(сценарий двухсерийного мелодраматического боевика ужасов с прологом и эпилогом)
Пролог
Увезу тебя я в тундру увезу к седым снегам
Белой шкурою медвежьей брошу их к твоим ногам
По хрустящему морозу поспешим на край земли
И среди сугробов дымных затеряемся вдали –
( Из песни про горячую любовь на сорокаградусном морозе)
Первая серия.
Ранее утро. Мост (или лес. Или мост за лесом. Или лес за мостом. В общем, пустыня.). Туман. На мосту (или в лесу) яростно дерутся двое. То ли спецназовцы, то ли омоновцы, то ли шпионы, то ли просто бандиты. Наконец, один и дерущихся, здоровенный бычара с окровавленной мордой, приставляет дуло большого железного пистолета к лбу другого бычары, тоже здоровенного и тоже залитого кровью от затылка до му… В общем, вам по пояс будет.
— Вот и всё! – шипит первый простуженным я в яростных схватках голосом .- Молись, сучара! Твоя смерть пришла!
— Ну, стреляй.., — шепчет второй разбитыми в лепёшку, в кисель, в тудыть-растудыть губами. – Стреляй, сволочь! Всех не перестреляешь!
— У меня рука не дрогнет, — слышится безжалостное от первого. – Я вас, гадов, всегда давил, давлю и давить буду!
— Чья бы мычала.., — криво усмехаясь размазанными по подбородку губами, шепчет второй. Похоже, он начинает терять свои последние силы. Жаль! Других сил у него, к сожалению, нету. Он сегодня не позавтракал.
— Ты можешь меня оскорблять, можешь унижать, но тебя уже ничего не спасёт, — предупреждает первый, не отводя дуло от его разбитого в лепёшку лба. – Я уничтожу тебя, как бешеную собаку! Как распоследнюю тварь! Как похотливого козла, не знающего половых преград!
— Стреляй! Ну!
— Молись, сволочь!
— Стреляй, сволочь!
— Стреляю, ну!
— Стреляй!
— Считаю до ста двадцати восьми и спускаю, — предупредил первый и, чтобы второму не подумалось чёрти чего, торопливо пояснил .- Крючок спускаю! Понял, сволочь?
— Стреляй!
— Раз… два… три…
( Через сорок пять минут)
— Сто двадцать восемь… сто двадцать восемь с половиной… сто двадцать восемь с четвертью…
— Стреляй! Я знаю: ты выстрелишь! Но только знай перед тем, как спустить: Мария ждёт ребёнка!
— Врёшь!
— Нет!
— Врёшь!
— Нет!
— Врёшь!
— Нет!
( через полчаса)
— Поклянись, что не врёшь!
— Поклянусь, что не вру!
— Врёшь!
— Нет!
— Врёшь!
— Нет!
— Врёшь!
— Нет!
( ещё через полчаса)
— Чего «нет», гнилая колбаса?
— Не вру!
— Не врёшь.., — внезапно расцвёл всё той же окровавленной мордой первый, но ствол ото лба второго так и не убрал. – Какое же это счастье! Мария! – прошептал он разбитыми губами и мечтательно прикрыл наливающиеся синяками глаза. — Любовь моя!
— Твоя ли? – криво усмехнулся второй и осторожно дотронулся до разбитого в лопух носа.
— Чты-ы-ы-ы! – взревел первый. – Я тебя щас убью! Застрылю из вот этого вот большого железного пистолета – и ничего мне за это не будет! Не будет! Ты понял, сволочь! А-а-а-а! – и он отчаянным жестом сгрёб свободной рукой остатки своих волос на голове. Волос было немного. Волос было столько, сколько осталось от перенесённых жизненных бурь, невзгод и невыносимых страданий. То есть, почти ничего. На пол-расчёски.
— Это ты над ней надругался! Ты, мерзкий сладострастник, неугомонный похотун! Этот ребёнок от тебя! – и первый зашёлся в диком рёве,- Я щас убью тебя немедленно и напоследок! Готовься к смерти, сволочь! Раз…два… три шестьдесят две… сто двадцать восемь… триста восемьдесят пять…
Вторая серия
Уютная квартирка на втором этаже многоквартирного дома номер восемь по проезду имени Бертольда Шварца. Молодая красивая женщина сидит у телевизора и увлечённо-завороженно смотрит очередную серию мелодраматического сериала «А не одна я в стоге кувыркалась…». Вдруг от сокрушительного удара слетает с петель входная дверь, и в квартиру вваливаются два окровавленных громилы, один из которых прижимает дуло большого железного пистолета ко лбу второго лба ( в смысле, второго громилы). Мария ( а это она сидит у телевизора), ничего не понимая, смотрит на них настолько долгим немигающим взглядом, что неискушённый зритель может запросто заподозрить в ней умственную неполноценность.
— Мария.., — еле шевелит губами потенциальный стрелок. – Мария… О, Мария…
— Васятка! – узнаёт его женщина и от избытка чувств начинает трястись всем своим роскошным телом. – Васятка, чёрт! Ты откудова, чудо чудово?
