9. И вдруг видит Константин — дым внизу с искрами. То куда-то спешил паровоз, тянущий за собой товарные вагоны.
«Надо уточнить у железнодорожников координаты!» — блестящая идея пришла в голову Константина. Он снизился, выровнял скорость своей машины и локомотива, то есть фактически завис, и закричал во весь голос:
-Товарищи путейцы, что это за район?!
А машинист с кочегаром, которые высунулись из окон, вроде бы и отвечают, то есть губами плямкают, но звуки от их губ к небу не поднимаются. Странный эффект. Тогда Константин еще раз крикнул, но уже грубее:
-Чумазые-непутёвые, до Бологого далеко?!
Опять та же история — на локомотиве руками машут, рты разевают усердно и широко, но беззвучно. Никак не возьмет в толк Константин: «Что такое?! Неужели эта бригада — немые?..»
Лётчик ошибался. Увы, истинный облик мира не всегда соответствует нашему представлению о нём. Железнодорожники те были вполне говорливые, просто Константин в горячке запамятовал, что уши у него ваткой заткнуты. Не люди внизу не владели русским языком, а он был летающим глухарём. И ещё раз, уже озорничая, крикнул вниз Константин:
-Калеки чумазые, где вы прёте?!
Люди внизу калеками не являлись, а потому обиделись. Физически крепкий кочегар схватил увесистый кусок спёкшегося шлака, обернул его матёрными словами, напыжился, и, целя в обидчика, метнул. Кусок ударился о корпус биплана и сгинул обратно в темноту, не причинив вреда пилоту. Константин засмеялся, отлепился от состава и полетел искать свое время и дорогу. Думал: «У других товарищей узнаю, не у немых».
10. Но как только самолет поднялся на маршрутную высоту, забарахлил мотор. У Р-1 топливо к двигателю подавалось бензопомпами, а бензопомпы эти в свою очередь приводились в движение ветрянками, расположенными по бокам фюзеляжа. Матерные слова кочегара — те, которыми он обернул кусок шлака — крепкие, намотались на лопасти одной из вертушек и остановили вращение. Видимо в одной из прошлых жизней тот кочегар был шаманом у луддитов.
Мотор чихал и кашлял и, в конце концов, заглох, заглох тогда, когда в воздухе уже явственно ощущались солейодовые испарения Финского залива.
11. И лётчик Барсуков совершил вынужденную посадку на опушке тихого разнолиственного леса. Приземление было удачным. А ватки из ушей юноши при ударе о почву незаметно выпали.
12. Бледный, как подкаменная мокрица, Константин выбрался из кабины, присел на сучковатый пенёк и стал терзаться. Сам себе он виделся недостойным существом, суть мерзавцем, ведь только оно, недостойное существо-мерзавец, старается избежать мелких неудобств, а небо в отместку за такую суетность лишает его разума, что порождает беду. «Вот она, пришла беда-то!» — думал лётчик. О сидении на поляне есть и изображение.
Захотелось курить. Константин достал свой кисет и свернул козью ножку, заправив её оригинальной смесью. И задымил.
Есть прекрасные стихи:
Мутится души родник. Хлад пустоты ощущаешь,
Коль два иль три раза в месяц всласть не покуришь.
Это удивительно верно. Когда кучка пепла приняла размеры небольшого муравейника, настроение у курильщика улучшилось. В нём зациклировала динамичная решительность.
Скинув с плеч печали, Константин уложил матрицу «Правды» в вещмешок, забросил груз за спину и быстрым шагом по сухим листикам направился к городу, стараясь не наступать на жидкий заячий помёт.
13. Вскоре интуиция вывела его к узкоколейке, а внутренний голос заставил приложить голову к рельсе, сребрившейся в лунном свете. Ухо, освобожденное от напора тампона, уловило в металлическом бруске дрожь. Вибрация не была постоянной, но увеличивающейся. «Какой-то транспорт приближается! — догадался пилот. — Это мне фортунирует удача!» Радостный, он, подражая семафору, встал на насыпи, и, требуя помощи, уверенно поднял правую руку. В ней он сжимал мандат, дающий ему, как носителю информации, большие полномочия.
14. И вот показался транспорт, и приблизился, и затормозил. То была дрезина, которую приводили в движение путем ручных рывков два товарища в фуфайках горохового цвета. Константин дал им каждому под глаз посмотреть свои серьезные бумаги.
