“СОСЕДУШКА”
“Соседушка” — так называла меня наша соседка по коммунальной квартире Анна Яковлевна, тетя Аня.
Дверь в нашу комнату когда-то, до моего рождения, была стенным шкафом, в других квартирах в этом месте по-прежнему оставался шкаф. С комнатой тети Ани нашу соединяла заколоченная дверь. Со стороны ее комнаты у двери стоял шкаф, с нашей — круглый стол, кусок столешницы у которого был обломан, а на двери прибита вешалка с занавеской. На ней висела зимняя одежда. Но все равно было что-то таинственное в этой двери, как в сказке о Буратино.
Спустя сорок лет мне приснилось, что я просыпаюсь и слышу, как тетя Аня приветствует меня с добрым утром из своей комнаты. А затем спрашивает, почему мы заколотили дверь, превратив ее в шкаф. Разве не лучше было использовать ее по прямому назначению. Я пытаюсь объяснить ей, что всё плохое в жизни вламывается к людям именно через двери. Но голос мой слабый, как часто бывает в снах, и тетя Аня ничего не слышит.
Когда я, наконец, действительно проснулся, то вспомнил, что в детстве по утрам так оно и было, что тетя Аня желала мне доброго утра, хотя я давно забыл об этом.
Подумал, вот странный сон. Мы ведь по сути всегда стоим перед дверью, за которой слышатся шаги, голоса… но что там: любовь, ненависть, жизнь, смерть, щедрость, жадность, верность, предательство, милосердие, жестокость… — этого мы не знаем. Нам страшно открыть дверь, чтобы не впустить зло. Мы даже не подозреваем, что оно придет само, нагло и бесцеременно. Это добро нужно звать, приглашать и быть готовым, чтобы душа его приняла. Но вместо этого мы часто пытаемся обмануть судьбу, образно говоря, двери превращая в шкафы и наоборот. Авось, плохое заблудится! А в действительности обманываемся сами, путая двери, ведущие не туда, куда бы хотелось…
Комната тети Ани притягивала меня каким-то удивительным уютом. Там все было не таким, как у нас, и потому очень интересно. Диван, комод, радиоприемник “Рекорд”, трюмо — ничего этого в нашей комнате не было. У нас: одностворчатый высокий платяной шкаф с фанерной дверцей и нижним выдвижным ящиком, купленный у тети Ани (до этого никакого не было), а у нее дорогой двухстворчатый шифоньер со стеклянным окошком в узкой его части. Только никелированная кровать была и у нее и у нас. Огромная пригорюнившаяся Васнецовская Аленушка на стене. По утрам тетя Аня, одетая в черные трусики и бюстгальтер, делала гимнастику,. Когда я был совсем мал, садился на голень ее вытянутой ноги, и она качала меня, поднимая и опуская ногу, что меня веселило.
Окно ее комнаты выходило на улицу Кирова. Из-за огромных тополей приходилось даже днем включать свет. “Днем с огнем”, —говорили взрослые.
На подоконнике в комнате тети Ани стоял репродуктор. Из него я услышал о переименовании Сталинска в Новокузнецк, о чем побежал сообщить маме и бабушке. Даже семилетнего ребенка удивила педантичность почты, а точнее государства, когда маме вернули письмо, в обратном адресе которого она указала старое название города.
Между рам окна как-то я увидел яблоки. Тетя Аня угостила меня морожеными яблоками. Мне они показались вкусными.
Я обожал тетю Аню за ее доброту. Она работала в детском туберкулезном санатории старшей медсестрой. Детей очень любила.
У тети Ани была приятельница, дочке которой очень понравился маленький мальчик, то есть я, еще не покидавший тогда кровати. Девочка повторяла: “Такой мальчик, такой мальчик!” И кто-то из взрослых неуместно пошутил: “Его могут продать, вот тебе двадцать пять рублей, иди купи”. Девочка пришла к моей маме за покупкой. Мама объяснила, что дети не продаются, и девочка расплакалась. Позже она стала поэтессой и переехала жить в Москву.
Своих детей у тети Ани не было, как и мужа. Однажды я очень обрадовался. Тетя Аня рассказала о мальчике-сироте, лежавшем в их санатории. Она хотела его усыновить. Я всегда мечтал о братьях. Когда пронесся слух, что в наш город привезут маленьких негритят и раздадут по семьям, я предвкушал, что у меня появится брат. Но слухи оказались ложными. Так же и здесь — радость оказалась преждевременной. Тетя Аня не стала усыновлять мальчика.
— Он младше. Боялась, что ты будешь его обижать, — пошутила тетя Аня.
Бабушка объяснила мне: просто тетя Аня не решилась взять на себя такую ответственность — и возраст, и болезни. Тетя Аня — фронтовичка. Воевала в Крыму. Говорила, что на войне очень страшно. От контузии у нее немного косили глаза. Очень своеобразная, певучая речь. Много лет спустя, оказавшись в Коврове, я понял, откуда у нее такая интонация. Женщины этого городка говорили, словно копируя речь тети Ани.
