А потом маршал открыл и закрыл крышку, то есть, как бы перезарядил. Дескать, все в механизме скользит как по маслу, все чики-пики и тики-так.
Но специалисту это еще ни о чем не говорило. Поэтому с разрешения руководителя совещания К. Е. Ворошилова и при помощи Ванникова (нарком боеприпасов держал костюм за горлышко), согласно лозунгу второй пятилетки — «будь как переливающийся через край фонтан, а не как резервуар, содержащий одну и ту же воду!» — конструктор Шпитальный с легким бульканьем тоже прилег на пол, открыл крышку японского пулемета и, положив на ребро крышки магазина серебряную ложечку, отпустил крышку. Крышка с большой силой захлопнулась и смяла ложечку.
Сидевший в первом ряду Семен Михайлович Буденный — они с Окой Городовиковым ели из торбочки «Геркулес» и резались в очко — удивился, крякнул, дернул себя за ус и спросил:
— Ну и что же?! Смысл где!?
Тогда для выпячивания смысла на пол рядом со Шпитальным прилег Ванников и проделал самурайской крышкой тот же артикул, но не с ложечкой, с толстым красным карандашом. Карандаш с треском разломился на две части.
Продолжавший сидеть в первом ряду Буденный засмеялся и зааплодировал.
— А что ожидает, — ехидно спросил Шпитальный, — пальцы пулеметчика при неосторожности, или, если боец будет находиться в неудобном положении при заряжании? Например, за кочкой, на болоте?.. Товарищ Кулик, ведь мы не на коврике воевать собрались?..
Деформированная ложечка и раздвоенный карандаш произвели большое впечатление на командный состав. Все еще сидевший в первом ряду Буденный заметил:
— С таким пулеметом пусть воюют те, кто пьет чай без сахара и не любит красного цвета. А нам такой пулемет в западло.
А Ока Городовиков проворчал:
-Пальцы, пальцы… мудраки… Да увеличь ты процент коней среди пулемётчиков, вот и будет тебе меньше мороки с пальцами…
Кулик же, как прозвучало про «кочку на болоте», покраснел, но ничего любимому оружейнику Сталина сказать не посмел. Лишь вытащил заточку и принялся острием по столу выстукивать бодро-тревожный ритм боевой речёвки пушкарей «Трахаться в кружку хрустальную и обратно в фаянс». То есть издеваясь он намекал на неестественные, по его мнению, одежды конструктора.
Шпитальный же, которого Ванников всего до капельки клизмочкой всосал с пола и перелил в бутылку, отреагировал на музыкальную выходку маршала адекватно. Избавившись от неизбежных при переливании пузырьков и изнутри закупориваясь кусочком голубого сала, он засвистел мотив выходящего из боя истребителя «Пускай ебёт вас всех собака злая, а не такое солнышко как я». Небесная мелодия Кулика совершенно вывела из себя, он потерял лицо, забылся и на инстинкте злобно метнул заточку, целя в широкую грудь конструктора. И попал. Раздался страшный звон…
Бутыль лишь каким-то чудом не треснула.
Кулик побледнел, услышав звон он вдруг осознал, кто он и где находится, осознал, что из-за своей невоздержанности чуть не сорвал создание очень нужной для авиации пушки… Его могли сильно за это наказать.
Маршал расплакался и выскочил за дверь. Через некоторое время из приемной донеслись глухие удары, — то маршал бил поклоны головой в пол под портретом товарища Сталина, тихо, но с чувством бормоча обязательное в таком случае: «Я салага малый гусь, я торжественно клянусь — век мне голубого сала не видать, а все Иосифу Виссарионовичу отдавать…» Все присутствовавшие на совещании тактично сделали вид, что ничего не происходит.
Совещание не поддержало предложение о замене «дегтяря» японским механизмом. Но и утверждать, что ничего в Красной Армии после совещания не изменилось, вроде бы нельзя. Семен Михайлович все же два кавалерийских полка выиграл у Оки Ивановича в карты и Ворошилов был вынужден подписать приказ об их переводе в Барвиху, на дачу к Буденному.»
На этом цитирование и прекратим. Вести повествование не от начала и обрывать на полуслове – это хорошо, это позитив, это ёмкость. Создаётся впечатление, что жизнь человеческая бесконечно разнообразна и никогда не заканчивается. А. Мень за такой подход может нас только благодарить.
На этом рассказ второго механика Годовикова закончился.
