ДРУГ
С детства я называл ее — Кока. Позже мне объяснили, что в некоторых областях России так называют крестных. Видимо, так называл ее кто-то из племянников, я услышал и стал звать так же.
Запомнил, как в детсаду стоял у ворот с приятелем, и мы орали в два голоса на всю улицу: “Кока!”, желая, чтобы та выглянула в окно. Она работала в общежитии в камере хранения, окно которой выходило во двор детсада.
Став взрослым, я звал ее так же, хоть и перешел на Вы.
Она умела найти подход к любому человеку: и взрослому и ребенку. Помню свой восторг, когда рассказывал ей об увиденном в зверинце удаве, и она искренне, как мне казалось, пугалась. Далеко не все взрослые умеют сопереживать впечатлениям детей. Для взрослых многое неинтересно и скучно. Они забывают, что для ребенка все внове — даже самое обыденное, не говоря об экзотике.
Когда заболеешь, придет: “Захворал?”. Она единственная встречала меня из роддома и сшила мою первую распашонку. Всегда казалось, что ты для нее самый дорогой человек. А ведь у нее было своих трое детей, да еще сестры и племянники, а позже внуки и правнуки.
Мой дядя Юра после ее смерти сказал, что она была как родная.
А ведь все родство заключалось в том, что задолго до моего рождения, в сороковом году, она жила в одном подъезде с сестрой моей бабушки — Бабусей, с которой была дружна. Муж Коки умер в двадцать восемь лет от саркомы. Я в детстве видел фотографию, на которой его гроб стоит перед их домом. Меня поразило, что глаза покойника открыты. Осиротели две дочери и сын.
Я очень любил Коку. Когда мне прочитали сказку “Кошкин дом” с иллюстрациями Юрия Васнецова, я заявил, что, когда вырасту, одену Коку как кошку.
“У нее у кошки, на ногах сапожки, на сапожках — лак-лак. А сережки бряк-бряк. Платье новое на ней стоит тысячу рублей. Да полтысячи тесьма, золотая бахрома…”
Бахрому, чтобы была, как у кошки, я собирался взять от коврика над моей кроватью, на котором были изображены какие-то замки, леса, олени.
А сапожки у Коки уже были. Правда, не лаковые, а резиновые. Когда я был совсем мал, то однажды к нам пришла Кока именно в этих сапожках, точно таких, как у тети Ани, соседки по квартире. Я решил, что Кока украла соседкины, поэтому метался в полном смятении, не зная, что предпринять. В голове все смешалось — жажда справедливости, обида за тетю Аню и нежелание обидеть Коку. Обеих очень любил. Если на характер человека влияет людское окружение, то главное влияние на меня, несомненно, от этих двух уникальных женщин…
Мы купили груши. Они были очень твердыми и долго лежали в тарелке на столе. Пришла Кока. Я ей сказал про груши. Она попробовала. Груши оказались мягкими. Мне стало неловко за непроизвольное вранье. Видимо, время смягчило груши.
Она прожила в одной квартире большую часть жизни, с тридцать четвертого года, с момента постройки дома номер три на улице Кирова, что в Новокузнецке. Квартира ее была на втором этаже подъезда, запомнившегося запахом жареной картошки. Необычная для меня щеколда изнутри квартиры. В прихожей (их всегда называли коридором, может по барачным привычкам) висела лампочка, которой было лет тридцать, не меньше. Когда-то квартира была трехкомнатной, но после смерти Кокиного мужа одна из комнат отошла в другой подъезд для расширения квартиры большого начальника по фамилии Морковкин, а у Коки в прихожей осталась дверь, никуда не ведущая.
Крошечная комнатка выходила на улицу, комната побольше и кухня во двор. Из окна кухни видны ясли, в которые я ходил. Только сейчас сообразил, что из окна ее квартиры видны были мои ясли, а из окна ее работы мой детсад. А когда мы переехали в район новостройки, то напротив, только очень далеко, через квартал, виднелась кирпичная гостиница, в камере хранения которой в то время работала Кока. Так что всегда я был как бы под присмотром своей крестной, каковой она была по сути, хоть и не в церковном смысле. Как и большинство ее подруг она была далека от религии.
Во дворе ее дома скамейки для зрителей и раковина эстрады. Раньше последняя была повернута в сторону нашего соседнего дома номер пять, однажды из яслей я уполз на сцену этой эстрады. Позже между нашими домами построили детсад, а эстраду переместили к дому Коки, развернув на 180 градусов.
