ПОЭЗИЯ
Жила-была посланница весны,
вся неслух, недотрога и каприз.
Мы в эту даму были влюблены,
и с ней одною связывали жизнь.
Она была – как стужа, вьюга, зной,
прекрасной, окаянной, милой, злой.
И с кем бы мы не тешились, сомлев,
ей не было соперниц на земле.
Ей пели аллилуйю в благовест,
на громких сценах, в чахлых чердаках.
И если божье царство где-то есть,
то лишь в ее всевидящих глазах.
ЛУЧИНА
Луна над пролеском забродит.
Запахнет осенней листвой.
А небо в старинный колодец
роняет звезду за звездой.
С зеленых лугов и долины
доносится звон вековой.
И издали слышно «Лучину»
в деревне моей избяной.
Как будто и нету причины
для грусти в таежных краях.
Но люди поют о кручине,
что их извела, как змея.
Я выйду. За темной оградой,
в ольхово-кленовых ветвях,
играют симфонию сада
над шиферной крышей ветра.
А в доме все та же кручина
изводит и гложет сердца.
Гори же, наш светоч, лучина,
гори, догорай до конца!
Ну, как мне сейчас – без милой?
И с кем мне идти к венцу,
коль рок мне теперь с могилой
венчаться судил молодцу?
Подушка моя и перина
набиты не пухом – землей.
Но все же не гасни, лучина,
гори, огонечек ночной!
Луна, словно в омуте, тонет
в пруду, за дубравой ночной.
И плачет береза над кленом,
роняя слезу за слезой.
ЗАКАТ
Забреду в желтеющий осинник.
Дождь стеной – осенняя пора.
От паленой горечи полыни.
плачут безутешные ветра. .
Эту стынь в пролесках, эти глуби,
этот серый цвет и холода,
если ты когда-нибудь полюбишь,
то уж не разлюбишь никогда.
Сколько ни раздумывай о смерти,
как себя ни мучай, ни жалей,
все равно не скроешься от этих
голубых озер и тополей.
Все равно от красного заката
засветились яблони в саду.
Ни в каких хранилищах не спрятать
в сумерках рожденную звезду.
Человек не может быть вторичным,
если верит в небо и влюблен
в этот полуслышный, необычный,
в поле васильковый перезвон.
За кормой и молодость и силы,
но яснее ум и тверже взгляд.
И нетленен в сердце этот милый,
красный над осинником закат.
ЭТЮД
Еще синеют георгины.
Трава густа. И долог сон.
И в голубой, как небо, иней
полет синицы воплощен.
С деревьев падают снежинки
и тихо тают над землей.
Что ни тверди об этой жизни,
ей никогда не быть иной.
И пусть негаданно-нежданно
приходят зимы до поры,
прими, мой милый друг, как данность,
ее печальные дары.
И ни к чему искать причины
тому, что в сердце жар угас.
Еще синеют георгины.
Трава густа. И долог час.
ИВА
Ива-иволга, диво из див,
дар случайный у черной чайной!
Не пером написать, как красив
вольный твой силуэт ночной.
Черной гарью осыпаны кроны
от пожарищ в долине степной.
Как сестричка из санбатальона,
ты склонилась над нашей землей.
ПОДРАЖАНИЕ РУБЦОВУ
Я иду по полю, вечный странник,
и смотрю, как с красною зарей
русские равнинные туманы
стелются над шелковой травой.
Тишина, дарованная свыше.
Далеко-далече милый дом.
Пашня перепахана и дышит
душу согревающим теплом.
Солнце над дубравою садится.
Миг еще – и канет с высоты.
Хорошо здесь где-то заблудиться,
и искать ночлег до темноты.
УЗНИК
Серый полдень. Холодеет сердце.
Липнет скука, как столярный клей.
От ступней до рук отмерив цепь,
я хожу по камере своей.
Я обложен кованою дверью
и стеной с решеткой на окне.
И вопрос, во что я нынче верю,
не приходит в голову ко мне.
У меня сейчас другие думы.
Мне открылось в виденье простом:
сколько не читайте книжек умных,
все равно помрете дураком.
Здесь, в моей темнице, за оградой
высотой до неба в облаках,
в самом деле, ничего не надо,
кроме чая, карт и табака.
И пускай ветра из грязных штолен
только пыль и сор метут сюда,
если суждено прожить в неволе,
то любое горе – не беда.
Запахи железа. Мрак и холод.
Через час, когда погаснет свет,
конвоир за полурванный доллар
принесет мне пачку сигарет.