-О! — уважительно сказали товарищи.
А Константин спросил:
-Далеко ли до Ленинграда?
-Да нет, — ответили. — С полчаса по узкоколейке.
Константина это вполне устраивало, он взобрался к товарищам на тележку и махнул рукой:
-Жми!
15. И гороховые фуфайки погнали, — мелькали в глазах деревья, и в чистых ушах посвистывало. Но прошло полчаса, а признаков разворачивающегося в пространстве мегаполиса в виде куч мусора и непонятных строений всё ещё не было. Берёзы и осины же растолстели стволами, а лес набрал гущу, посуровел. Страшные подозрения появились у Константина. Он закричал:
-Так сколько же до города!?
А гороховые фуфайки говорят:
-Парень, отгадай загадку. Шёл Кондрат в Ленинград, а навстречу ему восемь ребят. У каждого ребенка лукошко, в каждом лукошке кошка, у каждой кошки восемь котят. Так сколько же котят ребята несли в Ленинград?
-Что-что!? — сказал Константин, хотя уже всё понял и закипал злом.
-До Ленинграда, теперь однако, больше часа на дрезине будет, — ответили. — Мы, паря, тонкосуконщики, мы в Кириши на фабрику к первой смене спешим. А в Питере мы культурно пили водку.
16. Есть восхитительные стихи:
Самолета мотор раскален. Но лед он
в сравнении с сердцем пилота!
Эти стихи полнятся правдой. Вот доказательство: осознав, что удаляется от цели, Константин впал в конструктивную ярость, вынул из кобуры табельное оружие пистолет и прострелил насмерть одного тонкосуконщика, самого гаденького по улыбке. Столкнув теплый труп на шпалы, лётчик приказал оставшемуся в живых загадчику:
-Гони взад!
Этого второго алкоголика он умно не уничтожал, но пугающе тыкал стволом промеж лопаток, дабы мобилизовались внутренние резервы.
Дрезина застучала колесами на стыках рельс, что твой пулемет.
Но было уже поздно — солнце вставало.
17. Освещенный неверным и багровым светом Константин словно механизированное привидение мчал к типографии, форсированно сокращая чужие мускулы, и думал о том, что лишь тот разглядел истинное лицо человечества, кто, неожиданно потерпев крушение, получил от людей помощь.
Лицо лётчика, перекошенное, было нехорошо, а волосы развевались, так как лётный шлем он бросил под ноги, спасаясь от внутреннего жара.
18. Хоть и гнул рычаг тонкосуконщик в максимальном усердии, но в Ленинград дрезина прибыла только в седьмом часу. Алкоголик, который от чрезмерного напряжения был весь в мыле, попил неправильно холодного пивка в буфете, запенился горлом и помер, а Константин таксомотором доставил матрицу в нужную типографию. Потом он нашёл органы, положил на стол документы, где объяснялось, кто таков К. Барсуков, и заплакал. Винился так:
-Зовут меня Кондрат. Я двух негодяев, сук тонких, самолично наказал, вне суда. Согласен за это ответить. А ещё миллионы остались из-за меня без духовной пищи. Тут нет мне оправдания, нет! Жить не хочется, но и стыдно встречаться с теми, кто покоится в земле!
И рассказал он всё, что с ним приключилось в минувшую ночь. Его выслушали, составили протокол, отобрали оружие и ремни и заперли под засов. Слова же подвергли проверке. А котят и кошек напоили молоком — они пищали.
19. Первым делом направили в лес техников — аттестовать оборудование самолета.
Увы! — выводы техников были малоутешительными для пилота: СУК исправен, он отлично ориентирует по солнцу. Почему он не работал у Кондрата — загадка. И хотя специалисты уверяли, что такое в обычай у тонких приборов — не работают, не работают, а потом вдруг бах! заработали — чекисты заподозрили в Кондрате повреждение ума.
А когда выяснилось, что железнодорожники, над которыми он кружил, в пику его рассказа прилично говорящие, в умственной болезни летчика сомнений не осталось.
И отвезли Барсукова насчёт протухшего масла в голове в психиатрическую дурку. И все восемь лукошек отвезли, и котят всех отвезли, и кошек прокатить не забыли.
