…………………………………………………………………………………
*Тема «полная чашечка» развёрнута в корпусе «О гвоздиках» вторым рассказом радиста Галковского «Моление о чашечках». Согласно логике композиции рассказ «Моление о чашечках» должен следовать сразу за рассказом «Песня». Но составителем допущен сбой. Зачем? Заинтересовавшихся отсылаем к работам: В. Кожинов «Почему незатупим русский гвоздь», А. Немзер «Корява ли фраза «удар молотком по пальцам как сублимация гопака на граблях»?», В. Ерофеев «Антигендер. Жопа с ручкой и пизда с зубами – неравноценные гвоздодёры» и В. Курицын «Последний совок или смычка Пруткова с Деррида» где этот вопрос рассмотрен наиболее полно. (Прим. Рейблата.)
………………………………………………………………………………
На этом рассказ Кастанаева «Песня» закончился.
Неудача! — девочка продолжала плакать.
Настал черёд проявить своё мастерство штурману Левченко. Штурман рассказал историю под названием «Две кухни». Вот она.
ПЕРВЫЙ РАССКАЗ ЛЕВЧЕНКО «ДВЕ КУХНИ»
Если любая кухарка может управлять государством,
то Государь просто обязан быть сведущ в кулинарии.
Мао Цзе Дун
От редакции.
Предложенный вашему вниманию текст есть почти дословная запись одного из устных рассказов известного кулинарного сказителя Армянское Радио. Но сказовых интонаций в этом тексте мало. Почему? АРа утверждает, что автором «Кухонь» является не он, а эпигон Иосифа Флавия литератор Суворов. По словам фольклориста в 69 году «Кухни» появились в разделе «Кое-что о наиболее вероятном противнике» машинописного журнала «Офицер», издаваемом курсантами Киевского общевойскового училища. Мнение редакции: а почему бы и нет?.. Читатель, знакомый с творчеством и основными вехами биографии бывшего чекиста Резуна, что вошёл в литературу под псевдонимом Суворов, с нами согласится.
Ещё отметим: нижеприведённый текст не самодостаточен, то есть метафизические искорки появляются только при наложении его на соответствующее эссе Борхеса — то, откуда взят эпиграф — и жизненный путь самого Резуна. Без этой процедуры «Кухни» смотрятся легкомысленной праздной шуткой равнодушного и кощунственного ума.
Первое издание «Христос и Иуда» было снабжено
категорическим эпиграфом, смысл которого в
последующие годы будет чудовищно расширен:
«Ни одно дело, но все дела, приписываемые
традицией Иуде Искариоту, — это ложь».
(Де Куинси, 1857)
Х. Л. Борхес «Три версии предательства»
Среднего роста, сутулый, узкие бегающие глазки, приплюснутый нос, под которым топорщилась редкая щёточка усов. В жестах, манерах было что-то наигранное, театральное.
Это Чан Кайши.
Его жена — Сун Мейлин. Младшая сестра вдовы Сунь Ятсена. Образование получила в Америке, владела несколькими европейскими языками. Стройна, миловидна, элегантна. Рассказывали, что она назначает и смещает офицеров, награждает их орденами, производит через своего брата-милитариста закупки вооружения.
Вот, по большому счёту и всё, что знал о гоминдановском руководстве Андрей Андреевич.
Командиру Рабоче-крестьянской Красной Армии полковнику Андрею Андреевичу, своему военному советнику, Чан Кайши и его жена оказывали повышенное внимание. Даже как-то приказали напечатать плакат, на котором советский полковник и Ян Сигнаня ведут войска в сражение с японцами. В основном же уважение высокопоставленной четы проявлялось в том, что не реже чем раз в неделю они угощали полковника в своей кибитке китайским ужином. Коронным блюдом всегда присутствовало на подстилке нечто вроде энтомологического плова — рис с какими-то жучками.
Сун Мейлин читала стихи:
И три небесных феи в тронном зале
Окутав плечи нежной кисеёй,
Под звуки флейт исполненных печали
С гостями веселятся день-деньской.
И супом из верблюжьего копыта
Здесь потчуют сановных стариков.