Ошибка! — девочка продолжала плакать. И Леваневский развёл широко руками и сказал:
-Наши истории-дубль хороши, это факт. Но почему продолжаются слёзы?..
Экипаж на это недоумённо пожал плечами…
Подумали немного.
И вот, надумав, ребята путано высказали:
-Может дело в том, что советские истории, пусть и с картинками, при всей их хорошести, не удовлетворяют тем, что малосвязны между собой?.. Может качество изделия не есть только качество составных частей, но и качество системы?..
Ещё подумали немного о мысли, что сформулировали.
И вот Леваневский сказал:
-Вроде дельно. Товарищи пробоккачченные Шахерезады, ставлю задачу: нейтрализовать слёзное горе несмеяны путём третьепопытного рассказывания волшебных историй. Непременное условие: истории наши должны выстраиваться в затылок одна одной, цепляться друг за друга крепче, чем раньше и составлять Единое, своеобразное. Требуется буриме и то да сё типа сюжета, понимаемого как уважение к слушателю. Пурга усиливается. Искусное построение целого должно превалировать над живым воплощением частностей, хотя и они приветствуются. А иначе зачем? Вектор вербальному потоку задаю я, командир корабля.
И Леваневский поведал историю названием «Рассказ о чудесном появлении на свет лётчика Водопьянова». Вот он.
ТРЕТИЙ РАССКАЗ ЛЕВАНЕВСКОГО
«РАССКАЗ О ЧУДЕСНОМ ПОЯВЛЕНИИ НА СВЕТ ЛЁТЧИКА
ВОДОПЬЯНОВА»
Эпиграф
На суку извилистом и чудном…
А. Фет
1. К 27 году в партии поняли: мало пользы в том, что газета «Правда» печатается в Москве, а затем курьерскими поездами развозится по стране, ведь новости и директивы появляются в провинции с опозданиями и ум насыщают потому плохо.
В партии посовещались и решили: пусть помимо Центра орган ЦК печатается еще и в Харькове и в Ленинграде.
2. И для украинской и для бывшей столицы матрицы «Правды» создавала краснопресненская типография, но очкастые чародеи — пилоты — небесным путем, то есть быстро, ночью доставляли их по назначению. Благодаря гладкому небу в трех крупнейших городах СССР газета радовала коммунистов в один и тот же час рано утром.
3. За перевозку матриц отвечал базировавшийся на Центральном аэродроме им. Фрунзе курьерский авиаотряд. Лётный парк его был невелик, всего десять Р-1. Но самолеты поражали великолепием. И были механики, и были лётчики, и петлицы у них были голубы.
И служил в том отряде мотористом один нетребовательный и трудолюбивый юноша незнатных предков. Звали его Константин Барсуков. Здоровьем он был вроде представителя крупного рогатого скота называемого бычок, а потому мог весь световой день вдохновенно ковыряться в моторах. Его не увечило. А вечерами он под лампочкой неполного накала зубрил теорию истинного пилотирования. А управлять самолетом Константин уже умел — старшие товарищи научили — но лакомиться простором всласть парню пока не дозволяли. Отодвигая говорили:
-Ждите своей очереди, молодой человек. Пока же изучайте предания и сказания, грамматику, правила почитания предков, искусство предсказания, летоисчисление, диалектику, правила поведения, учение о богах, учение о Боге, учение о существах, военное искусство, астрологию, учение о змеях и божественных творениях, постельные игры с одноногими женщинами, оттачивайте мастерство передёргивания при игре в деберц и технику делания смешную «козу» младенцу.
И юноша слушался, учился – его хватало вне устатка и ждал своей очереди. И она подошла.
4. Однажды на рассвете, когда товарищ Сталин уже направлялся к диванчику, ему позвонил товарищ Киров. Друзья пообщались. О чём говорили — неважно, да и секрет*, но в конце беседы Сергей Миронович сказал:
-Да-да! Вот и в сегодняшней «Правде» так и написано. Обрати внимание, товарищ Сталин.
…………………………………………………………………………………………
*Современная историческая наука раскрыла этот секрет. У С. М. Кирова имелся избыток партийной совести, нередко она проступала у него в виде луча между ног. Киров постоянно делился партийной совестью с балеринами Маринки, которые умели сплетаться в чувственные гирлянды. Вот об этом дележе Киров Сталину и рассказывал по горячей линии ночью. (Прим. Р. Медведева)
…………………………………………………………………………………………
Так сказал Киров, попрощался и положил трубку. Товарищ Сталин тоже положил трубку, а потом решил последовать совету друга и обратить внимание. Он попросил секретаря принести свежую газету. Но исполнительный Бажанов не смог выполнить просьбу, так как в канцелярии генсека свежей «Правды» не нашлось, весь московский тираж — увы! — находился ещё в типографии. Так случилось в этот день — «Правда» в Ленинграде пришла к читателю на сорок минут раньше, чем в Москве.
