ТЕТЯ ФИСА
Тихий падающий снег неизменно вызывает в памяти детство, когда я не спеша прогуливался по улицам с бабушкой и ее знакомой. Умиротворение в душе и от падающего снега и оттого, что близок Новый год. В некоторых окнах видны елки с включенными разноцветными гирляндами. На плечах у тети Фисы лиса с когтистыми лапками спереди пальто и с мордочкой сзади. Мертвая лиса мне неприятна.
Тетю Фису я знал столько же, сколько себя. В раннем детстве я называл ее — тетя Писа. Почему вообще тетей, а не бабой Фисой? Ведь она была ровесница моей бабушки. Может оттого, что она долго молодилась и была возмущена, когда девочка во дворе назвала ее бабушкой, хотя у самой уже была внучка. Часто, идя гулять, мы с бабушкой заходили за Анфисой Николаевной. Она жила в седьмом доме по улице Кирова. В этом же доме жила сестра моей бабушки — бабуся, но почему-то первый после появления на этом свете выход во внешний мир из тесной коммуналки у меня ассоциируется с подъездом тети Фисы. Мы стоим с бабушкой у железной ограды, смотрим на балкон кухни тети Фисы на втором этаже и бабушка кричит:
— Николавна!
Так бывало много раз.
Анфиса Николаевна выглядывала на балкон, а затем спускалась на улицу и мы шли гулять.
Приятельницы когда-то вместе работали в органах внутренних дел машинистками, поэтому нередко их разговор заходил о бывшей работе. Чаще рассказывала тетя Фиса:
— Начальство решило экономить бумагу, и распорядилось, чтобы мы печатали на обеих сторонах листов. Но ведь все пробивается, очень нехорошо получилось бы, я тогда сказала: лучше за свои деньги буду покупать бумагу, чем заведомую халтуру делать.
Вспомнила, как незадолго до пенсии отказалась идти на профсоюзное собрание.
— Сказала, что уже одной ногой в могиле стою. И что ты думаешь, в стенгазете нарисовали меня, буквально отразив сказанное.
От своей утомительной работы она получила болезнь в суставах пальцев. Можно было оформить группу, но об этом врачи ей сказали, когда она уже пошла на пенсию. Ей было обидно.
Иногда вместо прогулки, узнав, что Анфиса Николаевна дома, мы поднимались на ее второй этаж
Квартира была двухкомнатная и, что непривычно, — без соседей. Да и обстановка ее квартиры выделялась.
В отличие от подруг она была при живом муже, который, к тому же, до выхода на пенсию был офицером МВД.
Впрочем, присутствие мужчин не облегчало в быту ее жизни. Если надо было что-то отремонтировать, она сама бралась за молоток.
В комнате хозяйки две никелированные кровати, пуфик, диван, комод с неизменными семью слониками для счастья, шифоньер со стеклянным окошечком. Хороший фильмоскоп. Патефон, из которого я ребенком услышал “Сказку о рыбаке и рыбке”, и она поразила меня своим успокаивающим ритмом. Над кроватью большая фотография в деревянной рамке: юная Анфиса с длинной косой, стоящая рядом с березой. Девушка круглолицая и простоватая.
Возраст изменил Анфису Николаевну. Она стала еще круглей, грузней, но лицо сделалось как-то мудрее. Крупный прямой выразительный нос, припудренный, как и все лицо.
В этой комнате спали она и внучка.
Во второй комнате всегда пахло папиросами. В ней жили муж и сын.
Простая кровать и кушетка. Гитара на стене. Низкий шкафчик с книгами – собрание сочинений драматурга Островского в зеленом переплете. Окно выходило к арке их огромного дома. Движение людей по улице происходило как бы навстречу окну, поэтому хорошо было видно, что происходит на улице. Иногда тетя Фиса наблюдала из окна этой комнаты интересные вещи. Под окном продавали молоко из цистерны, и как-то продавец спорила с мужчиной, требуя с него деньги за три литра и не слушая его возражений о том, что никак она не могла продать ему три литра, ведь бидон у него двухлитровый.
