Тусклая, выгоревшая под солнцем степь сбегает с пологих холмов и отвесно обрывается в море. Скалы, сложенные из пластов известняка похожи на пирожное «Наполеон». У подножья скал плещется акварельное море невозможного изумрудного оттенка. По краю обрыва, над морем стелется дорожка. По этой дорожке, навьюченные рюкзаками, идем мы втроем – Хома, Олег и я. Над нашими головами, в светлом, выметенном ветром, небе стоит маленькое белое солнце.
— Ага, — говорит Хома, остановившись на обрыве. — Вот, как у них, здесь купаются!
Он стоит и с застывшим лицом разглядывает что-то у себя под ногами. Мы с Олегом подходим ближе и видим вбитые в край каменной плиты альпинистские крючья. К крючьям привязаны тонкие, веселой раскраски веревки. Нагнувшись над обрывом, я вижу, как они змеятся по скалам и сбегают вниз, в тридцатиметровую бездну. Там, на белой, сверкающей под отвесными лучами солнца, известняковой плите сидят на корточках два сильно загорелых паренька в гидрокостюмах и неторопливо совершают какие-то манипуляции с масками, ластами, кислородными баллонами, гарпунными ружьями и т. д..
— Значит так, — объясняет нам Хома. — С утра пораньше приходишь на берег. Вбиваешь такие вот крючья, привязываешь веревку, и лезешь вниз, не забыв вон тот здоровенный рюкзак со снаряжением для дайвинга. Потом весело забираешься в гидрокостюм и как дельфин-переросток резвишься среди подземных гротов и медуз. Что я могу сказать – з….сь!
Олежка курит и внимательно смотрит на поблескивающие крючья, вбитые в камень и на зеленые, в желтую полоску веревки.
— Нет, я так не могу, — говорит Олег.
И мы идем дальше.
— Кстати, что там, на формах писали? – спрашивает меня с невинным видом Хома.
Я быстрым шагом ухожу вперед. В рюкзаке гремит посуда. Фотографирую скалы, бухточки, известняковые плиты, уходящие в прозрачную изумрудную воду, чаек на камнях и т. д. …
…дорога виляет и уходит от моря, а мы, чтобы немного срезать лезем вверх по склону. Под ногами шуршит колкая сухая трава. Я вижу палатку и человека, сидящего без движения возле тамбура. Палатка стоит на макушке холма, над обрывом, на самом краю мира. Медный свет клонящегося солнца превращает фигурку человека в угольный силуэт, и тогда только я замечаю, что уже вечер, а мы еще бредем вдоль берега.
— Красиво, конечно, — говорит Олег. – Только, как здесь жить? Тени нет, и до моря не спуститься, если ты не альпинист, конечно. Я вообще не понимаю чего тут делать?
— Медитировать, — говорит Хома.
Проходим мимо. Прежде чем спускаться с холма, придирчиво осматриваем открывшийся вид.
— Нет, должны же эти зло…..е скалы где-нибудь кончиться? — вопрошает Хома. – Я думал как: приедем, искупаемся, позагораем на бережку, водки выпьем… Найдем, у кого покурить взять…
Морской горизонт немного загибается по краям. На мелкой сетке волн лежит солнечный блеск. Известняковые отвесные скалы живописно громоздятся и уходят вдаль и пропадают вдали, в золотой вечерней дымке. Мимо мысков и бухточек, вдоль изломанной линии побережья бежит наша дорожка припорошенная тонкой белой пылью.
— Очень живописно, — говорит неунывающий Олежка.
…сперва я замечаю какую-то постройку, что-то вроде маленькой пирамиды, вдалеке, за загогулинами береговой линии. Но вот мы подходим ближе и теперь видим приличных размеров белый мыс и симпатичную известняковую арку над темно-синей водой, и рыбацкие сети, растянутые вдоль берега. Поперек мыса стоит забор, за забором поблескивают крыши каких-то домиков, а на самом краю, за недостроенной пирамидой остановился гусеничный кран со своим ржавым ковшом.