В большой комнате ее квартиры на шифоньере бюст Суворова с отбитым носом. Новый нос из пластилина ему приделали моя бабушка с Бабусей. Над кроватями, стоящими перпендикулярно стене, картина с изображением пасущихся коров.
Уже взрослым, будучи на Украине, в художественном альбоме я увидел такую же картину и узнал, что это работа украинского художника. От репродукции повеяло детством.
Писал эту копию дядя Гриша. Я его называл более знакомым словом — дядя Груша.
Запомнил, как он ползал по комнате, катая на спине внука Коки — Костю.
До встречи с Кокой дядя Гриша выпивал, с прежней женой у него были очень плохие отношения.
Став мужем Коки, он перестал пить, был всегда чистый, аккуратный и ухоженный.
Как обычно бывает, большую часть времени гости проводили в кухне. Дровяная печка, как и во всех тогда квартирах города. Рядом крашеная стена, по которой было интересно сползать, умудряясь не упасть.
Если у других бабушкиных знакомых мама практически не бывала, то к Коке она ходила часто. По возрасту Кока была между мамой и моей бабушкой. Но вовсе не потому мама была с ней откровенна и делилась тем, чего никогда не рассказывала вечно недовольной матери, а потому, что находила в Коке внимательного и участливого слушателя, родственную душу, да и чувство юмора им обеим свойственно.
Как-то в моем детстве мы с мамой сидели в гостях у Коки, и я попытался спеть: “Россия, родина моя”. Мама заметила:
— Не пой, у тебя нет слуха, а, кроме того, ты живешь не в России, а в Сибири.
Сибиряки до сих пор любят подчеркивать, что живут не в России.
Еще запомнил, как моя мама пришла к Коке, когда я уже был там с бабушкой. Мама принесла получку и достала дореформенные деньги. Они были крупнее тех, что появились после 1961 года, поэтому, глядя на большие ассигнации, я понял, как мне тогда казалось, откуда пошли выражения: “большие деньги” или “поехать за длинным рублем”. Решил, что это буквально так.
За длинным рублем поехала сестра Коки тетя Даша. Она жила на Севере с дядей Пашей. Дядя Паса — так я называл его в раннем детстве.
Иногда тетя Даша приезжала. Она весила сто сорок килограмм. Я пытался забраться к ней на колени, прикрытые животом, но сесть не удавалось:
— Тетя Даша, где у тебя коленки?
В кухне у Коки немало интересного.
Гусиное крыло для сметания крошек со стола.
Однажды, разделывая и опаливая курицу, Кока привязала нитку к сухожилию и, когда дергала за нитку, лапка оживала.
Стол придвинут к стене, по обеим сторонам у стены стулья, а рядом за дверью корзина, в которой книги. Запомнилась книга со странным названием “Хрестоматия”. А в хрестоматии отрывки из взрослой книги “Мертвые души”.
Но имя Плюшкина мне было уже знакомо. Так меня часто называла моя начитанная бабушка. Хотя побудительные причины у меня и у Плюшкина были совершенно разные.
Однажды нашли у меня в кармане множество окурков. За оградой детсада стоял стол, за которым мужики играли в домино, а окурки кидали во двор детсада. Мне хотелось, чтобы было чисто. Я подбирал окурки и складывал в карман пальто за неимением урны.
Любил я собирать железки и “вокошки”, как называл стеклышки.
Стеклышки – очень ценные вещи. Можно выкопать ямку в земле, положить туда куколку бабочки или золотку (фольгу), а сверху стекло. Потом забросать землей и постепенно пальцем убирать ее, чтобы обнаружить тайник.
Раз пришел к Коке, где застал Бабусю. Обе были потрясены, увидев мой карман, не выдерживающий тяжести содержимого. Правда, их испуг оказался напрасен. В кармане был металлический шарик величиной с небольшой мячик. Его мне подарил дядя Юра, сын Бабуси. (Шарик этот в моей памяти фигурирует и несколько позже. Я уже учился в первом классе. Одноклассники собрались с кем-то драться. Я подбегаю к своему дому и в голове мысль, что надо зайти домой, под кроватью лежит этот шарик, взять его, чтобы им биться. Хотя я в детстве никогда не дрался. А в этом случае вообще драка не состоялась).
Карманы мне мама потом зашила, чтобы я ими не пользовался.
Я часто бывал у Коки. Однажды детсад не работал и меня, к моей радости, оставили у Коки. Она в тот день красила стены в ванной комнате. Большая ванная комната с окном на улицу, очень уютная. Стены она красила до потолка, при этом беседуя со мной. Она умела говорить с детьми на равных.
