И отстучал капитан Фёдор этот текст по рации в Москву. Там с текстом проделали обратную процедуру и положили на стол самому Лаврентию Павловичу, ибо всё, что касалось иностранных вождей, автоматически шло через заместителя Председателя ГКО. После шифровки-расшифровки получилось: «Прошу Вашего разрешения на использование стула Тито для подкупа американского техника, предположительно агента ЦРУ. Агент капитан Фёдор».
Берия глянул на текст и понял не так. Вспылил:
-Этот капитан Фёдор… он что, золотарь!? Офрейдячился там, за бугром!?
Но потом Берия остыл и наложил нейтральную резолюцию: «На ваше усмотрение». Он был умный, Берия-то, хотя и грубый. Осторожный был.
16. А капитан Фёдор излучал беспокойство. Курить ему что-то не курилось, и он бродил по своей каморке, бездарно сложив руки за спиною. Он ждал. Но вот замигала значимая лампочка на шпионском радио — то пришёл ответ из Москвы, с Лубянки. Ожидание закончилось — капитан Фёдор быстренько одел наушники и принял сигнал. Это был такой словоряд:
—«Да, товарищ Сталин предлагал Валерию Чкалову встать во главе НКВД, потому что попахивало порохом. Но почему это предложение было сделано именно Валерию? Неужели Капица или Пастернак менее работоспособны? Ответа на этот вопрос авиационный модернизм в своём произведении не предоставил. Поэтому его стихи есть просто рифмованная констатация факта, не поэзия.
А ведь основное, как всегда, на поверхности. — Банальное созвучие этикеток.
ЧКалов — ЧК Алов, алое ЧК. Алое НКВД.
Для товарища Сталина, как политика и языкознатца, сформированного в эстетике 19 века, словесное созвучие значимо, товарищу Сталину всякие дьячки в Тифлиской духовной семинарии заложили в голову нерушимо: В НАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО!..»—
Капитан Фёдор кодом добыл смысл из радиограммы — «На ваше усмотрение. Берия». Добыл и в волнении опять стал мерить шагами каморку. И в процессе брожения наткнулся он в углу на большой, как танк ИС-3, холодильник. И вспомнилось капитану Фёдору, что прячется в недрах холодного агрегата литровая бутыль самогона — дар сербского полевого командира Авраама Бранковича. И капитан Фёдор повесил с наружной стороны двери своей комнатки, на ручку, табличку с надписью: «Не беспокоить. Работаю с документами», открыл холодильник, вынул ёмкость, устроился перед зеркалом, что было запаяно в оправу под старояпонский стиль, налил стакан и чокнулся со своим отображением. Сказал:
-Шпион он, Пейпр, шпион, — чует и ноет сердце разведчика. Я его обезврежу. Клянусь, дорогой Лаврентий Павлович, обезврежу! Оправдаю такое доверительное к моим талантам «ваше усмотрение».
Сказал так капитан Фёдор, выдохнул в сторону, выпил и закусил занюхиванием рукава. Отображение в восточном орнаменте тоже выпило и закусило, покривилось и сказало:
-А как докажешь, что шпион?
А капитан Фёдор отвечает:
-Тактически грамотно, как в разведшколе учили. Конкретно возьму бумажку, да и напишу в ЦРУ, — мол, ваш агент по кличке Пейпр разрушил себе легенду и берёт взятки от коммунистов. В Управлении эту бумажку изучат и уберут шпиона от нас, потому что нелегендарный шпион — это бездарно. Моветон это.
А отображение говорит:
-Япона мать! Да ты никак донос писать собрался!? А вдруг Карлсон не шпион, вдруг он честный обыватель!? А его по твоему навету загонят куда-нибудь в зону, как врага народа!? Хорошо, а!?
Капитан Фёдор на это только рукою махнул:
-Какие зоны?.. У американцев их нет…
Отображение помрачнело. Говорит язвительно:
-Ты мне байки не трави, я не дитё. Зоны есть везде. Подумай, откуда у штатовцев бездна алюминия и марганца, а!? Ты посмотри, посмотри каких только из этого металла они самолётов-то поналепили, а!?. А откуда он, металл-то!?. А, значит, — рудники да шахты, штольни да карьеры. Ведь иначе металл не берут. А кто там кайлом ковыряет? Адвокаты да голливудовцы что ли!? Ха! Там — разноцветные негры. Много. Это экономика.
-А ну тебя! — сказал на это капитан Фёдор и застенчиво закрыл зеркало рушником. Он чувствовал: в словах отображения есть что-то правдивое и потому стыдился…
И присел капитан Фёдор за столик, и сочинил игроразведовательное письмо и отправил его в Ленгли. Увы! — думал, — часто приходится заниматься делами, которые доставляют неудовольствие…
17. А вечером он пошёл, отнёс сидушку Тито под оливу. Наутро она исчезла, две бутыли тормозной жидкости на том месте уж лежали.