— Это, скорее всего, Большой Атлеш, — говорит Олежка, разглядывая свою никчемную идиотскую карту. – А это, наверное, рыбозавод…
— Наверное, — ворчит Хома.
Хоме этот рыбозавод до лампочки, да и мне тоже. Мы все за этот денек уже порядком з…….сь.
Прикрыв рукой глаза от вечернего солнца, я смотрю на этот, так называемый, Большой Атлеш и думаю, что эти все домики, рыболовные сетки и гусеничные экскаваторы, здесь, посреди степи, как-то не к месту, что ли. А потом я вижу этот дьявольский мираж.
— Хома, — говорю я, сглатывая слюну. – Ты посмотри!
Возле обрыва стоит большой шатер. На выгоревшем зеленом полотнище без труда можно прочесть два заветных слова: СТАРЫЙ МЕЛЬНИК.
— Зайдем, — говорю. – Холодного пива попьем…
И я схожу с нашей белой дорожки и иду по степи к далекому пивному шатру.
— Это какое-то нае….во, — говорит Хома, едва за мной поспевая. – Такого просто не может быть.
— Еще как может! – я иду все быстрей, чувствуя небывалый прилив сил. — На Большой Атлеш, наверное, туристов привозят, на эту, б…ь, арку посмотреть. На этот рыбозавод. Вот и поставили пивнушку…
Шатер между тем обнаруживает все свойства миража. Он мерцает, и немного плывет в густом синим воздухе и как будто отодвигается все дальше по берегу. Я иду вслед за этой заветной пивнушкой скорым шагом, гремя посудой в рюкзаке за плечами. Я уже вижу прохладный сумрак за пологом, запотевшие, с капельками прозрачной влаги пивные краны, серебристый блеск кеглей, сколоченную из досок стойку и пустые пластиковые стаканы со следами пены на этой стойке…
— Надо будет взять Черниговское светлое, — говорю я Хоме. – Хорошее пиво. И еще соленую рыбку. Как ты думаешь, Хома, у них есть соленая рыбка?
— Ну, раз здесь рыбозавод, я думаю, есть и рыбка, — замечает Хома. – Подожди, Олег отстал.
— Догоняйте, — бросаю я через плечо и устремляюсь к шатру.
Возле шатра стоит большая и ржавая канистра, на столбе висит умывальник. У входа, подле составленных друг с дружкой рюкзаков сидят на корточках загорелые дочерна патлатые пареньки в джинсовых шортах. Также присутствуют другие предметы быта, как-то натянутые веревки и разное шмотье развешенное на этих веревках для просушки. Все эти мелочи должны были меня насторожить, но я не придаю им значения. Я подбегаю к шатру, одергиваю полог и захожу внутрь.
…в полутьме шатра нет пузатых кеглей и нет запотевших пивных кранов, нет стойки, нет высоких пластиковых стаканов со следами пивной пены и, вероятно, нет никакого пива. А вместо этого я вижу худого небритого деда в тельняшке и бандане и девчонку в купальнике. Они сидят возле туристического раскладного столика и чистят картошку. В одном углу шатра стоит древний пожелтевший холодильник, в другом свалено снаряжение для дайвенга и вместо пивных кеглей я вижу баллоны со сжатым воздухом… Дед в бандане кладет на стол нож и оглядывается на меня. У него худое изрезанное морщинами лицо. Седая щетина. Он похож на состарившегося Рутгера Хауера. Я выхожу прочь.
Возле шатра стоят Хома с Олегом. У меня, наверное, что-то не так с лицом, потому что Хома цепко берет меня за плечо, как если бы он боялся, что у меня вот-вот подломятся ноги и я упаду.
— Что там, Шурик? – спрашивает он негромко.
— Нет там ничего, — говорю. — Нет никакого пива. Там живут эти проклятые дайверы. Готовят еду, обсуждают свои дайверские дела, бухают, трахаются. Не знаю, они, наверное, просто где-то сп….ли этот шатер!
— Ну, ладно, успокойся…
Я снимаю рюкзак, путаясь в лямках. Сваливаю его на землю и сажусь верхом.