20. А в дурке той — очередь, ведь желающих получить справку в любую эпоху избыток. И поместили Кондрата в общую палату, и принялся он в ней жить в нервическом ожидании. Горевал сильно. А коллектив был дружный, — длинными вечерами, на мотив «Мама, мама, что мы будем делать…» нередко выводили:
Доктор, доктор! У меня мигрень.
Кушать мне охота, а работать лень…
21. А ещё в дурке работал молодой, но перспективный психиатр, которого звали Андрей Владимирович Снежневский. Он имел уже перед наукой неоспоримые заслуги — подготовил к выпуску в жизнь новое мозговое страдание под названием вялотекущая шизофрения. Предавался этому всем сердцем, руками действовал равномерно. Часто тыкал партбилетом, не раскрывая его. А ещё Снежневский умел одновременно улыбаться и быстро двигаться с распростёртыми объятиями. Голос же его был сладок, но не приторен. Многие на это покупались.
Пришел назначенный час и Снежневский осмотрел Кондрата и убедился: патологий извилин нет.
Почему же лётчику в полёте мерещатся немые?
Снежневский подумал, а потом заглянул парню в уши. Там налипли мельчайшие волокна ваты. Психиатр задал несколько наводящих вопросов и добрался до истины. Её суть: врач Центрального аэродрома выпустил пилота в полёт нездоровым, что привело к катастрофическим последствиям.
И подумал Снежневский: «Невежда, находящийся не на своём месте, не похож ли он на крысу, не только ворующую кусок, но и разносящую заразу? Несомненно, похож. Невежда — зло. Но с другой стороны, если я разоблачу его, коллегу, непосвященным, то нарушится гармония медицинского социума. Люди, проведав от меня о плохих шарлатанах, отвергнут в негодовании науку медицину и обратятся к знахарям. От этого пойдут беды для всех. Вывод: знахарь зло большее, чем сор в избе поликлинике. Но добродетельный человек из двух зол выбирает меньшее, не так ли?..»
Такими рассуждениями Снежневский не предпринял ничего, чтобы наказать неуча в центре. Андрей Владимирович как врач советской формации не был способен на пакость, ведь в институте он не только изучал марксистко-ленинскую этику, но и имел по этому предмету твердую, заслуженную пятерку.
22. А ещё психиатр придерживался такого мнения: каждый профессионал, если он желает с блеском исполнять роль гида-проводника на маршруте «болезнь-здоровье», обязан досконально изучить и обратный путь «здоровье-болезнь». И в этом русле пришла в голову Снежневскому идея: «А почему бы не снарядить в излом Кондрата Барсукова? Это решит стоящую передо мною моральную задачу как можно лучше, это отведет подозрения от аэродромного терапевта — не его ведь профиль… А лётчиков у нас как грязи».
И стояли в ожидании у Снежневского растворы едкие, гремучие и требующие исследования…
23. Происходило так. Сидел смирно Кондрат в палате, чай пил с бубликами и котят тетешкал. Вдруг загремел ключ-«вездеход», заскрипели петли решётчатой двери и быстро-быстро появился в натюрморте Андрей Владимирович. Смотрит строго, но добро, и говорит:
-Товарищ больной, почему у вас халат такой грязный? Наверное, чай с сахаром пьёте?
А Кондрат отвечает:
-Нет, чай теплый.
А Снежневский качает неодобрительно головой, а потом просит нянечку принести свежее бельё. Нянечка исполнила, и Кондрат переоделся. Смотрит — с рукавами непорядок, как-то по клоунски. Он и жалуется:
-Андрей Владимирович — рукава, рукава длинноваты. Я же летчик, а не Петрушка, мне в них за ручкой управления будет неудобно.
А Снежневский удивляется:
-Что, милок, в рубашке путаетесь? Ну, это мы мигом исправим. Эй, санитарьё! Помогите!
И вошли тут два мясистых санитара и завязали рукава у Кондрата за спиною. И повлекли, согбенного, его в коридор.
-Куда вы меня… гады! Я хочу в коллективе! — лётчик извивается.
А Снежневский семенит позади с лукошком, бубликом хрустит и успокаивает:
-Так надо, так вернее. Вы в коллективе заразитесь.
А Кондрат кричит:
-Из безумия заразны только лёгкие формы, вроде юмора!