Вина и мяса слышен запах сытый,
А на дороге — кости мертвецов…
Этот «суп из верблюжьего копыта», неизвестный по вкусу, но наверняка безжалостно неаппетитный, и заставлял Андрея Андреевича мужественно глотать рис с насекомыми. «Китайская кухня, она такая, — думал он. — Как бы не натворить больших ужасов для желудка, отказавшись от риса». Вспоминалось, как недавно он посещал с инспекцией разрушенный японцами аэродром в Ухани. Землекопы разбрасывали землю, засыпая воронки. Работали сноровисто, быстро. И вдруг ритм нарушился. В доносившемся шуме различались отдельные выкрики. Андрей Андреевич подошёл.
В развороченном бугре лежала полутораметровая красноватого цвета змея, корчившаяся в агонии от удара лопатой. Над ней стояло два китайца, и что-то друг другу кричали. Полковник обратился к переводчику:
-Почему они кричат? Змея кого-нибудь укусила?
-Нет, они её хотят кусать.
Заметив недоумённый взгляд, переводчик поправился:
-Кушать. Это деликатес. В лучших китайских ресторанах готовят дорогое блюдо «Драка тигра с драконом».
-Ну, допустим, дракон — понятно. Змея за дракона вполне сойдёт. А кто же в этой драке тигр?
-Кошка, мистер русский. Хорошая жирная кошка.
Мерзость! Кажется, по правую руку от Сун Мейлин стояло именно «Драка тигра с драконом». Откажешься от риса, а тебе — кошку! Чтобы не расстраивать хозяев, придётся есть. Это политес. Так положено.
Дружескими отношениями с китайским руководством Андрей Андреевич дорожил.
Чан Кайши и Сун Мейлин улыбались, глядя ему в рот.
Помимо банальной ханжи для оживления общения, специально для дорогого гостя приглашался гадатель с пятьюдесятью стеблями тысячелистника. Мудрец кидал траву на стол и рассматривал получившуюся пиктограмму. По его растерянному лицу было понятно — он ничего не понимает. Гадатель в недоумении листал «И Цзин», потом собирался с духом и нерешительно говорил:
-Русский господина! Северо-западное направление открыто для проникновения демонических сил. Духи советуют вам не собирать грибы в Мясном Бору. Что это означает я не догадываюсь, но это так и это важно.
Вся эта густая китайщина Андрей Андреевичу была неприятна. «Поганки!» — думал он о Чане и его супруге и пил за их здоровье.
-Извините, но это очень хороший гадатель, — говорила Сун Мейлин полковнику. — У него есть награды. Покажи, — обернувшись к мудрецу, приказывала она.
И старикашка проворно вытаскивал из-за пазухи сувенирную бутыль, внутри которой помещалась миниатюрная парусная джонка, мастерски вырезанная из единого куска слоновой кости. В горлышко бутыли невозможно было просунуть мизинец и ребёнку. Как туда поместили кораблик?
После таких гаданий и сувениров рис с жучками казался незатейливой, простенькой штучкой.
-А у вас в стране есть такие же чудеса, Андрей Андреевич? — скашивая глаза на бутылочку, спрашивала Сун Мейлин и прижималась, незаметно для Чана, своей ножкой к твёрдому сапогу военного советника.
Полковнику становилось жарко, мысли путались, становясь яснее, и он, чтобы не посрамить Отечество пренебрежительно махал рукою и говорил:
-Это что… Примитив… У нас куда ядрёнее. Вот, к примеру…
Он запинался и шарил взглядом по стене войлочной кибитки, пытаясь найти достойный объект для кудрявого рассказа. Объект, символически висевший на гвоздике между двумя подписанными фотографиями, находился.