— Нет там никакого пива…
Рутгер Хауер разрешает нам набрать воды из стоящей подле шатра цистерны.
— Только сырую лучше не пейте, — предупреждает нас этот суровый мужчина в бандане. – Вскипятите сначала.
Мы набираем воды в пару пластиковых бутылок и уходим с Атлеша. Пока мы бредем по тихой вечерней степи, прибрежные скалы становятся все ниже и ниже, и вот уже можно спуститься к морю, не рискуя при этом свернуть себе шею. Само собой, именно здесь, в единственном месте на побережье, где мы можем искупаться и заночевать с палатками, устроена свалка. Когда мы идем мимо мусорных курганов, они шелестят на ветру лохмотьями пластиковых пакетов и интересно пахнут. Спускаемся с обрыва и выходим на узкую, заваленную булыжниками, площадку. Ставим палатки на каменных плитах, привязав растяжки к обломкам скал. Кипятим воду на газовой горелке, варим гречку с тушенкой, пьем теплую водку и закусываем вскипевшими на жаре, мятыми помидорами.
— Интересно, зачем я надел новые кроссовки? – спрашивает, ни к кому собственно не обращаясь Хома.
Он сидит на коврике, разувшись, и с серьезным лицом разглядывает огромный водяной пузырь у себя на ступне.
— Действительно, зачем? – отзывается Олег.
Пока есть силы, иду купаться. Поплескавшись среди валунов, выползаю на берег и валюсь на пенку. Солнце садится в море. Быстро смеркается. Хома доразливает водку, подсвечивая себе налобным фонариком. Выпиваю последнюю стопку… Меня будит Олежка. Кругом темнотища, луны нет, зато звезд на небе столько, что голова кружится. Напившись воды, заползаю в палатку…
…ночь, плацкартный вагон. В изножье моей полки сидит худой долговязый хохол, если не путаю, плотник. Ездил на заработки. Вчера познакомились. Напротив, за столиком возлежит Олег.
— Почему они все так одеваются? – спрашивает Олег. – В смысле, хохлушки? Почему такой макияж? Эти черные тени? Локоны? Потом эти навороченные перстни? Откуда вся эта готика? И ладно бы молодые девчонки, так нет же бабы под пятьдесят, то же самое. Это что национальная черта такая? Менталитет? Ты только не обижайся…
— Нет, не замечал, — отвечает хохол, который вероятно плотник.
На верхней полке угадываются очертания Хомы. Тот спит, укрывшись одеялом с головой и отвернувшись к стене. А эти два ох….ка спать так и не ложились и все еще бухают. Сдернув с себя простыню, сажусь.
— Ага, Шурик проснулся! – бодро говорит Олег.
Он наливает мне стопочку коньяка и передает половинку яйца вкрутую. Выпиваю и закусываю. Из прохода с нижнего бокового места несчастными глазами на нас смотрит какая-то тетка.
— Мужики хуже баб, — жалуется мне эта тетка. – Вот как начнут трещать!
— И не говорите, — отвечаю.
Олежка все бубнит, и его никак не унять. Нахожу плеер, втыкаю в уши затычки, включаю бесцветный скандинавский эмбиент. За окном едва начинает светать. По темному полю бегут столбы с проводами…
…завтракаем в тени мусорных курганов. Море какое-то бирюзовое, его даже фотографировать страшно. Поднявшееся над свалкой солнце ярко освещает Атлеш. Ковш экскаватора ржав и неподвижен.
— Нет, не так я хотел отдыхать, — ворчит Хома. – Жить в степи, на помойке, это, конечно, прикольно… Вот, что, давайте-ка валить отсюда, пока отпуск не кончился. В Лисьей бухте где-нибудь встанем. Или в Эдеме, как прошлым летом.
— Можно, — говорю, – поехали.
— Да, ладно, Хома, чего ты с утра завелся, — Олежка зевает. – Зато Тарханкут посмотрели. А то, когда здесь еще будем…
Олег раскладывает на коленях свою замечательную карту. У этой карты просто кошмарный масштаб и она вся сплошь состоит из пустоты, каких-то бледных пятен и простых линий.
