И действительно – синий, упругий мячик появился в лапках старшего детюнца – появился неизвестно откуда; тот подбросил его, и мячик стал подниматься, меняя окрас ежесекундно, переливаясь, а, взлетев повыше, лопнул – звонко и легко, как было сказано в песенке. Радуга раскинула два крыла, и детюнцы побежали по ней.
-Прощайте, маэстро, — кричали они. – И тебе всего-всего, крошечный человечек стишка.
Тот, высунувшись из кармана, махал им, что-то тоже рифмуя в уме.
-Надо же, — восхитился маэстро. – У них и песенка есть.
-А тут несправедливость, — пискнул человечек, уже спрятавшись в карман. – На трёх детюнцов – одна песенка. Нужно, чтоб у каждого детюнца была своя.
-Может, они потом и сочинят – каждый себе по песенке, — отвечал Гофман. Всё это время, как оказалось, он шёл, правда не быстро, так как связавшись с детюнцами, вряд ли кто сумеет двигаться шустро, как ходики.
Молочница катила тележку навстречу.
Я бы мог, — думал Гофман, — превратить её в кувшин с молоком, кувшин на коротеньких таких, но сильных ножках, и ей бы не пришлось толкать громыхающую эту тележку. Поравнявшись с нею, маэстро понял, что молочница никогда бы не захотела стать кувшином, и не стал делать ничего, просто продолжал идти.
Интересно, кто открывает ворота фантазии и дарит нам пригоршни слов? – бормотал себе под нос маэстро. Интересно, где эти два парня – вечно пьяные – что попадались мне последнее время постоянно? Интересно…
-Не много ли интересного, а? – пискнул из кармана человечек. – Между прочим, ты прошёл кабачок матушки Фортуны.
-И то верно! – И Гофман, хлопнув себя по лбу, вынужден был двинуться в обратном направленье.
Дверь оставила его без приветствия, зато лесенка пропела:
Здравствуй, милый, милый Гофман,
Доверяй фантазий горкам.
-Спасибо, — неожиданно для себя поблагодарил Гофман лесенку. – Я им и так доверяю. Только почему горкам? Я вижу в себе горы, Монбланы фантазий.
Но лесенка молчала уже, будто и вовсе не умела и говорить, ни петь.
Фортуна улыбалась серебряно.
Два парня дрыхли за столом, уставленным кружками и разными бутылками: замшелыми, зелёными, прозрачными и светлыми.
-Послушай, — сказал Гофман хозяйке, — не могла бы ты повести себя с ними, как подлинная Фортуна? Ну, хотя бы обратить всю их брагу в молоко.
-Ах, маэстро, вы говорите так, будто когда-нибудь сами пили молоко! – Засмеялась Фортуна, наполняя объёмистую кружку пивом.
-И верно, — улыбнулся Гофман, принимая кружку из её рук. – В моём закутке никого?
-Почему же? Там ваше перо. Очень деловитое – надо сказать.
-Да? – протянул маэстро, впрочем, едва ль удивлённо. – Поглядим, что оно там делает.
В закутке на столе стояла оплавившаяся свеча, лежала гора бумаги, и перо – действительно деловито – порхало по верхнему листу.
Гофман присел; осторожно – так, чтоб не мешать – поставил кружку, и сделал глоток – несколько более шумно, чем хотел бы.
Перо, остановившись, сказало недовольно:
-Можно не шуметь, когда я работаю.
-Кхе-кхе… — кашлянул Гофман.
-Ах, это вы, маэстро! – вздрогнуло перо, и на кончике его засиял крупный павлиний глаз.
Гофман засмеялся, потом сделал ещё глоток – аккуратный, совсем не шумный.
-Ты с этим глазом похоже на циклопа. Но циклопы не бывают среднего рода.
-Я буду перо-циклоп, — ответило перо игриво. – Этакий гибрид из фантазий вашего дальнего брата Босха.
-Так что же ты пишешь?
-Сценариус, — важно ответило перо.
-Что-что? – не понял Гофман.
-Сценариус для фильмы, — пояснило перо.
-И что это за слова?
Крошечный человечек стишка выпорхнул из кармана панталон, подбежал к бумаге, устроился чуть поодаль, и сообщил – серьёзным голосом, без намёка на писклявость:
-Это из нашего мира, маэстро. Из будущего. Где вам не понравилось.
-Но что это означает?
-Ну, фильма – это как бы ожившая, выдуманная жизнь, запечатлённая на специальной плёнке, которая мчится перед вами в темноте, расцвечивая и украшая реальность.
-А, понятно, — протянул Гофман. – А сценариус?
Перо деловито запорхало над бумагой.
-Сценариус, — объяснил человечек, — это скелет фильмы. Костяк. Основа.
-И о чём же ты пишешь, перо, — спросил маэстро, поблагодарив человечка, и вновь сделав глоток.
-Как о чём? – вздрогнув, замерло перо. – О вас, конечно.
-Обо мне? – удивился он. – Неужели? И что же ты пишешь…
-О, тут будет всё – и как вы побывали в будущем, где вам не понравилось, и как встречались с печальным писателем по фамилии Кафка, и как бродили с архивариусом, а потом летали на грифоне, посещали сады, победили горшок…обо всём в общем.