В другой раз меня оставили в ее квартире на попечении ее племянника Бориса. Он читал из принесенной мною книжки французскую сказку про выросший боб, по которому можно было добраться до неба. Запомнился эпиграф в этой книжке: “Это было в те года, когда у кур росли рога”.
Племянник Коки очень похож на артиста Андрея Попова. Много лет спустя, когда я впервые увидел в кино этого замечательного актера, он мне показался невероятно знакомым и родным.
Когда меня собирались оставить под присмотром Риты, дочери Коки, то, зная ее строгий нрав, мама с бабушкой старались особенно тщательно помыть меня и надеть все чистое.
Я запомнил один день с тетей Ритой, когда уже учился в первом классе. Она тогда была студенткой пединститута. У меня были ассоциации — институт, конституция и при этом представлялось виденное в раннем детстве шествие по улице Энтузиастов, в том числе и студентов. Видимо, праздничная демонстрация.
Мы сходили с тетей Ритой в общежитие к ее сокурсникам на улице Суворова рядом с его памятником. А когда вернулись, я предложил поиграть в школу. Я что-то написал, а тетя Рита красными чернилами поставила мне отметку. Я думал, что, коли игра, то все понарошку. Поэтому был обескуражен, когда увидел большой кол. Тетя Рита – человек принципиальный.
Как-то гостил у Коки. Обнаружил губную помаду. Половину ее я изрисовал на бумаге. Никто не заметил, а позже Кока передала мне недовольство тети Риты.
Тетю Риту я потом видел один раз, учась в младших классах. Мы с ней ходили в деревянное строение магазина недалеко от их дома. Позже магазин снесли. С тех пор не виделись, но переписываемся. Как летит время. Вроде вчера она была еще студенткой, а уже давно бабушка.
Кроме Риты, которую Бабуся часто называла Ритухой, у Коки была еще дочь Тамара, Тома. Внешне она вся в мать, такая же мягкая. Дочери после замужества жили в других городах, вдали друг от друга и от матери.
Самым младшим у Коки был сын Валера. В детстве все дети были пухленькие, и моя мама, которая на десяток лет их старше, говорила, что во дворе их называли: “Три поросенка”.
С дядей Валерой мы родились в один день — День Советской армии. Он окончил Суворовское училище, а потом пограничное военное училище, стал офицером. Служил на границе с Афганистаном, и Кока говорила: “Я спокойна, меня мой пограничничек охраняет”. Когда мне было семь лет, он приехал к матери. Ему был 21 год, мне он казался очень взрослым. Он зашел в маленькую комнату за подарком и вышел оттуда с набором столярных инструментов, прикрепленных к листу картона. Я был немного разочарован, ибо точно такой детский набор мне уже подарила на день рождения бабушка. Мы с ней и с мамой ходили в деревянный кинотеатр недалеко от Кокиного дома (позже кинотеатр снесли). Перед сеансом бабушка отлучилась, а потом вернулась с набором инструментов. А в это время в ночном зимнем небе светила полная луна, которая позже мне приснилась в армии. Местность во сне была та же.
Я-то ожидал, что дядя Валера подарит мне свой кортик, который меня очень заинтересовал.
Дядя Валера пошел в военкомат в своей лейтенантской форме, и меня взял с собой. Я был одет под стать военному. Черная детская плащ-палатка, двустволка, наган, кортик, разумеется, все игрушечное. А на моем детском кортике был приделан кожаный хвостик от настоящего кортика дяди Валеры. На голове солдатская фуражка, которую дал поносить дядя Юра. И еще дядя Валера подарил мне свою фотографию в военной форме, надписав на обороте желтым карандашом.
Позже дядю Валеру я видел только один раз, будучи уже школьником. Он меня не узнал. Служил он всю жизнь на Кушке, и никого не волновало состояние его здоровья на самой южной границе СССР. Когда же захотел поступить в академию, оказалось, что для этого его здоровье недостаточно хорошо.
Бабуся часто бывала у Коки. Она называла ее Другом. Когда у Бабуси появился внук, он стал называть Коку — Баба Друг. Вообще она была Мария Самойловна. Тезка Бабуси — Марии Матвеевны.