— А мы вчера так ничего, прилично прошли, — замечает Олег и машет рукой куда-то вдаль, по берегу, – в той стороне Марьино. Это деревня такая.
— И далеко? – спрашивает его Хома.
— Не близко. Только, нам, что до Марьино идти, что обратно, до Оленёвки, один чёрт.
— Тогда пошли до этого Марьино, — говорит Хома.
Собираем палатки, навьючиваем рюкзаки, уходим.
…вдалеке за зигзагами берега, на длинном пологом мысу торчит непонятная труба или башенка. Над башенкой в ярком утреннем небе стоит белое солнце. Море сверкает так, что на него невозможно смотреть, фактура воды пропала, один сплошной блеск, и наша дорожка, петляя по краю обрыва, уходит в этот блеск. В контрастной монохромной степи блестят какие-то искорки. Их, наверное, сотни. Пройдя немного вперед, я вижу, что это мусор: бутылки, пластиковые тарелки, стаканчики, пакеты и т.д.
— Поднимемся вон на тот мыс, а за ним, наверное, будет Марьино, — говорит Олежка.
Мы доходим до горизонта, поднимаемся на мыс, спускаемся с мыса и идем дальше. Никаких следов Марьино.
…плоская, как сковорода степь, и в этой степи до самого горизонта, куда ни глянь, чернеют отхожие ямы, заботливо обложенные камнями. В ямах прячется окаменевшее говно. Над ямами возведены хлипкие стульчаки, частично разрушенные. Кое-где сохранились кабинки обтянутые черной пленкой. Порванная в лохмотья пленка зловеще шуршит на ветру. На земле между сортиров можно найти следы стоянок и старых кострищ. Люди неплохо отдыхали здесь летом, жили в палатках возле своих машин, тут же жрали и срали. Я назвал это печальное место Урочище Заброшенных Сортиров.
— Как там писали на форумах, — напоминает мне Хома. –Тарханкут является «жемчужиной» Западного Крыма. Благодаря слабому развитию курортной инфраструктуры, природе полуострова удалось сохранить первозданную чистоту.
— Сюда приезжают на тачках, — говорит Олег, беспомощно всматриваясь в бескрайние и плоские просторы, обступившие нас со всех сторон. – На своих двоих здесь делать нечего. Это идиотизм какой-то!
Молча идем по Урочищу. Справа и слева медленно проплывают будки сортиров. Вскоре нас нагоняет запыленный джип. Притормаживает. В окно выглядывает бритый хохол с круглой розовой рожей, в майке и с золотой цепью средней толщины. В тонированном сумраке салона угадываются силуэты двух девчонок. Плечи, ключицы, локоны, коленки и т.д.
— Здорово, мужики! Как тут проехать до ванны любви?- спрашивает нас хохол.
Хома говорит, что мы не знаем. Джип катит дальше, а мы стоим и долго смотрим ему вслед.
— Нет, я понимаю почему «ванна», — говорит Олежка, раскурив, наконец, сигаретку на ветру. — Слово «чаша» для него слишком сложное.
— Непривычное, — поправляет его справедливый Хома.
Я пытаюсь прикурить, повернувшись к ветру спиной. Переведя с десяток спичек, я отцепляю от рюкзака котелок, зажигаю в нем спичку и прикуриваю внутри котелка.
И мы идем дальше.
…посреди степи стоит фрагмент бетонного забора. Мы сидим в короткой тени этого забора и смотрим на море. Мы видим чаек, кружащих над каменной косой, яхточку, идущую по сверкающей воде, длинное бетонное здание с плоской крышей и ажурную вышку с антенной и прожектором возле здания.
— Не знаю, где мы, — бормочет Олег, складывая, и пряча в карман свою идиотскую карту, – может быть, это мыс Урет?
— Может он.
— Надо бы воды набрать. А то мы всю выпили.
— Наберем, — обещает Хома. – Ты, сынок, посиди пока, отдохни. А мы с Шуриком сходим.