Фотография первая
Объект
фотография вторая
… вот, к примеру, ППШ, — продолжал советник. — Как случилось-то. Пили по делу товарищ Сталин с товарищем Ворошиловым сухое вино «Киндзмареули №20» из стеклянной бутыли ведёрной ёмкости. Как добрались до суши, то товарищ Ворошилов усталость ощутил и заснул сном, а товарища Сталина по другому забрало, по государственному. Взял товарищ Сталин 10 кг. железной руды, марганцу и вольфраму немного, ещё хороший кусок дерева взял и засунул всё это в пустяшную бутыль. Горлышко же закупорил пробкой и запечатал наглухо личным перстнем. А потом вызвонил к себе товарища Шпагина, показал бутыль и говорит: «Лучше меньше, чем иногда, ведь безделье мать всех пророков, а удовольствия лишают человека счастья, ибо любое учение ложно, потому что каждое верно. Но если вы, товарищ Шпагин, скажете мне кто я, то я скажу вам, кто вы, что означает: и по-русски можно писать иероглифами. А, исходя из вышесказанного, товарищ оружейник, — чтобы через полгода в этой вот бутыли помещался не грязный рудный камень и большая щепка, а новое автоматическое оружие. Это задание партии». Шпагин, как услышал такое, сперва заплакал, но потом утёрся и быстро и делово унёс печатное стекло в свою мастерскую, что располагалась в малахитовой шкатулке под Медной горою на Среднем Урале. Закрылся изнутри на щеколду и принялся думать. Поначалу, конечно, глупость одна из мозга шла — в руках он ту бутыль тряс, ладошками тёр да дедовские заговоры шептал. Пять месяцев на это угробил, — похудел, болезнью Паркинсона заболел, заимел водянки на пальцах и к вере в чертей пристрастился. А толку огневого никакого: где, как говорится, стрелковая моя? — нет ея… Он уже почти сдался — ну, решил, всё, не оправдал я доверия, гнусный я Эдисон… На небо стал смотреть, звёзды считать… прочая метафизика в нём зашевелилась. О Вечности задумался. И не ля-ля-ля там, как пацан какой, а по-мужски. То есть, проще говоря, однажды вечером заветную верёвочку он намылил, книжки толстые стопкой сложил, чтобы встать на них, как узелок на люстре завязывать придётся. И вдруг в той стопке попалась ему книжка одна на глаза — «Физика для техникумов» называется. Он таких раньше и не видел никогда, ему и стало что-то интересно. Так бывает. Он поначалу полистал её, потом на одном параграфе завяз, потом с чем-то не согласился, потом засмеялся, а потом и вообще верёвку-то и отложил как бесполезную дурочку. То есть — зачитался он. И — рассосалась Вечность. И пошла, закипела у него работа, — задействовал он в бутыли посредством магнитных полей и других физических излучений, не взламывая печати. И — есть автомат. Кому плохо-то!? И Шпагин живой и с медалями, и Красной Армии метко и скорострельно. Товарищ Сталин умеет. А книжку ту, по физике, товарищ Серго писал, как руководитель творческого коллектива. Конечно, — писал в свободное время от работы с графиками по чугуну и коксу…
Советник замолкал…
Старик-гадатель от удивления открывал рот, а Сун Мейлин убирала ножку и говорила:
-Ай! Теперь понятно, почему у автомата Шпагина магазин для патронов — круглый барабан. Ведь иначе в бутыли другой и не разместится!.. Это удивительно. Скажите, почтенный Андрей Андреевич, а ручной пулемёт Дегтярёва по сходной схеме конструировался?