Рядом с окном этажерка. В нее вбит гвоздь, на котором рыбацкая сеть. Ее целыми днями плел Алексей Иванович. Уйдя на пенсию, он научился плести, чтобы заработать себе на лишнюю бутылку водки. В перерывах между плетением сети он выходил на балкон кухни, и там бил мух. Иногда заходил в комнату жены, из окна которой виден магазин в доме напротив. Гадал, продают водку или нет.
— Не продают, иначе продавец суетилась бы энергичнее.
Я был школьником, когда Алексей Иванович поделился со мной:
— Сын вчера бутылку принес. Угостил, — удовлетворенно сказал окающий Раков.
Тетя Фиса обычно называла мужа Алёхой или по фамилии.
Алексею Ивановичу удалили глаз и вставили искусственный. Жена думала, что после потери глаза он перестанет пить. Но он, придя из больницы, первым делом побежал в магазин. Наверное, отсутствие одного глаза стало причиной курьезного происшествия.
Стук в дверь. Анфиса Николаевна открыла, на пороге стоит незнакомый мужчина. Не успела спросить, что ему надо, как выходит из комнаты муж и приглашает незваного гостя в свою комнату. Потом муж вышел за стаканом воды для этого мужика, а затем гость ушел. И Алексей Иванович спросил у жены:
— Кто это был?
— Так ты ж его пригласил, я думала, что это твой знакомый.
Оказывается, Алексей Иванович первый раз видел этого человека.
А свитер сына исчез.
Сын Анфисы Николаевны Феликс родился с короткой ногой. По совету коллег родители назвали его в честь Железного Феликса — Ф. Э. Дзержинского. Рабочий инструмент их сына — железный “Феликс” — арифмометр. Не пить трудно. От нормировщика зависит заработок, многие стараются угостить нужного человека.
С первой женой он прожил всего месяц. Она позарилась на “богатство” его родителей, но быстро разочаровалась. Со второй, Алевтиной, он родил ребенка, и они вскоре расстались. Вятская вульгарная Алька пела в самодеятельности. Внучка Ольга была в больнице для хроников, вся в коросте. Анфиса Николаевна не вытерпела и выпалила Альке:
— Ты можешь мною быть недовольна, но я тебе скажу. Не дело, что ребенок там находится. Сейчас Алексей Иванович пошел на пенсию, давай мы Ольгу возьмем к себе, и он будет о ней заботиться.
Ольга жила то у бабушки Фисы, то у матери. Когда я учился в младших классах, моя бабушка встречала меня после уроков, так как мы жили очень далеко от школы. Ожидала она меня в квартире тети Фисы, ее дом рядом с моей школой. Поэтому в то время тетю Фису я видел почти каждый день, а вот ее внучку видел редко, может школьные смены не совпадали, может жила у матери в тот период. В моей памяти она запечатлелась всего три раза. В раннем детстве запомнил с брошкой на белой шапочке. Затем ей года четыре, она плетется по двору дома своей бабушки, за ней идет мать и пинает дочку по заду ногой, что меня поразило. И, наконец, день принятия меня в пионеры. Я как всегда после школы зашел в их квартиру к ждавшей меня бабушке. В комнате тети Фисы посмотрел в зеркало на шифоньере, как сидит галстук. Оля позавидовала, что я уже пионер, а ей еще год ждать этого события.
Близко я с ней не общался и мне трудно понять, почему она производила на меня какое-то отталкивающее впечатление. Моя мама как-то со своей теткой поделилась: “Детей люблю, дети ко мне тянутся, Ольга тоже. А у меня к ней отвращение. Ребенок же не чувствует, все равно ластится”. Дома коросты у маленькой Ольги уже не было, да это и не оттолкнуло бы мою маму-врача, так что непонятно, почему такое отторжение. А сестра моей бабушки в том разговоре с племянницей заметила: “Я думала, что только у меня такая неприязнь к этому ребенку”.
Быть может, вульгарность матери передалась дочери и проскальзывала даже в ребенке.
Тетя Фиса в своих разговорах, конечно, не раз упоминала внучку. Запомнилось ее возмущение неграмотностью учительницы, которая написала в дневнике, что Ольга “грЕмасничает” на уроках.