Взявши пустые бутылки, идем по воду.
— Спросите там, — кричит Олежка нам вслед, — до Марьино далеко ещё?
Обходим здание по берегу. Со стороны моря видим распахнутые ворота. От ворот к воде тянутся ржавые рельсы. Заходим. В эллинге стоит катер, возле катера на корточках сидят два красивых солдатика в камуфляжной форме.
— Здорово, служивые, — говорит Хома, – Нам бы воды набрать, не выручите?
Один солдатик отводит нас к пузатой цистерне, стоящей в прохладном и темном углу.
— А эту воду сразу пить можно или кипятить надо? — спрашиваю я солдатика.
— Мы так пьем, — пожимает плечами солдатик.
— Слушай, а далеко отсюда до Марьино? Сколько нам еще пилить?
— А х.. его знает. Нас на машине привозят и отвозят, – отвечает солдатик. – Километра три, наверное. С гаком.
Я сижу под стеной, в узкой полоске тени и смотрю, как Олег пьет воду. Вся вода, которую Олег переливает в себя из бутылки сразу обильным потом проступает у него лице. Олежка выглядит так, будто его поливали из душа. Его белую футболку, тоже, разумеется, насквозь мокрую от пота, облепили маленькие черные мушки.
-Ну, все, пи…ц моим ногам, — говорит Хома, разувшись и стянув со стопы носок — Ты посмотри, я же до мяса их стер. Я так калекой стану…
Но я не хочу смотреть на страшные, стертые до мяса ноги Хомы, я сижу и смотрю вдаль на подрагивающий в сухом мареве степной горизонт. Поэтому я первый замечаю спецагентов. Сперва, степь становится плоской, как фотообои на стене, а потом из неприметной складки реальности к нашему забору выходят они, спецагенты. У Малдера серьезное хмурое лицо и рука лежит на поясной кобуре. Скалли держится у него за спиной. Подойдя ближе, Малдер садится подле нас на корточки. Его умные карие глаза излучают гипнотический луч. Его мощный интеллект работает на полную катушку. Малдер, словно киборг сканирует наши лица. Олежка перестает дуть воду. Хома, кривя от боли лицо и постанывая, натягивает кроссовок на ногу.
— Вот, что, хлопчики, — спрашивает нас Фокс Малдер. – Вы заметили эти странные постройки во-о-он там?
Мы синхронно поворачиваем головы и смотрим в направлении указанном спецагентом. Я вижу вереницу толстых и коротких чушек, стоящих на кромке горизонта. Не то башенки, не то трубы.
— Вы хоть представляете, что это такое? – спрашивает нас Малдер строго.
— Без понятия, — бормочет Хома.
Мы с Олежкой молчим.
— И вообще, что вы тут забыли? Хлопчики, здесь пешком не ходят, только на тачках. Это каким же надо быть е……м на всю голову ушлёпком чтобы переть из Оленевки в Марьино?
Скалли ходит туда-сюда за его спиной, задумчиво покусывая травинку, и сканирует нас краем глаза.
— Поворачивайте-ка оглобли пока не поздно, — советует нам спецагент Фокс Малдер. – Должен предупредить, вы уже в двух шагов от предместий Ада.
Олежка оборачивается ко мне и выпадает из гипнотического луча ФБРовца.
— Я читал на форумах, что Скалли раньше снималась в порнухе, — сообщает нам Олег. – А еще она победила в конкурсе по скоростному минету в Канаде.
— Помню, в первом сезоне была серия, где Даяна ведет расследование в белых чулках…
— Касательно спецагента Малдера, — вносит свою лепту Хома. – Я все не мог понять, как он, то есть Дэвид Духовны, стал звездой. Мужичек вроде из себя неказистый, да и не качок. Но потом мне кто-то сказал, что у Малдера самый длинный член в Голливуде и я сразу все понял.