Обмен возобновился и всем было работоспособно. По поводу такого значимого события – возвращения Карлсона в круговорот запчастей — капитан Фёдор нарисовал масляными красками чудесную картину, он умел. Карлсон был там изображён в виде ангела с бутылками тормозной жидкости в руках.
18. А через два дня рано утром механики отправились к оливе за запчастями, глядь, а на толстой ветке удавленник качается. Издали они не разобрали кто это, а подбежали ближе — Пейпр, коченелый уже. А рядом сидушка валяется из «дугласа» с автографом Тито. Видимо, пузатый бедняга её как предсмертную подставку использовал…
Механики американца из петли вынули, уложили на землю, язык вправили и побежали за помощью.
19. Как узнали капитаны Фёдоры о самонесчастии, так сразу же и догадались: «Пейпра Клипса Карлсона дознавали!.. Чистый он… припугнули Аляской, вот он и полез со страха в петлю…»
Стало гадко, мерзко, пусто…
Капитаны Фёдоры опять закрылись в своей каморке и, разливая партизанские напитки, принялись чокаться. Им было стыдно друг перед другом: один винился, что не смог интуицией отличить шпиона от обывателя, другой корил себя, что не хватило характера настоять на своём. У обоих кипели на глазах слёзы и горели сердца, — поэтому каморка с той и другой стороны зеркала полнилась чадным туманом.
Через полдня чоканья зеркало не выдержало и разбилось, осыпалось со стены, японскому отображению стало негде жить и оно перебралось в наш мир. С виду оно было точно такое же, как и наш капитан, но левша.
Тот левша говорил:
-Лётчики!.. Ха!.. лётчики-налётчики! Возьмём основной воздушный аппарат. Называется он громко — самолёт. Но ведь самолёт по определению нечто, летающее само. А разве движется их самолёт без пилота? Нет. Всё в авиации построено на обмане. Как высыпали по стране в начале тридцатых вышки в колючке, так сразу же и поднялась шумиха вокруг воздушных героев. Опиум для народа! И лётчики и попы схожи: и те и другие в Небе видят смысл жизни. А кто обратит внимание на Землю?..
Тот левша говорил:
-Выпускаясь из своих училищ летающие юноши прощаются такими словами: «До встречи у Михаила Ивановича!» То есть увидимся в Кремле, при вручении орденов товарищем Калининым. Какое самодовольство, а!?. Посмотри в газетах списки награждённых — воздушных героев в три раза больше, чем земных. А ведь военная статистика утверждает: сухопутные войска выполняют 87% боевой работы, 4% морской флот и всего 8% авиация. Однопроцентный остаток силят партизаны да Сусанины.
Тот левша говорил:
-Полёт есть не что иное, как отсутствие твёрдой почвы под ногами, то есть лётчики ничуть не приближаются к Небу, а лишь отдаляются от Земли.
-А ты глянь на медаль «За отвагу». На лицевой стороне, вверху, три самолёта, а внизу одинокий танк… Общая корявость изображения видимо выражает мысль: высшее проявление мудрости есть абсурд, как намёк на отказ от познания истины в правильном изображении. Почему всё с ног на голову, почему не три танка-пахаря и один самолёт-мотылёк, как в реальной жизни!?..
Действительно, почему!?
Эта несправедливость возмущала.
И дочокались капитаны Фёдоры до безобразия, до того, что договорились покинуть показушную авиацию и уйти бить фашиста в честные бронетанковые войска…
Так миновало ещё два дня.
20. И вдруг приезжают в советский авиаотряд какие-то американцы в гражданских галстуках. Говорят командиру:
-Мы журналисты-селекционеры с психоаналитическим уклоном. Ищем достойного человека, чтобы вручить ему премию Пулитцера.
Полковник Щелкунов спрашивает:
-А что это за премия? И, главное, сколько?
Американцы в гражданских галстуках разъясняют:
-Главное — двадцать тысяч долларов. Дают за красивый почерк со смыслом. Вы нам черкнёте?
И полковник Щелкунов черкнул. А вдруг? – думал.
А тут и другие наши подошли. Писаря там, связисты и вестовые. Штабные то есть. Порасхватали бумажки — и давай в каллиграфии упражняться. А потом и лётчики подошли и увлеклись.
Американцы в гражданских галстуках просмотрели всё письмо и говорят:
-Слабо, очень слабо. Нет достойных на премию Пулитцера.
Так они всю базу графорассмотрели. Удивляются:
-Это что, весь ваш состав?
Наши пересчитались и отвечают:
-Нет. Есть ещё сержант Фёдор.
Смотрят американцы хитро и спрашивают вкрадчиво:
-А где же он? Он презирает эту премию?