-Врать не буду, не знаю, — говорил военный советник. — И, наклонившись к Чан Кайши, развивая достигнутое преимущество, шептал ему в улитку горчичного уха. — Знатная у тебя баба, Чан, но у товарища Сталина половина — не сравнить. Ты не обижайся, это факт. Был такой дипломатический прецедент. — Оторвавшись от уха Чана, обернувшись к Сун, начинал рассказывать полковник. — Одно время перестало по утрам пиво оттягивать Гитлера. А хорошим рассолом Германия никогда не славилась, — трагедия нации… И с Евой Гитлер поругался тогда же. И вот узнал Гитлер как-то… от Канариса, что ли?.. что жена у товарища Сталина красавица и великолепно солит огурцы. И поднялась в Гитлере нехорошая зависть, и возжелал он жену товарища Сталина себе, и написал письмо, — мол, так и так товарищ Сталин, отдай мне Аллилуеву, а не то я вторгнусь на вашу землю войною. Государство наше в то время не было готово к битвам, товарищ Сталин погоревал немного, а затем и говорит Аллилуевой: «Собирай Надежда Сергеевна свои вещи и рецепты, пойдешь жить к Адольфу». А она ему: «Да куда же я на ночь глядя пойду, Иосиф!? Холодцу-то ещё три часа кипеть…» А он ей: «Забудь про холодец, так надо… я тебя в преферанс проиграл». Про карты это товарищ Сталин врал, чтобы надежда Сергеевна озлилась на него… от плохого мужа ведь уходить легче, верно? Но товарищ Аллилуева себя не мыслила без товарища Сталина, пошла она в спальню якобы за плетёным чемоданом из искусственного волокна, да и застрелилась там в лоб пистолетом Стечкина. Так любят по-русски. А Стечкина вместе с братом посадили… это понятно. А Аллилуеву товарищ Сталин положил в хрустальный гроб и повесил его в воздухе на золотых цепях в пещере под Мавзолеем. И холоду туда напустил. И лежит та Надежда Сергеевна в гробу ослепительном как живая, сохраняется. И Майя Каганович там завхозом — с веником… Всё метёт, метёт… и холодец доваривает. Восемь лет уже так. Чисто там… И скоро Лысенко и Лепешинская придумают, как Надежду Сергеевну оживить. Ни электричества, ни свечей в подземельё том нет, но светло, потому как из гроба сияние исходит чудное. А дух от тела — как в кондитерской лавке. Это без бальзама.
-Достойная супруга. В народе говорят: суди о человеке по тому, как он оканчивает свои дни, — невозмутимо изрекала Сун. — А супруг её ещё достойнее. Талант благородного мужа — как яшма в скале и жемчужина в морской пучине: разглядеть его непросто. Вы даже не понимаете, какое это для вас счастье, иметь такого правителя…
«В морской пучине Жемчужина?.. — туго проворачивалось в голове у Андрея Андреевича. — Неужели Полина Семёновна бросила Наркомпищпром и товарища Молотова, своего мужа, и бежала с Маринеско на подлодке?.. Ничего не понимаю…»
-Понимаем, госпожа, мы всё понимаем… — бормотал полковник и запивал рис подогретой ханжой.
На следующее утро после таких вечеров расстраивалось пищеварение. Торжественный ужин виделся в каком-то чёрном свете, всё, о чём вчера говорилось, казалось несусветной глупостью. Живот сводило, там происходила «битва чертей с драконом» и «гремел гром небес», что заставляло подолгу засиживаться в туалете. По закоренелой русской привычке Андрей Андреевич, сидя на стульчаке, читал. Что-то местное, мудрое. В глаза, естественно, бросалось актуальное:
-Когда нас кормят наперекор нашим вкусам, мир вокруг нас подобен лечебным иглам и целебным снадобьям. Он незаметно исцеляет нас. Вкусные блюда вредны для здоровья и губительны для добродетели. Не прикасайся к ним, и тебе не о чём будет сожалеть. Яства, неприятные на вид — мумиё, которое врачует желудок и укрепляет кости. Отказавшись от них, ты подружишься с несчастьем. —
Хитиновый покров южнокитайских жучков организмом северного варвара не переваривался. Выходя, он с удовольствием цеплялся за геморроидальную шишку.
Андрей Андреевич полнился ненавистью к древней восточной цивилизации.
На гастрономические издевательства полковник жаловался комдиву Дратвину, главе советских военных советников в Китае. Ничего не скрывал, даже про ножку рассказывал. Дратвин, мужик простой, советовал:
-Крепись, Андрюха! Марксизм учит: народы и их пища — одно и то же, только форма разная. Этот буржуй Чан что-то от тебя хочет, потому и бабу свою подставляет. А ты не обращай внимания — терпи и жуй, жуй и воюй, выполняй свой интернациональный долг. Трудно? Трудно. Но только буржуй хочет жить легко и весело и оттого попадает в беду. Постигший же Истину не ищет радости, но, в конце концов, обретает её в тягостях.
-Д а вы совсем окитаились, товарищ комдив. Ваш словесный ряд сделал бы честь какому-нибудь сюцаю на уездных экзаменах, — печально вздыхал Андрей Андреевич, махал безнадёжно рукою и уходил.
Дратвин недоумённо смотрел в удаляющуюся сутулую спину.