Совестливая скромная тетя Аня была не похожа на свою вульгарную крашеную сестру Евдокию — Дусю, парикмахершу, любительницу выпить. Впрочем, тоже женщину добрую. Раньше последняя жила в смежной комнате, но не ужились два столь разных человека по соседству, и Дуся поменялась с моей бабушкой, которая до этого с дочерью жила в том же доме в коридорной системе. В одном из подъездов нашего большого дома были комнаты как в общежитии. Я там был только один раз. У бабушкиной знакомой Стени. Потом узнал, что она повесилась, привязав шнурок к кровати.
Как-то мама пошла к Евдокии Яковлевне завиваться. Та сказала:
— Сначала выпьем, потом завьемся. Только много я пить не буду, а то сожгу волосы.
Тетя Дуся однажды меня подстригла дома. Хотя обычно меня водили в парикмахерскую. Как-то я пошел туда с тетей Аней, и заявил:
— Подстлигите меня под Хлущева.
Кроме Дуси у тети Ани была сестра Ксения, которая имела двух дочерей. Был и сын, но он рано погиб. Дочери Зоя и Лида. Последнюю я не запомнил, а Зоя у меня оставила в памяти очень доброе впечатление. Пучеглазая Зоя в семье была на положении Золушки. Тетя Аня любила вспоминать, как на вопрос об имени девочка отвечала: “Зоя-ЗоЮшка”. Так ее называла Анна Яковлевна. Зоя была старше меня, и я ее помню уже девушкой, учившейся на воспитательницу детского сада. У нее была книжка с нотами и текстами песен, среди которых мне, ребенку, было приятно узреть знакомые по детсаду песенки, вроде “Тень-тень, потетень, выше города плетень”.
У Лиды была дочка Ирина, на год моложе меня. Ирине нравилось повторять шутку своей матери, которая однажды обратилась к дочке: “Здравствуй, жопелька!”
У тети Ани я чувствовал себя как дома. Как-то она ждала гостей на свой день рождения, накрывала на стол, а я распределял, где сяду я, мои мама и бабушка. Конечно, мы тоже были приглашены, хотя, из-за нехватки стульев и табуреток, пришлось использовать для сиденья и гладильную доску.
Чаще всего к ней приходила коллега — детский врач Антонина Михайловна.
Раз она пришла со своими детьми, двумя мальчиками моего возраста. Я прибежал в свою комнату возбужденный:
— Чтобы мне им подарить!
Тетя Аня возвратилась с работы и сообщила, что Антонина Михайловна передала мне привет. Я обрадовался, ожидая, что тетя Аня сейчас достанет из сумки нечто вроде билета, и был разочарован, узнав, что это нечто неосязаемое.
— Куда?! На Кудыкину гору, — услышал я однажды из ее уст, и мне представилась какая-то сказочная гора.
Не хотел есть жаркое. Бабушка незаметно передала кушанье Анне Яковлевне и та пригласила соседушку пообедать. Я ел жаркое и нахваливал:
— Намного вкуснее, чем у бабы.
В раннем детстве я очень любил калбу со сметаной, в других местностях ее называют черемшой, или диким чесноком. Тетя Аня, шутя, попросила меня угостить. Я заявил: “А у меня будет нет”.
Я думаю, что детям нравятся те игрушки, которые интересны и взрослым. Как и книги. Самые необычные и запомнившиеся подарки были от тети Ани. “Чудо-Огонек” с загорающейся лампочкой, другие.
Но наиболее любимая игрушка — водокачка. Я был еще мал, когда тетя Аня принесла коробку с водокачкой. Коробка казалась огромной. Водокачка с двумя краниками в разные стороны. Жаль, что прежде, чем она начнет качать воду, надо было заполнить емкость. Я мечтал о волшебной, никогда не иссякающей водокачке. Ходил бы по свету без обузы вещей — у меня с раннего детства нежелание обременять себя— и всегда бы мог напиться воды. С детства очень люблю воду. Вода — самый вкусный напиток. Один раз в детстве пил из носика фаянсового чайника, пока вода не потекла из собственного носа.
Как и мы, тетя Аня ставила на Новый год в своей комнате ёлку. Однажды она купила коробку с немецкими игрушками, очень изящными, из тонкого стекла. Но больше всего меня поразил серебристый стеклянный колоколольчик с таким же язычком, так что он мог издавать негромкий мелодичный звук. Меня так потряс этот колокольчик, что мама была послана бабушкой за покупкой. Каково же было мое разочарование, когда в нашей коробке колокольчика не оказалось. Пришлось маме вновь идти в универмаг, чтобы вернуться оттуда не с пустыми руками.
Мама Жени, приятеля по дому, велела как-то сыну позвонить ей на работу. Женя попросил у проходящей женщины монету для звонка. Нам понравился такой способ добычи денег, и мы стали у всех прохожих спрашивать монеты, якобы чтобы позвонить маме. Набралась небольшая сумма. Потом Женя ушел, а я продолжал попрошайничать. Уже стемнело. Я хотел спросить у очередной женщины монетку для телефона, но вовремя увидел, что это тетя Аня. Стало стыдно. Она ласково заговорила со мной, думая, что я поджидал ее, и мы пошли домой.