— Об этом потом.., — закатывая глаза, хрипит Васятка. – Мария, скажи мне честно…
— А это кто? – показывает женщина на страдающего под дулом. – Ой! Это ж Шурик! Здорово, Шурк! А ты откудова?
— От вербюлюдова.., — демонстрирует сохранённое даже в таких немыслимо трагических обстоятельствах чувство юмора обречённый. Он, кажется, не теряет бодрости своего предсмертного духа. В отличие от сил, которые потерял уже все, навсегда и ни накой.
— Мария.., — продолжает шептать первый. – Я понимаю, что тебе трудно признаться… Ведь ты же была почти ещё девушка, Мария…
— Эт как — почти девушка? – удивляется Мария и непонимающе пялит вверх роскошные брови.
— Не волнуйся, Мария! – шепчет умираю… тьфу, понимающий. – Но как же так, Мария… Значит, я… я теперь – будущий счастливый отец?
— Ты? – мариевы брови переползают под кромку волос. – С какого?
— А кто? – бледнеет оскорблённый в лучших чувствах и тыкает пистолетным дулом в окровавленный лоб второго. – Значит, это он, Шурка? Подлец, приготовившийся к смерти!
— Да при чём тут Шурка-то! – заливисто хохочет женщина, обнажая свои крупные белоснежные зубы, только что прочищенные пастой «Блендамето-хеденьс-шольдерс». – Радость какая – Шурке давать! Ох, уморил! Ну, прям в натуре цирк! Прям Штепсель с Тарапунькою!
— А кто же, Мария? – синеет от смертельной бледноты первый. – Кто же этот нежданный счастливец?
— Да Ксенофонт Гаврилыч! – простодушно сообщает Мария.
— Ка…ка…какой на… (матерное слово)… Ксенофонт? – разевает рот стрелок. Тот, второй, который находится у него под прицелом, разевает тоже. Все разевают и ничего не понимают. Картина, достойная кисти Рембрандта. Или Веласкеса Хулио. Или Ксенофонта Разеватого.
— А дворник наш! – охотно объясняет Мария, не снимая со рта радостной улыбки. – Я сидела у забора, семечки грызла и кожуру во все стороны плевала. Тут как раз он и подошёл. С метлом и лопатом. Подошёл, посмотрел, как я плююся на вверенную ему для обметания территорию, и говорит этак ласково: « А как, Манька-гнилая колбаса, насчёт того, чтобы лопатой тебе по твоей наглой морде за загрязнение вверенной мне территории? А?». Я взглянула ему в глаза — и тут как громом вспыхнуло вдруг между нами огромное всепоглощающее чувство! И всё тогда там же, на скамейке, на кожуре, и приключилося! А чего такого? На свежем воздухе, под сенью лип! Экология!
— Как ты могла, Мария.., — потрясённый услышанным простонал первый. – Я ж стремился к тебе сквозь дожди и бури… Ты мне снилась каждую ночь в неприличных эротических снах… Я ж вожделел тебя каждую ночь, Мария! А ты!
— А чего я, чего всё я-то? — резонно возразила прекрасная кокэтка. – Всё я! Как будто других нету! Тоже мне нашли… козу отпущения! Говорю же – чувство! Внезапно вспыхнуло, томясь! Опять же у Ксенофонта оказалась такая могучая метла! Аж до печёнок прометает! Тоись, до самых моих розовых девичьих гландов!
— Не надо пошлостей! – заскрежетал зубами первый ( Второй в ответ мерзко захихикал. Действительно, сволочь!). – Что ж теперь остаётся мне, Мария? Остаётся одно лишь – умереть!
Он наконец, отвёл ствол от лба практически погибшей жертвы и выстрелил себе в висок. Жуткие кровяные брызги разлетелись на кусты, забор, проезжающую по шоссе автоцистерну «Молоко», шарахнувшуюся в сторону лошадь, ближайшие и отдалённые дома и прочие постройки, а также на асфальт, который в это время яростно подметал своей огромной метлой дворник Ксенофонт. Он пока ещё и не подозревал, что скоро станет счастливым отцом. Да, всё было кончено. Мария удивлённо закрыла глаза. Шурик хамски заржал. Он всегда ржёт в экстремальных ситуациях. Никакого сочувствия! Никакого эстетизьму! Совершенно справедливо его только что застрелившийся сволочью обзывал! Он она и есть!
Эпилог
Идиоти́я ( в просторечии — идиотизм) от древне-греческого ἰδιωτεία (idioteia) — «невежество») — самая глубокая степень олигофрении (умственной отсталости), в тяжёлой форме характеризующаяся почти полным отсутствием речи и мышления.
( из справки, выданной автору сценария в психоневрологическом диспансере номер сорок пять на всякий случай)
Тут и драме конец. А кто слушал – огурец. То есть, Ксенофонт. Дворник здешний. Пренеприятнейшая личность. Ударник метлы…