Рассказала, как внучка в начальных классах ходила в зверинец и делилась впечатлениями, что «у макаки жопа красная», а от павлина ждали, когда он распустит свой пышный хвост. Он натужился, думали, что сейчас увидят красоту хвоста, а он «взял и пёрнул».
Тётя Фиса часто к нам приходила. В раннем детстве, когда мы жили в коммуналке, я запомнил, как мы пришли с бабушкой и тетей Фисой в нашу пустую квартиру, пахнущую краской. Полы во всей квартире были выкрашены. Все соседи ночевали, кто где мог, пока пол не высохнет. Мы пришли первые, прошли по доске, положенной в прихожей, в кухню, стали пить чай, а я играл с головоломкой, которую дала мне на время тетя Фиса. Тусклый свет в кухне. За окном темно. В голове помесь ностальгии и нереальности этого запомнившегося вечера.
Когда мы переехали в район новостройки, тетя Фиса и там часто у нас бывала, поэтому не случайно, мне, девятикласснику, как-то приснилось, будто она вместе с Достоевским вешает ковер над нашим диваном. Тетя Фиса до сих пор мне снится, точнее, снится ее отсутствие, ибо во многих снах из открывшейся двери ее квартиры мне сообщают, что она здесь давно не живет.
Запомнился один ее визит к нам. Я сидел над учебником химии для десятого класса, когда раздался стук в дверь. Бабушка пошла открывать, привычно приговаривая:
— Кого черт несет.
Но пришла не надоедливая соседка, а Анфиса Николаевна.
Бабушкина подруга не спеша разулась, расстегнула свое пальто с атласной подкладкой.
Проследовала в кухню, села и только тогда выдохнула:
— Абрамов умер.
Абрамов — бывший сталевар. Я о нем много слышал от тети Фисы, но видел всего лишь один раз лежащим за скамейкой во дворе их дома. Жена от него не отставала в выпивке, и даже таблетки от гипертонии запивала водкой.
— Как надоели эти пьяницы, миндальничают с ними… Сегодня утром Алёха выбежал из ванной комнаты с обезумевшими глазами. “Где она!?”. “Кто?”, — спрашиваю. “Куда ты ее дела!? Зарежусь!!!” Я подала ему кухонный нож. “На, режься”. Резаться он, конечно не стал.. Он и в молодости все обещал застрелиться, когда лейтенантом был в органах.
Оказалось, что всего-навсего Алексей Иванович спрятал в левый валенок бутылку водки, а утром сунулся в правый и, не найдя искомую, решил, что жена нашла и убрала.
— Тьфу ты, черт, уж помешался на водке! — сплюнула Анфиса Николаевна, узнав причину волнения мужа.
Накануне Алёха с Абрамовым и Рувимовичем пропивал партийные взносы. И муж и сын у Анфисы Николаевны партийные в отличие от нее. Муж руководил парторганизацией при домоуправлении. Если бы и тетя Фиса была партийной, было бы как в советском анекдоте: «Трое французов — революция, трое — евреев оркестр, а трое русских — парторганизация»
Рувимович — безрукий инвалид войны. Он жил в их огромном доме. Сарра, первая жена, билетер в кинотеатре, бросила его. Пожалела русская баба, которую из чувства благодарности он колотил.
— Вчера вот пришел от Рувимовича в женских валенках. И как он только в них шел? Как балерина на пуантах? Ведь он высокий, и ноги большие, весь в свою мать, помнишь, она после войны приезжала, такая бой-баба, конь с яйцами, и размер обуви сорок-последний. Мой-то пришел пораньше, а Абрамов засиделся. И идти-то! С одного конца дома в другой, правда, дом наш огромный. Заблудился в трех соснах. Утром нашли его замерзшим во дворе. А сегодня пенсию приносили. Он уже мертвый в комнате лежит, а жена пенсию за него получила, сказала почтальону, что он болен… Хоть бы мои пьяницы раньше меня подохли, а то ведь без меня совсем пропадут… Уже надоело подъезд убирать. Магазин близко, все в подъезд идут. На первом этаже темно, вляпается сын спьяну. Проще в подъезде убрать, чем отстирывать от чужого говна. Когда уж чересчур перепьется, так его на руках приносят… Что это у тебя, Факира, листок из календаря лежит? – обратилась она к моей бабушке.