Едва научившись писать, я подарил тете Ане открытку, точнее две открытки. Одна с цветочком — двойная, на пустую часть которой я наклеил другую открытку — с изображением Пушкина. Его стихи тетя Аня любила, а ее день рождения совпадал с датой смерти поэта. Но об этом я подумал сейчас, а тогда, как мне запомнилось, я выбрал открытки произвольно. А внутри написал своим несформировавшимся детским почерком поздравление. Было интересно смотреть на свои детские каракули, когда стал взрослее. Она хранила открытку наряду с другими в пластмассовой шкатулке, на крышке которой было барельефное изображение скульптуры Вучетича “Перекуем мечи на орала”, популярной в то время.
Интересно, сколько позабытой нами и потому невостребованной информации лежит на полках нашей памяти. Написав о любви тети Ани к Пушкину, я вдруг вспомнил, что на стене в ее комнате висел барельеф поэта, сделанный под бронзу с таким же обрамлением, а фон был из светло-голубой эмали.
Я заканчивал первый класс, когда мы переехали на новую квартиру. Я продолжал навещать тетю Аню, но ее дом вскоре пошел на капитальный ремонт, и тетя Аня временно поселилась в доме на улице Энтузиастов. Там была коридорная система. Однажды, не застав тетю Аню дома, я заглянул в замочную скважину и увидел ее мебель и картину. Непривычно было узреть знакомые вещи в непривычной обстановке.
Позже тетя Аня получила однокомнатную квартиру в районе нашей новостройки, правда, не очень близко от нас. А в ее комнату вселилась коллега-медсестра. По странному стечению обстоятельств она носила такие же фамилию, имя, отчество, как и тетя Аня, и была примерно одного с ней возраста.
Я наведывался к тете Ане и в ее новую квартиру на улице Дружбы. Название улицы, на которой она жила, казалось мне символичным. Не только с нами тетя Аня поддерживала дружеские отношения в течение десятков лет, но и с другой бывшей соседкой — Бэллой, и ее мужем, который иногда помогал тете Ане в решении хозяйственных проблем, требующих мужской руки.
В семнадцать лет я с родными переехал из Новокузнецка в Ленинградскую область, но продолжал писать тете Ане письма и открытки.
Запомнился сон: я в родном городе бегу к дому тети Ани на улице Дружбы, бегу по какому-то полю. Дождь и необъснимая тоска, хотя в тоже время и ощущение, какое бывает от сладкого сна. А через пять лет после отъезда я вновь оказался в родном городе. И первым делом направился к тете Ане. Словно вернулся в детство. Та же Аленушка, та же мебель, та же яркая плюшевая скатерть на столе, которую она купила на моей памяти, сменив прежнюю, зеленую.
Спустя одиннадцать лет я опять побывал в Новокузнецке.
Разумеется, навестил тетю Аню. Хотя с детства прошло к тому времени немало лет, но я не заметил в ее облике больших перемен, только стала немного полнее. Глядя на ее пухлые руки подумал: “Странно, что придет время — исчезнет и она и ее руки, которые любили, ненавидели, воевали”.
Когда мы с мамой уезжали, она пришла провожать нас. С ней была сестра Ксения. Внучка последней Ирина, уже юрист, была все еще не замужем, жила с родителями в Новосибирске. Тетя Аня с сестрой, узнав, что мы с мамой собираемся заехать в Новосибирск, попросили передать в эту семью какую-то посылку, надеясь, что мы познакомимся, подружимся и, может, будет продолжение. Приехав в Новосибирск ранним утром мы разыскали нужную квартиру и передали отцу Ирины сумку. Он поблагодарил и закрыл дверь. То ли растерялся, то ли не узнал маму, с которой был знаком. Не знаю, досталось ли потом ему от тещи за то, что проворонил возможного жениха дочери.
В декабре 1998 году в газете была моя небольшая публикация о тете Ане с фотографией, на которой я, семилетний, сижу на диване рядом с соседкой в ее комнате. Я послал газетную вырезку тете Ане, а в ответ получил письмо от незнакомой девушки. Новая жилица сообщила, что восьмидесятилетняя Анна Яковлевна последнее время жила у Зои-Зоюшки, теперь Зои Самойловны, там и умерла незадолго до моего письма.
А я до сих пор нередко в сновидениях попадаю в ночной Новокузнецк, оказываюсь рядом с домом тети Ани, не зная, там она или нет, или стремлюсь к нему. И неизменно это дом номер пять по улице Кирова, в котором я провел с ней бок о бок первые восемь лет своей жизни. И опять наша комната. Из-за дверей, как в детстве, слышится голос: “Здравствуй, соседушка!” И однажды я наконец решаюсь расколотить эту злосчастную дверь, чтобы впустить к нам милую тетю Аню…