-А про детюнцов будет? — поинтересовался человечек стишка – уже пискляво.
-Про этих шалопаев? Обязательно.
Гофман пил своё пиво, человечек мечтательно глядел в потолок, а перо, утратив свой глаз – безболезненно, конечно, путём алхимического обращенья – заявило:
-Так, что я попросило бы не мешать работать. А то могу напортачить, или что-нибудь исказить. А сценариус не терпит неточности.
-Работай, работай, — помахал ладонью Гофман. – Я сейчас допью пиво и уйду.
-Мы уйдём, — пискнул человечек. — Хотя я и не пью пива.
И они действительно ушли через несколько минут.
В комнате у архивариуса было всё, как обычно – не было только его – архивариуса.
-Впрочем для такого человека – если он вообще человек – как раз обычно необычное, — подытожил Гофман.
Синие и золотые шарики, заслышав звук его речи, вспыхнули, и закружились вокруг взлохмаченной, как всегда, головы маэстро.
Они водили хороводы весело, как детюнцы, и лопались совершенно безболезненно, падая словами на бумагу, в изобилье имевшуюся на столе. Слова соединялись ловко, почти без участия маэстро, и рассказ ткался сам собою – так, будто у него не было автора.
-А это высший класс, — послышался голос архивариуса, — когда текст сочиняется сам собою.
-Какое колючее, неудобное слово — текст, — отозвался Гофман. – Ничего не обозначает – и приказ горшка был текстом, и любое объявление текст. То ли дело чёткая обозначенность сделанного — рассказ, повесть, стихотворение.
-Особенно стихотворенье, — пискнул из кармана человечек.
Архивариус пересёк комнату и сел напротив Гофмана.
-Ты сегодня без своей хламиды? – поинтересовался тот.
На архивариусе был коричневый бархатный пиджак, жёлтые панталоны, и туфли с большими серебристыми пряжками.
Борода серебрилась как-то особенно – с зеленоватым отливом.
-Да, сегодня вот так.
-Ну, как твоё дельце? — спросил Эрнст.
-Это спрашивает только Эрнст? — улыбнулся архивариус. – Или Теодору и Амадею тоже интересно?
-Всем нам, — тоже с улыбкой ответил Гофман. – И человечку, пожалуй.
Но тот ничего не пискнул и не пробасил из уютной норки кармана.
-Дельце сделано. Хотя «сделано» больше подходит делу.
-А что у тебя было – дельце или дело?
-Пожалуй, дельце – такое небольшое, пушистое. Правда, иногда оно может быть важнее дела – пузатого и надутого, как горшок.
-Прыг-скок, — пискнул человечек.
-Значит, не спит? – спросил архивариус.
-Нет, — ответил Гофман за своего крошечного приятеля. – У нас было такое насыщенное, переполненное впечатленьями утро, что спать ему – никак. И вообще-то, кто ж спит по утрам?
-Но сейчас уже день, — заметил архивариус.
-Да и днём спать негоже.
-Тогда, — предложил хозяин, — давай выпьем вина и отправимся в недра двери. Ты ещё, кажется, там не бывал.
-Здорово звучит, — развеселился Гофман – недра двери!
Кувшин возник на столе, играя рубиновыми оттенками, и волшебная соль в не менее волшебной солонке, вспыхнула золотисто в ответ.
-Ты не забыл, — поинтересовался архивариус, — что она здесь ночевала.
-Не-а, — откликнулся маэстро. – Она может ночевать, где хочет. Главное, чтоб меня не забыла.
Демонстрируя, что забывчивость ей чужда, соль вспыхнула сначала сиренево, потом янтарно. Потом опять стала белой.
Вино было налито и выпито. Капля, упавшая на человечка, сильно позабавила его.
-Нет, нет, — хорохорился он, — я не опьянею ни за что и никогда. Не буду, как те двое из кабачка.
-Ну, идёмте, — пригласил хозяин.
Для начала путешествия им пришлось выйти за дверь и тут же остановиться, ибо маршрут был необычен.
-Как же мы попадём туда? – побеспокоился Эрнст.
-О, не переживай, технология отработана.
Он щёлкнул пальцами – или выдрал волосок из бороды – что совершенно неважно, и стены дома потекли, засияли, забликовали множественными изображениями. Они перемещались, входили одно в другое, создавая причудливую диффузию, и дверь медленно, будто нехотя включилась в игру.
-Теперь пора, — сказал хозяин.
И они вошли, не входя в дверь – не открывая её, приблизились к ней вплотную, и растворились в панораме, предложенной ею.
-А тут занятно, — сказал маэстро, озирая массивные опаловые плафоны под потолком.
-Ещё бы, — молвил архивариус. – Много воздуха, света и волшебства.
Из воздуха сконцентрировался грифон, нежно отливая мягкой розоватой шкуркой.
-Привет, — сказал он.
-О, здравствуй, — отозвался маэстро. – Давно мы на тебе не летали.
-Поправимо, — охотно откликнулся грифон, и даже предложил им широкую свою спину.
-Нет, нет, — объявил хозяин дома. – Сегодня никуда не полетим.