Наступила осень. Отцвели травы, отпели иволги, деревья сбросили свой наряд, и взору явилось подлинное естество Неба и Земли. Сквозь голые ветки стал проглядывать инфекционный госпиталь, расположенный рядом со зданием посольства СССР. Из окна кабинета Андрея Андреевича хорошо просматривался больничный дворик, деревья в нём и серая лавочка под тополем, на которой часто отдыхал после обеда комдив Дратвин, одетый в шёлковый, с драконами, халат. В камышовых плавнях Янцзы Дратвин подхватил гепатит. Его должны были самолётом переправить в Союз, как только стабилизируется состояние.
Полковнику тоже хотелось в Союз, он завидовал больному. «Скоро все мы тут пожелтеем», — предавался Андрей Андреевич грустным думам, поглядывая на гепатитного комдива.
Однажды полковник увидел, как Дратвин умело, словно лётчик дальней авиации, мочится в баночку, собирая жидкость для анализов. Поневоле вспомнилось то, чему обучился, будучи ещё призывником: если выпить немного урины больного желтухой, то и сам заразишься…
А почему бы и нет?..
«Это слабость, слабость!..» — думал Андрей Андреевич о своих дезертирских мыслях и всеми силами гнал их из сознания. Но сладкие мечты прилипчивы, они, гони их, не гони, никуда не исчезают, а отсиживаются в подсознании.
По ночам, во сне, эти мысли проникают в подкорку и начинают формировать свою реальность. Полковника стал преследовать кошмар:
—Вот он летящей походкой покидает кабинет, спускается на землю и плывёт через больничный дворик к комдиву, в эпицентр инфекции. Под тополем Дратвин развёл буржуинство, у Дратвина под тополем лоток. Комдив торгует всем тем, что лакамо призывнику, он весь с макушки до пят оброс профессиональными улыбками и словами, он Сахар Медович… Но по мере того, как полковник приближается к лоточнику, улыбки и ласковые слова вянут и опадают, сахар тает, мёд стекает…
Когда Андрей Андреевич подплывает к прилавку, Дратвин уже чернее тучи. Ловким движением он выбросил откуда-то снизу табличку и укрепил её, как заграждение, перед собою. На табличке:
ТОВАР ОТПУСКАЕТСЯ ТОЛЬКО КИТАЙЦАМ!!
А за спиною торговца — баночки, баночки и баночки… такие желанные… с жёлтым содержимым…
Полковник глотает слюну от вожделения.
-Дай полбанки… очень тебя прошу… надо… — канючит он, не глядя на боевого товарища.
А глаза у комдива… ох! — стальные щели. В них бешеными вихрями, как огонь в топке локомотива социализма, полыхает презрение. Губы сжаты в ниточку, а большие руки лежат спокойно на прилавке, словно думы о прошедших сражениях. Комдив не слышит… не желает слышать…
-Дай глотнуть… дай… — ноет Андрей Андреевич.
И Дратвин ломается, ниточка рта рвётся в кривой усмешке.
-Иуда… — хрипит он, — Закосить захотел!? А кто будет сметать с земли империалистическую нечисть?!. Да на, подавись! — с ненавистью плещет комдив из баночки прямо в лицо полковнику.
Тепло и сыро…
Утираясь, Андрей Андреевич разворачивается и бежит, бежит по бесконечно инфекционному двору. Воздух густ, вязок и тянется, как мясо в котелке, семь копеек километр… А в спину, как булыжники:
-Иуда!.. Иуда!.. Иуда!.. А ещё очки нацепил!
«Какой этот Дратвин… бессердечный расист… кто бы мог предположить?» — кружится в голове.
А когда голова перестаёт кружиться, в неё заползает страх. Андрей Андреевич в 37-38 годах был членом военных трибуналов Ленинградского и Киевского военных округов, он понимает, как никто понимает, что если комдив доложит в Особый отдел о его появлении возле лотка, то…
Жёлтый страх опускается от головы к шее и душит, душит… —
Полковник приходит в себя… на лице холодный пот… на шее свившаяся в жгут простыня…
Дратвина давным-давно отправили в Союз, но его сонное отражение все продолжало ковать копейку на лотке…
Но однажды пришла в Китай «Правда», где сообщалось, что оказавшийся японским шпионом Дратвин снят со всех постов и арестован.