Назвала Другом, я уверен, Бабуся. Я подумал: при развитом чувстве юмора у обеих, не повлияло ли на выбор имени кроме человеческих качеств Коки еще и существование когда-то папирос “Друг”. Все трое курили. И моя бабушка, и Бабуся, и Кока. Я запомнил красивую пачку “Казбека”, которую мне дала Кока, когда в детсад велели принести коробочки с иголками и нитками. Мне положили нитки мулине. (В детсаду нас как-то учили пришивать пуговицы. У меня лучше всего получалось завязывать узелки на продетой в иголку нитке. Поэтому многим детям в группе по их просьбе я делал узелки. Учение рукоделию ограничилось одним разом. Однажды в гости в нашу группу нагрянули младшие дети. Распахнулась дверь и с криком влетела орда малышей. Они распотрошили все наши коробочки, сложенные в одном углу).
Бабушка моя никогда не бросала курить. Бабуся порой не курила по полгода, но вновь закуривала. Нервы не выдерживали. Не зря она любила говорить: “От себя не убежишь”.
А Кока, еще когда мне было лет десять, курить бросила и не разрешала курить у себя, что вызывало недовольство Бабуси. Мол, бережет свое здоровье.
Немного выпив, они любили подурачиться. Сохранилась маленькая фотография, на которой молодые Кока и Бабуся разливают бутылку водки. На шее у Бабуси пионерский галстук. Видимо, взяла у Кокиной дочери.
Кока была компанейским человеком. Чувство юмора ей было свойственно в очень большой степени. Как-то она отмечала Новый год у нас, мы уже жили в районе новостройки. Ей надо было в ночь идти на работу. Она попросила у меня маску — очки с усами. Объяснила: для того, чтобы спугнуть возможных злоумышленников. Я же думаю: просто было детское желание подурачиться.
Одного из внуков за раскосые глаза прозвала Мао. Говоря о современных домах, отметила их “достоинство” — прекрасная слышимость. Гололед называла сракопадом…
Мне было лет 12, когда умерла тетя Даша. Я был с Бабусей и ее внуком на даче в Ашмарино. Запомнил, как Бабуся все сидела и приговаривала, не веря вести: “Даня-Даня!!”.
Дядя Гриша умер в 1972 году. Рак. От боли он даже хотел прыгнуть с крыши больницы.
Умер дома. Пошел в туалет. Крикнул оттуда: “Маша” и умер.
А у меня в памяти отложился один солнечный день. Бабушка смотрит в окно с четвертого этажа, а на улице появляется Кока с дядей Гришей. Они поднимаются к нам. Бабушка накрывает на стол в кухне, в том числе ставит и тертый хрен. Дядя Гриша, видимо, не ел раньше хрена. Он намазывает его на хлеб и еще берет на вилку. Откусывает хлеб, заедает тем, что на вилке. От неожиданности у него лезут глаза на лоб.
Вряд ли взрослые дети Коки обрадовались, когда у их матери появился муж. Но она всегда делала так, как считала нужным, не принося никому никаких жертв.
В письме моей бабушке Бабуся писала, поминая о гостившем у Коки одном из многочисленных внуков:
“Друг внука у себя не оставила, боится за свое здоровье, ну и хер с ней, у меня своих забот до фига. Она насилу дождалась, пока уедет. Он здесь месяц ходил в школу. Это не мы дуры”.
Кока умела быть строгой. Но никогда не повышала голоса на людей, включая своих детей. Ей достаточно было произнести имя по слогам своей незабываемой интонацией.
Часто матери помогают разводам своих детей, в ссорах супругов беря родную сторону, Кока же старалась поддержать противоположную, чтобы содействовать примирению, а не разгоранию страстей. Бабуся была совсем другой. Она часто вмешивалась в жизнь взрослого сына, активно ненавидела невестку, тем самым, внося дополнительную вражду в их семейные отношения. Помогая молодым, она в то же время любила подчеркивать, что приносит жертвы. Ей отчасти нравилось ощущать себя страдалицей. За несколько лет до смерти Бабуся раздала многие свои вещи. Цветочную вазу она подарила Коке.
Вряд ли Бабусина жертвенность была оправданна, да и порой в жертву бабуся приносила не столько себя, сколько самого сына. Кока же без всяких причитаний на несчастную судьбу сумела одна воспитать троих детей.
Она поддерживала ровные отношения со всеми, но такие, что каждому казалось, что ты для нее самый близкий человек. И это не была приторная любезность, свойственная некоторым женщинам. Кока была искренна, и доброты ее хватало на многих.