— Да я дочери оставила, здесь средство от запотевания очков.
— А что здесь еще? Средство от мух. “Возьмите ананасы, апельсины, бананы, мед — смешайте все это и намажьте на ленту”. Это ж сколько денег надо. Напишут же.
Пришла моя мама и подняла их на смех:
— Здесь же написано, что юмор. Ты, мама, хоть прочла, в чем заключается средство от запотевания: “Наклейте на стекла очков черную бумагу”.
— Вот Ольга еще тоже головную боль приносит, — продолжила тетя Фиса. Я когда из больницы вышла, обнаружила ее спящей в кровати с подругой. Эта девка на мотоцикле гоняет. А на днях Ольга письмо получила от нее. Ну, ты знаешь, я человек деликатный, поэтому письмо прочла. Подруга признается в любви Ольге. Я показала Ольге любовь. Говорю ей, что это ненормально, что надо в мужчин влюбляться, семью заводить. А она ничего не сказала, повернулась и ушла.
Сообщение об Ольге моя мама восприняла как оправдание своей неприязни к этой девочке, даже в детстве обделенной любовью, может потому и потянувшейся к полюбившей ее девочке.
Тетя Фиса задержалась у нас допоздна. Пришла домой, а мужа нет. Спрашивает сына:
— Где отец?
— В морге.
Алексей Иванович пьяным полез принимать ванну и умер.
Анфиса Николаевна потом возмущалась:
— Ладно, кран закрыт был, а то ведь булочную мог залить.
Она человек щепетильный в отношении государственной собственности, и много раз пеняла мужу, что его, пьяного, тянет в ванне мокнуть. Может залить булочную.
Она плакала, когда узнала о гибели Юрия Гагарина, а смерть мужа вызвала у нее только возмущение его безответственностью.
После окончания школы я стал жить далеко от родного города. Вновь тетю Фису увидел через пять лет, когда мы с мамой приехали за умирающей бабушкой. Тетя Фиса сказала нам:
— Наше дело старое, нам умирать, а вам жить.
Примерно через год она и сама умерла. Сидела на стуле и упала.
Через десять лет я вновь приехал в Новокузнецк. Когда не живешь в городе, где провел детство, то иначе воспринимаешь его, чем, если бы взрослел среди тех же домов. Ощущаешь себя в изменившемся городе словно во сне. День моего приезда был субботний, летний, все на дачах, поэтому большой город какой-то обезлюдевший и от того еще более ирреальный. Зашел во двор огромного дома номер семь.
Вдоль подъездов проезжая часть, а за металлической оградкой огромный двор, почти сквер, со скамейками и высокими тополями. Когда-то в раннем детстве я выдавил сиреневую акварель из тюбика на оборотную сторону перил ограды, а, учась в десятом классе, с радостью ее обнаружил.
Теперь вот уже взрослым стал у металлической ограды, где всегда с бабушкой ждал появления тети Фисы. На балконе стоял поседевший Феликс, который меня, разумеется, не узнал.
Смеркалось. В сумерках город детства казался еще более призрачным. Я вышел на улицу и посмотрел на окно бывшей комнаты тети Фисы. Там горел свет. Я слышал, что Ольга вышла замуж и родила.
Там течет совсем другая жизнь, неведомая не только мне, но и тете Фисе, без которой этой жизни не было бы.
А совсем недавно от мамы узнал, что, оказывается, в послевоенное, голодное время моя прабабушка жила некоторое время у зажиточной тогда тети Фисы. “Домовничала”. В детстве я не знал, что эти знакомые стены знали мою прародительницу, без которой не было бы нескольких десятков людей, знакомых и незнакомых мне. Большинство из них даже не знает, как ее звали и где она похоронена. Подсознательно нам кажется, что мы существуем независимо от своих предков, и будем существовать вечно.