Наши отвечают:
-Да нет вроде… Он в грусть вошел. У него недавно коммерческий друг самоубился, — всё ковырялся он в какой-то душевной болячке, ковырялся вот и наковырял. Пальцем, без гвоздя. А ведь предупреждали и по аэродромному радио… А сержант Фёдор в каморке у себя запёрся и лечится. Если ваша премия не срочная, не тревожьте.
А американцы говорят:
-Выводите нас на эту каморку.
21. Наши и вывели. Постучались. Никто не откликается. Глухо, как в танке. Тогда взялись люди засучив рукава за монтировки и взломали дверь. Глядят, а там вполне пусто насчёт живых. Имеется там стол с бутылью да стаканами, пара табуретов, зеркало разбитое да холодильник мощный в углу тихо урчит. Газ-перегар ещё.
Однако, а совершенно непонятно.
Хотели уже уходить без записей, как вдруг из холодильника звук какой-то послышался. Бросились к агрегату, открыли, а оттуда два капитана Фёдора выпали — замерзшие и полузадохнувшиеся.
22. Оказывается, капитаны Фёдоры призадумались: а сможем ли мы воевать в танке, в тесноте броневой, всё ли у нас будет в порядке с нервами насчёт клаустрофобии? Вот и забрались они в холодильник для эксперимента над своей психикой и замкнулись изнутри.
Не противились Фёдоры, когда их попросили приложиться к бумаге, апатично накорябали задубелыми пальцами мороженные тексты. Вот они.
Один капитан Фёдор одной рукой написал:
-Формально приблизительно, но по сути точно, бронетехники делятся на танкистов и самоходчиков. Танкист – он триллер, он сродни тройному одеколону или христианскому слезоточивому богу. Он, танкист, во-первых, мчит на Смерть, во-вторых, защищает от Смерти, а в-третьих, он и есть сама Смерть. От танкиста требуется видеть Поле Боя насквозь, но это ведь невозможно в принципе. Оно, Поле Боя, хоть и прозрачно, но призрачно, то есть, задымлено невидимо, оно ипостась Вечности. А возможно ли из тримплекса обозреть Вечность? Вопрос риторический. Так что требования к танкистам завышены – отсюда и срывы, и трагедии. И идут из танкистов в самоходчики, самоходчики работают из-за бугра по навесной траектории, там проникающего взгляда не требуется, там утыкаются глазом в таблицы и шкалы. Потому правильно говорят: самоходчик, это житейски поумневший танкист. Но кто в молодости не мечтал стать танкистом – у того непорядки с Сердцем, но танкист, к старости не пересевший на самоходку, имеет тугой проворот цапф головы.
Другой капитан Фёдор другой рукой добавил:
-Поле Боя для хорошего бронетехника пахнет детством. Просто пахнет, без всяких кривоусмешливых мыслеплетений. Фрейд, не лишённый проницательности в вопросах о деньгах и богатстве, срывается в пошлость, рассуждая о толщине стволов и их готовности подняться и выстрелить. Но куда как архипошл эпигон Юнг, утверждающий, что хорошие самоходчики получаются только из призывников, страдавших в детстве ускоренной дефекацией. Доказательства примитивны: дескать, эти люди на всю жизнь предельно серьёзны, в смысле отстреляться, и потому всё будут делать строго – по часам, по объекту, не отступая от духа и буквы бумажки-инструкции. Укажем: Юнг всего лишь современник. Современники же всегда завидуют возвышенной траектории, не исключая и раскачивание на виселице. Настоящие бронетехники не обращают внимания на современников, они мчат Полем Боя так, как будто с Неба за ними наблюдают члены Политбюро с товарищем Сталиным во главе. Бронетехники считают: а иначе на Поле Боя и выходить не стоит. Так воюют настоящие. Но гениальные Бронетехники воюют не так, гениальные бронетехники воюют так, будто никакого Неба не существует, а есть только Земля. Это и есть настоящий Бой. Жаль, что уровень мастерства бронетехника до сих пор определяется архаично: не тем, как он гибнет, а уроном, нанесенным противнику…
Это капитаны Федоры кодом изложили:
РУССКИЕ КАПИТАНЫ ПРЕДАТЕЛЯМИ НЕ СТАНОВЯТСЯ!
Ведь они, Фёдоры, были временно отмороженные и подумали, когда распахнулась дверца холодильника, что башню сорвало бронебойным, и они, прослабленные, выпали из металла в чужие руки и враги их склоняют в сотрудничество.
Американцы вникнули в закодированное и ахнули:
-Мило, очень мило! Это толстоевщина, да?! Вы, Фёдоры, только вы овладеете премией Пулитцера! — И к полковнику Щелкунову. — Господин полковник, не сможете ли вы отпустить сержантов в Рим для оформления приза?
И командир разрешил.
Что можно сказать об американцах?