Как можно назвать этот возмутительный факт?
Несомненно — крупная политическая ошибка. Потому что партийный Ленинград двадцатых годов — это гонор и самомнение, это бастион и ресурс оппозиции. А ведь мудрец говорил: «Кто владеет информацией, побеждает». (В те патриархальные годы мало кто сомневался в том, что газета — информация.)
И товарищ Сталин отложил сонный отдых и занялся разбалансировавшейся печатью.
5. Ничего экстраординарного не обнаружилось. Задержки с отпуском краски, неполадки печатного станка, безыниативные действия почты — это в Москве. В Ленинграде же — никаких шероховатостей.
На упущения указали, но не чрезмерно — многие остались живы.
6. Проверили и авиаотряд. Там — стихия. В ту ночь дули юго-восточные ветра, что увеличило реальную скорость курьерского биплана километров на тридцать. В результате рядовой перелет получился блестящим — Р-1 с матрицей «Правды» прибыл на Комендантский аэродром на полтора часа раньше обычного.
Когда товарищу Сталину доложили о блестящем полете, он долго барабанил пальцами по столу, а потом сказал прерывисто:
-Впрочем… социализм ведь строим… нам без летчиков никак нельзя…
И больше ничего. Товарищ Сталин любил пилотов. Таковы были его слабости.
Главком ВВС Баранов Петр Ионович, узнав про эти слова, как будто прозрел. Стало ясно, как поступить: наказать за излишнее усердие, но символически. И четырех человек из курьерского отряда перевели на Дальний Восток. А весь личный состав построили в две шеренги возле ангара бывшего велосипедного завода «Дукс» и сказали:
-Помните: плывя по воздушному течению, можно оказаться в пучине зла, стоит лишь немного оплошать. Помните: почтовик из Москвы до Ленинграда летит не меньше пяти часов. Это приказ.
Продумали и новую инструкцию.
После этих событий Константин Барсуков получил диплом и машину и принялся двигаться небом в заданном направлении не хуже других.
7. А было так. 17 сентября 28 года Константин поднял аппарат в воздух с матрицами в задней кабине. Его тупоносый Р-1 взял курс на Ленинград. Самочувствие летчика было отличное, лишь чуть-чуть покалывало в ушах и он, чтобы не надуло в воспаление, по совету аэродромного врача прикрыл барабанные перепонки чистой и мягкой ваткой. Пять же остальных отверстий оставил свободными. А при взлете пел:
Ах, самолеты, самолеты:
Бамбук, обернутый в холсты…
И высовывался как можно больше из кабины – слушал, как ветер, подпевает ему, гудя в незаткнутых дырочках головы.
Чёрное небо лоснилось, звезды блестели, луна была близка к совершенству. Константин уверенной рукой правил на северо-запад, ориентируясь по нитке Октябрьской железной дороги. Когда за спиной потухли чахлые цветки Бологого — огни возле магазина готовой продукции спиртзавода — он заметил, что идет с опережением графика. Инструкция при такой оплошности требовала добраться до пункта назначения и там уже, накрутив несколько витков над аэродромом, позволить времени догнать самолет. Осторожные и умудренные пилоты так и поступали. Но Константин был пилот свежей выпечки, то есть ему постоянно казалось, что люди так и мечтают указать ему на его некомпетентность, и поэтому он пошёл на нарушение — решил делать круги над лесом новгородской губернии, подальше от насмешливых глаз.
8. Для ночных полётов Р-1 был приспособлен, имелся солнечный указатель курса — СУК. Это было надежное устройство, лётчики полностью доверяли ему.
Взяв вправо от стальной линии, Константин включил прибор. Оплошность! – лётчик глянул на его шкалу только тогда, когда рельсы — «компас Кагановича» — уже ушли из поля зрения. И тут Константин понял, что солнечный указатель курса почему-то не работает.
«Мистика какая-то!» — подумал он. Прокладывать же курс по звездам лётчика не обучали.
И курьер заблудился, точнее — потерял ориентировку.
Через полчаса блужданий над темным лесом к дороге он все же вышел, но — неизвестно где. Спрашивается: далеко ли до Ленинграда?
Константину это было важно.
