто спорит, тот говна не стоит”, “Умница, на жопе пуговица”, “Надо жить в лесу и молиться колесу” (о неуживчивом человеке), “Спокойной ночи, приятного сна. Увидеть осла, поцеловать его в сахарные уста пониже хвоста”, “Спасибо этому дому, пойдем к другому”, “Ни зА что, ни прО что”, “Все может быть, все может статься, сегодня мог и обосраться”, “Пристал как банный лист к мокрой жопе”, “Как дела? Как сажа бела”, “Как дела? Пока не родила”, “Что нового? Баба родила голого”, “Что делать? Снять штаны да бегать”, “На хрена попу гармонь, когда есть кадило”, “Волнуется как вошь в коросте”, “Указчику — говна за щеку”, “Сколько время? Целое беремя”, “Из него… как из говна пуля”, “Икота, икота, сойди на Федота, с Федота на Якова, с Якова на всякого”, “Дураку ясно, что воскресенье праздник”, “Катись колбаской по Малой Спасской”, “Иди в дыру носом за купоросом”, “Где тебя черти носят?”, “Павел в штаны наплавил”, “Илья — кусок гнилья”, “Михаил, коров доил. Титьки оторвал, домой убежал”, “Настенька разпузастенька. В печку лазила, титьки мазала. На крылечко выходила, всем показывала”, “Филипп, к жопе прилип”,“Какие нежности при нашей бедности”, “Радости полные штаны”, “Как зевать, так рот разевать”, “Для хорошего человека и говна не жалко”, “По Фомке шапка по говну черепушка”, “Чего тебе надо? Говна на лопате”, “Вдруг из гардеропа высунулась жопа. Ах, простите, желтые ботинки”, “Собачка. Где хвостик, там и срачка”, “Нас рано, нас рано мамаша будила и с раками, с раками супом кормила, кушайте, дети, ужо пообсохнет, пойдемте гулять”, “Чтоб тебя розарвало!” (о том, кто громко кричит), “Дано: человек упал в говно. Требуется доказать: как он будет вылезать”, “Часть речи, которая упала с печи и разбилася об пол, называется глагол”, “Пятью пять, двадцать пять, вышли дети погулять. Пятью шесть тридцать, братик и сестрица. Пятью семь тридцать пять, стали ветки ломать. Пять восемь сорок, подошел к ним сторож. Пятью девять сорок пять, если будете ломать. Пять десять пятьдесят, не пущу вас больше в сад”, “Чтоб ты сдох в молодые годы”, “Помер на жопе номер”,”Так! — сказал дурак”, “Урод в жопе ноги”, “Ох, ох, не дай бог, с комиссаром знаться, по колено борода, лезет целоваться”, “Сери да мажь”, “Ешь вода, пей вода, срать не будешь никогда”, “С каких это щей” (с чего вы взяли), “Дура голимая”, “Что делаешь?” Сижу да бегаю”, “Была бы честь предложена”, “Благородство в свинячьем хлеву”, “Ходишь как неподоенная корова”, “Брюхатая попадья”, “Еврей умрет поскорей”, “Изюм-глаха, ухват-ноги” (о китайцах), “Много спать — мало жить”, “То понос, то золотуха”, “Так”, — сказал дурак”, “Индюк думал, да в суп попал”, “Мели емеля, твоя неделя”, “Сколько стоит? Не дороже денег”, “Москва бьет с носка, Питер бока вытер”, “Как двину, высеришь глину”, “Опростался?” (вопрос вышедшему из туалета), “Слушай, хохлуша, что хохол говорит”, “Прошел хохол, насрал на пол, прошел кацап и носоп цап, прошел жид, пускай лежит”, “Один американец засунул в ж… палец и думает, что он заводит патефон. Какой глупый американец”, другой вариант: “…и выташил оттуда говна четыре пуда”, “Вышла новая программа — срать не боле килограмма. Кто насерит менее, получает пению”, “Едут новоселы с мордой невеселой”, “Ой ты, зима морозная, теща туберкулезная, скоро ль тебя увижу да в белых тапочках в гробу”, “Девушки пригожие, на чертей похожие…” , “И скучно и грустно и некому морду набить”, “Не шей ты мне, матушка, красный сарафан. Не ходи в уборную, там сидит Иван”, “Говорит старуха деду: “Я в Америку поеду”. “Что ты, старая п…, туда не ходят поезда”, “Армянский нейтралитет: двое по бокам в палатке тянут на себя одеяло, а между ними лежит Оганес и сохраняет нейтралитет”.
В детстве я как-то в магазине назвал бюстгальтеры титечниками, что вызвало хохот мамы.
Она может и шутливо сплясать.
Сколько поколений сменилось, прежде чем пришла наша очередь пожить в этом мире. Большинство людей знает только ближних по времени предков. Я чуть-чуть знаю про свою прабабушку, от которой осталось несколько фото. Для некоторых моих родственников она уже прапрабабушка. Наверное, в век техники будет легче зафиксировать не только облик людей, которые когда-то станут предками новых поколений, но также их голоса и движения. Но люди ленивы, а может настоящее им кажется слишком обыденным и, как ни странно, вечным. Да еще подсознательный страх, что в будущем мы потеряем приукрашенное прошлое. Ведь документ ближе к голой правде, а наша память склонна к приукрашиванию, фантазии, домыслам… Может мы и сами предпочитаем остаться в красивой сказке о нас, а не в истинном свете. Пока же только с помощью редких снимков, рассказов и памяти можно проследить характеры нескольких поколений. Прабабушка, бабушка, мама…