Фокс, сделав скучное лицо, поднимается с колен и оглядывает окрестности. Скалли, накрутив на пальчик рыжий локон, сосредоточенно изучает мысок своей туфельки. Вот она делает маленький неприметный шажок назад и еще один и вдруг оказывается уже вдалеке и идет прочь и ее точеная фигурка змеится в сухом мареве, словно отражение в подвижной воде.
— Fox, — кричит Скалли, обернувшись, — Let’s go!
— Иди, я догоню, — кричит ей Малдер в ответ.
Нагнувшись, он поднимает что-то с земли (мне кажется это сухой мертвый жук), крутит в пальцах, нюхает, снова бросает на землю и, не слова не говоря, уходит…
…мы идем по степи вдоль бесконечной вереницы столбов, уходящих за горизонт. Мы не разговариваем друг с другом. Меня немного подташнивает от бесчисленных, выкуренных на ходу сигарет. Во рту мерзкий вкус окаменевшего пепла. Прячась от ветра за котелком, прикуриваю еще одну. За спиной звякает посуда в рюкзаке. Я не могу понять, как это всё с нами случилось. Обычно мы не так отдыхаем. Я должен сейчас лежать на каком-нибудь диком пляже, возле моря, похмельный и накуренный, а не тащиться, как м…..к через это пустое вымороченное пространство. И ведь ничегошеньки нельзя поделать. Такси вызвать не получится. И нет смысла идти обратно. Остается только медленно переставлять ноги. А когда мне становится невмоготу смотреть на эту неподвижную степь, я закрываю глаза и бреду в коричневом сумраке, слушая, как в ушах свистит ветер.
За очередным горизонтом этой чертовой деревеньки тоже не оказалось. Мы с Олежкой стоим на пологом холме и обозреваем открывшиеся дали. Нигде, насколько хватает глаз не заметно присутствие человеческих существ. Мы здесь одни.
— Как там писали на форумах, — кричит нам Хома, задыхаясь от смеха. –Тарханкут это наименее заселенная часть Крыма. Животный мир характерный для степной полосы представлен ежами, сусликами, зайцами, лисами, хорьками и летучими мышами.
Маленький Хома в кепке и пузырящейся на ветру ветровке, хромая на обе ноги, поднимается на холм. Вот он подходит, стоит и смотрит на нас. Я замечаю, что у Хомы немного е….й взгляд. Если по доброму и круглому лицу Олега ходят лиловые пятна и сам он весь сочится потом, то у Хомы, напротив, сухое и бледное лицо, воскового оттенка.
— Каждый шаг приносит мне неописуемые мучения, — говорит Хома. — Братцы, если я по дороге помру, вы меня схороните в Тарханкутской степи и еще, этот… могильный курганчик сложите над моей головой.
— Заметано, — обещает Олег.
…в сухой, выгоревшей на солнце, траве стоят рядком сложенные из серых блоков домики. В окнах поблескивают пыльные стекла. Их даже никто не удосужился выбить. Жестяные крыши тускло горят в полуденном свете. Мы стоим на улочке этого несбывшегося поселка или недостроенного пансионата, и ветер крутит пыльные смерчики у наших ног.
— Слушай, мы уже до х.. прошли, — говорю я Олегу, – от Оленевки, до той помойки, где мы ночевали, было ближе, наверное, раза в три. И где же, тогда, Марьино?
— Сейчас прикинем, — отвечает Олег и лезет в карман за картой.
— Олег, выбрось, пожалуйста, эту, свою карту на х…, — говорит ему Хома тихим спокойным голосом.
Олежка пугается и быстро прячет карту.
Мы навьючиваем рюкзаки и шагаем дальше. До Ада уже рукой подать, мы вошли, так сказать, в его предместья.