Она жила в реальном мире, не прикрашенном иллюзиями. Я учился в младших классах, когда у нее на кухне зашла речь о самом богатом человеке в СССР. Я сказал, что знаю кто это. “Пока не говори вслух”, — остановила она, ожидая ответов от других, а меня попросила назвать ей на ухо. Я шепнул то, что вбивали нам в школе: “Советский народ”. Она была откровенно разочарована моим ответом. Она-то имела в виду Шолохова.
Кока отнюдь не была какой-то добрячкой, на которую садятся и едут, кому не лень. Когда узнала, что моя мама дала деньги в долг необязательной коллеге, которая года два их не возвращала, то спросила: “Нонна! Ты давно дурочка?!” Сказано это было мягким ее голосом и с такой интонацией, что мама от смеха свалилась с дивана.
Тетя Рита заметила, что их мать приучила своих детей быть терпимыми в отношениях с людьми.
И в этом отличие Коки от Бабуси.
Как-то к Коке пришла девушка. Кока о чем-то с ней разговаривала в кухне, а бабуся в маленькой комнате исходила злостью: “Ненавижу! Крашеная!”.
Давно замечено, что чаще всего осуждают те, кто сам грешен. Бабуся в молодости сильно красилась.
Бабуся потеряла девятнадцатилетнюю дочку, после чего ее глаза закрылись и ей надо было прилагать большие усилия, чтобы их открывать, от этого головные боли. По улице поэтому обычно шла с опущенными веками, время от времени приподнимая их. Рита не знала об этом и увидев Мариию Матвеевну с закрытыми глазами, решила, что она шутит и тоже закрыла. Столкнулись лбами.
Конечно, трагедия наложила отпечаток на ее характер, но думаю, что дело не в жизненных невзгодах, а в самом характере.
Не раз Бабуся риторически спрашивала внука-школьника: «Откуда у тебя такая ненависть?”, почему-то делая ударение на звуке «а». А я тогда думал: очень даже понятно, от нее самой.
Через пять лет после переезда из Новокузнецка мы прилетели в родной город за умирающей бабушкой. Не стоит говорить о нашем с мамой настроении. И как приятно было увидеть в аэропорту встречающую нас Коку, поседевшую, но не изменившуюся.
Спустя еще одиннадцать лет мы с мамой вновь приехали в Новокузнецк. После капитального ремонта Коке пришлось поселиться в однокомнатной квартире в доме недалеко от того, где прошла большая часть ее жизни, и где провели детство ее дети.
Немного тревожно было, когда стучали к ней в дверь. Столько лет прошло, может там совсем дряхлая старушка. Но открыла нам совершенно не изменившаяся Кока. На буфете, стоявшем когда-то в маленькой комнате, а теперь на кухне, висела большая фотография, на которой она молодая. Также прикреплены кнопками фотографии внуков и родни. Увидев фото ее племянника Бориса, я убедился, что он действительно очень похож на актера Андрея Попова (“Учитель пения”).
Пробыли мы в родном городе несколько дней. Кока была огорчена, что мы не погостили дольше.
Рассказала и о подруге. Бабуся из благодарности к Другу принесла ей банку сгущенки. Кока, сочувствуя, что та постоянно недоедает, отдавая все внукам и сыну, сказала:
— Мария, оставь лучше себе, хоть поешь.
Бабуся же вспыхнула, недовольная отказом взять подарок, хлопнула дверью и ушла. Навсегда.
Кока не сочла бы ниже своего достоинства первой пойти к ней на примирение, но мы все слишком хорошо знали Бабусю. Она могла бы и не пустить, если бы вожжа ей под хвост попала. Так и ушла из жизни, не помирившись с Другом. Действительно, Другом с большой буквы.
Умерла Кока в 1993 году на семьдесят седьмом году жизни. В полном рассудке и сознании. Очень мужественно. Перед этим разговаривала с соседками по больничной палате, затем села от сердечной боли и преставилась. “На миру и сметь красна”. Зная о своей болезни, за месяц до этого простилась в письме с нами.
Накануне 2000 года умер дядя Юра. Мне прислали оставшиеся от него негативы. На одной пленке запечатлены похороны его матери двадцать лет назад. Я отпечатал снимки, на которых увидел Коку. Вот она сидит у гроба, идет за гробом, а вот уже у могилы своей вздорной капризной подруги, страданиям которой она всегда сочувствовала.
Через двадцать лет после смерти моей Бабуси тетя Рита написала, что была в родном городе и поднялась на пятый этаж дома, где когда-то жила Мария Матвеевна. Мне очень понятен ее порыв — вернуться в места, с которыми связаны воспоминания об ушедших людях.