И ночная торговля прекратилась.
А буквально на следующий день у Андрея Андреевича закололо в боку и пожелтели белки глаз.
-Да у вас, товарищ, болезнь Боткина, — поставил диагноз врач. — Ума не приложу, где вы могли её подхватить. Вам нужно лечиться дома.
Анну Михайловну, жену Андрея Андреевича, предупредили о приезде мужа за несколько дней. Настоятельно посоветовали не расспрашивать о том — что, где и как. Анна Михайловна была сознательной женщиной, она понимала — так надо. Впрочем, слухами полнится любая земля, даже советская. Догадывалась — Андрюша сражался в Испании. У многих её подруг мужья получили ранения и ордена под Иберийским жарким небом.
Накатил быт: чем бы встретить героя? В поисках чего-нибудь праздничного, но одновременно и диетического (о желтухе тоже сообщили), она обегала весь город. Ничего, кроме риса, не нашлось. Да и тот пришлось купить на чёрном рынке втридорога, из-под полы. Думала: «Рис — это не испанская кухня, ему будет в охотку».
Приготовила его с различными приправами по китайскому рецепту.
«Рис с жучками!» — ужаснулся Андрей Андреевич, когда супруга с гордостью поставила перед ним блюдо. Оказаться же от ужина значило не только обидеть жену, но и раскрыть тайну. Женщина сразу поймёт, что он этим рисом сыт по горло! Это ниточка, за ней потянется весь клубок… в Особом Отделе догадаются, почему он пожелтел!
И полковник мужественно — обеими сторонами рта — жевал зёрна, только жучков не глотал, — собирал в кучку возле тарелки.
Анна Михайловна сидела напротив, и, подперев голову рукою, жалостливо смотрела, как ест родное существо. Она ждала, когда муж насытится. Тогда они лягут в постель, она ощупает любимое тело, найдёт рубцы и поймёт всё то, что он не скажет словами. Можно будет поплакать.
Господи! А может он не раненый, может он контуженный!?
Стало страшно и больно.
-А почему ты, Андрюшенька, не ешь это? — осторожно спросила она и кивнула на горку деликатесов, что муж выковырял из каши. — Ведь это очень вкусненько…
И тут Андрею Андреевичу стало дурно. Зажимая рот ладошкой, он выскочил из столовой и запёрся в ванной. Его начало рвать.
Анна Михайловна заплакала раньше времени, взяла тряпку и смахнула с клеёнки в мусорное ведро изюм, чернослив и финики, которые желудок её мужа почему-то не принимал.
«Очень, очень сильно контуженый», — думала она.
А товарищ Сталин в это время заканчивал читать писанное европейским стилем послание от друга Чана, доставленное последним курьером.
—…изменников. Ваша страна, как и Наша, обладает избыточным человеческим ресурсом. Она может позволить себе такую стратегическую хитрость, как сдача в плен нескольких миллионов никчемных в военном отношении граждан. Выполняя эти смешные международные соглашения, Ваш противник будет обязан их содержать. На охрану пленных ему придётся задействовать несколько дивизий, а также отнять у своего народа пищевую долю.* Конечно, содержать пленных будут впроголодь. Тогда полезно иметь одного достаточно известного военноначальника-предателя, вокруг которого кристаллизуются другие предатели, рангом помельче. Они примутся убеждать Вашего врага, что мечтают повернуть оружие против Вас, и враг соблазнится — создаст из них армию. Её-то уж придётся снабжать хорошо. Чем больше по численности будет армия предателей, тем лучше. По настоящему воевать они не смогут, но потреблять примутся как полноценные соединения. Что и требуется.
Заканчиваю.
Во последних строках письма передаю Вам привет и поцелуй от Сун. Как там Надежда Сергеевна? Есть ли надежда? Пишите. Да, черкните, что ныне приличного продают в ЦУМе. Закажу своим, чтобы купили.
Р. S.
Наш военный советник, Ваш полковник Андрей Андреевич предан Вам безгранично. Советую приблизить и обласкать чином.