…я иду по степи, закрыв глаза. В ушах свистит ветер. Я думаю о том, как увижу эту деревеньку. Увижу на горизонте пыльные купы деревьев и в прорехах зелени поблескивающие скаты крыш и паутину проводов. Я вижу, как мы идем по убранному пшеничному полю, спускаемся в овражек возле околицы, проходим по тихой деревенской улочке. На перекрестке стоит вросший в землю фургон. Большой железный ставень откинут наверх. Внутри фургона обустроен магазинчик, там, в теньке на табуретке сидит толстая тетка, обмахиваясь газетой. Жужжат мухи. Я заглядываю в окошко. Я прошу у тетки три холодного пива. Она неохотно, со второй попытки поднимается со своего табурета, подходит к древнему пожелтевшему холодильнику и достает три бутылки Черниговского светлого. Я принимаю у нее бутылки и, взяв с прилавка открывалку на веревке, срываю крышки и передаю Хоме и Олежке. Бутылочное стекло приятно холодит руку. Открываю свою. Делаю большой глоток холодного пива, потом еще глоток, еще и еще…
…далекий морской горизонт чуть изогнут. На мелкой сетке волн лежит солнечный блеск. По берегу петляет проселочная дорога. За дорогой, за дренажной канавой раскинулось бескрайнее, заваленное булыжниками, поле. В поле стоит синий трактор с тележкой. Возле трактора два маленьких человечка заняты какой-то важной работой. Мы спускаемся к дороге. Вдоль обочины стоят сухие пирамидальные тополя. Мы стаскиваем с себя рюкзаки и садимся передохнуть в куцей тени мертвых деревьев. По очереди пьем теплую воду из бутылки. Напившись, я закуриваю сигаретку. Сижу на рюкзаке и смотрю вдаль. В поле, возле трактора я вижу двух мужиков. Один по пояс голый, второй в майке. Я вижу, как нагнувшись, мужики поднимают с земли изрядного размера булыжник и бросают его в тележку. Отряхнув руки, они не торопясь идут к трактору, забираются в кабину, сидят там, курят и слушают транзистор. Мы тоже его слышим, тихо-тихо, как комариный писк. Потом происходит следующее, мужики выключат транзистор, вылезают из кабины и идут в поле. Их движения размерены и неспешны. Найдя в поле подходящий булыжник, они поднимают его с земли и забрасывают в тележку. До нас долетает глухой ржавый БУМ! Отряхнув ладони, ребята возвращаются к трактору, забираются в кабину, сидят там курят и слушают музыку. Покурив, и вдоволь послушав транзистор, они вылезают из кабины и идут в поле…
Я так зам…..ся, что не сразу понял, на что я смотрю. После третьего цикла меня стало мутить, я испытал приступ головокружения. Я словно увидел это поле сверху. У поля не было ни конца, ни края, и булыжники валялись по всему этому полю в неисчислимом количестве.
— Пойду что ли, спрошу, где это чертово Марьино.
— Сходи, — безразлично отзывается Хома.
— Слушай, Шурик, а может они нас на своей тележке подвезут? – спрашивает лиловощекий и пышущий жаром Олег.
Я тушу сандалией бычок, поднимаюсь с рюкзака, перелезаю через дренажную канаву и иду по полю к стоящему в отдалении синему трактору. Стоит сказать, что поле выглядит довольно-таки странно. Булыжники при ближайшем рассмотрении, оказываются не просто булыжниками, а кусками старой кирпичной кладки. То и дело попадаются ушедшие под землю фрагменты стен, обломки арок, пеньки колонн и увечные статуи. Как будто прежде здесь, в поле стояло здание или может быть храм, или целый город… Я бреду по кочкам, среди обломков древней цивилизации к далекому синему трактору с тележкой, который, в свою очередь, обнаруживает все свойства миража. Он мерцает, он змеится в сухом полуденном мареве, он отодвигается все дальше и дальше к недостижимой линии горизонта. Я оглядываюсь и вижу Хому и Олега на самом краю поля, оказывается, я уже ушел черт его знает, как далеко. Я смотрю вперед и вижу двух мужиков, стоящих, возле трактора. Один в майке, второй голый по пояс. До них еще идти и идти. Я должен что-то у них спросить, у этих мужиков. Я так долго бреду по этому полю, что уже позабыл, зачем и куда иду. Но я вспомню, я обязательно вспомню. Вспомнил. Я спрошу у них,
— Здорово, мужики! Как мне пройти до Марьино?
Лыткарино август 2011
